* * *
Лагерное начальство подобрело к Александру Гедеминову и выполнило все его условия. Он понял — это старается для него Натали. Теперь днем он работал в мастерской, а вечерами объезжал лошадей. То в одном конце лагеря, то в другом видели его на вздыбленном коне, готовым опрокинуться, подмять под себя дерзкого всадника.
Соня ревновала его сначала к прошлым его подружкам, потом подозревала новых, гадая, какая из заключенных актрис могла его украсть у нее. Потому что князь Александр перестал бывать у нее. Когда же Соня увидела своего возлюбленного на бешеном жеребце, она бросилась к своему Сашеньке, желая ему излить свой восторг. Он едва успел отвернуть жеребца в сторону.
«Вот почему он не появляется в клубе!», — радостно подумала Соня, и у нее на сердце стало легко, ни к кому ревновать его не надо.
В мастерской Александр поставил точильный, фрезерный и токарный станки. А начальник лагеря про себя удивлялся: «Другие работают из–под палки, а этот сам на работу напрашивается. Вот и пойми людей. «Ваньку–встаньку» ростом с себя поставил в мастерской и лупит его кулаками, ногами, а то и ребром ладони, и не лень. «Встанька», набитый опилками и обтянутый дерматином, падает и резко отлетает в любую сторону, а князь то уклоняется, то нападает. Чудак. Ну да ладно. Ему эти чудачества можно простить, и к актрисам пусть ходит. Чего же ему без бабы быть, если уж пожизненный срок отбывать. Вот и начальнику Управления лагерями угодил, шашку изготовил, сапоги пошил на славу, жене его тоже… Однако она часто к нему приезжает. Жадность, что ли одолевает?» — думал начальник.
Между тем Натали Невельская действительно зачастила в мастерскую Александра. Всякий раз она привозила с собой хорошо упакованные пакеты с коньяком и продуктами. Они обедали, пили вино и разговаривали. Говорила в основном Натали, а Александр слушал, вдыхая дурманящий аромат ее духов. Натали его возбуждала. Она была замужем, и это удерживало его. Он старался подавить в себе чувство, которое просыпалось в нем.
Натали вдруг поднялась, подошла к нему и обняла со спины:
— Сашенька, я уже пьяная, да и твоя близость кружит мне голову. Я хочу, чтобы ты наставил рога моему мужу.
Александр убрал ее руки и встал. Слова ее обрушились на него холодным душем. Тепло как пришло, так и ушло. Он сказал ей:
— Твое предложение меня не устраивает. Ты мне нравишься, я не скрываю этого, но делить в постели даму с бараном — извини.
Затем он перешел на вы и голос его стал холодным и строгим:
— Вам пора уезжать, Натали.
— Прости, Сашенька, я сказала совсем не то, что хотела. Ну, прости меня. Я хочу ребенка от тебя. Можешь ты меня понять? — умоляюще прошептала она.
— Это невозможно, Натали! — холодно ответил он.
— Почему же? Даю тебе слово, я не лягу с ним в постель, пока не забеременею от тебя. Я скажу, что мне профессор запретил это на время лечения. А когда я забеременею — мы расстанемся. Я тебе обещаю. Подумай, может, ты не выйдешь на волю, и у тебя никогда не будет сына. Пожалуйста, Саша!
— И нашего ребенка будет растить этот дебил, ваш муж? — голос Александра звучал жестко. — Натали, уезжайте!
— Хорошо, я уеду. Но я вернусь. Ты не можешь отказать мне. Это мой последний шанс. Мне уже 33 года. Саша, от кого же мне родить? Мы ведь с тобой одного происхождения. И я люблю тебя! Ни у тебя, ни у меня не будет детей?!
После ухода Натали Александр Гедеминов, оставшись один, задумался. Вчера Соня предлагала ему тайно обвенчаться, и ему расхотелось ее видеть. Он попрощался с мечтой о свободе и жил одним днем. Соня была для него красивой игрушкой, не больше. Кроме того, он сделал неприятное открытие — у маленьких женщин мужской характер. А ему нужна была слабая женщина.
Натали все–таки уговорила Александра и теперь приходила к нему каждую ночь. У них завязался бурный роман. Он смеялся:
— Ты сумасшедшая, я ведь и отдыхать должен. У меня работы много.
Натали же, млея от его ласк, шутила:
— Наслышана про тебя. Актрисы говорили: тебе сноса нет. Вот и я убедилась. Господи! Как я люблю тебя, Сашенька! Я никогда не пожалею, что пришла к тебе. Мне бы забеременеть, мне бы сына родить от тебя. Или даже дочку, память будет. Твоя кровинка!
— А мне как быть? Знать, что где–то растет мой ребенок и никогда его не увидеть?
— Не знаю, Сашенька. Давай об этом пока не думать. Пусть это будет плод нашей жаркой любви.
Натали была ненасытна. Так прошло два месяца, и она пришла к Александру проститься. Загадочная улыбка промелькнула на ее лице. «Она забеременела», — догадался Александр и вопросительно взглянул на нее.
— Да, — подтвердила Натали, — дальше тянуть нельзя. Для мужа он должен родиться семимесячным, его ребенком. Я люблю тебя и всегда буду любить. Но ребенок должен жить хорошо. Надеюсь, что муж получит повышение, и надеюсь, что останусь вдовой. Эти большевики пришли навсегда. Тебя держать здесь будут вечно. Каково будет узнать нашему ребенку, что его настоящий отец — князь, «враг народа». Прощай, Сашенька. Буду молиться за тебя. Дай тебе Бог освободиться быстрей, найти себе хорошую подругу и жениться. Не ищи встречи с моим ребенком. Дай слово чести. Это моя воля и мой секрет.
— Обещаю. Прощай, Натали, — сказал грустно Александр.
Она бросилась ему на шею, целуя лицо, голову, руки и в слезах выбежала за дверь.
* * *
Конец февраля 1939 года выдался в южной Сибири и морозным, и вьюжным. Лагерные бараки засыпало снегом по самые крыши.
Почти каждое утро солдаты охраны откапывали один из бараков, потом уже заключенные разгребали снег у дверей других.
Фабрики, заводы, животноводческие фермы многочисленных лагерей ждали заключенных, мужчин и женщин. Холод, голод и тяжелый труд должны были повлиять на их мировоззрение, убедить их в том, что Советская власть — лучшая из властей и что она пришла навсегда. Но как читатель уже знает, творческим работникам были определенные послабления.
Давал ли себе самому расслабиться наш вечный узник князь Гедеминов?
Еще два года назад, прибыв в этот лагерь, он изучил «розу ветров» и сделал в своей мастерской с подветренной стороны, под самым потолком, большую форточку.
В это утро, услышав по громкоговорителю сигнал подъема, он вскочил с постели и стал энергично делать свои ежедневные упражнения.
Разогревшись как следует, Александр взял лопату, выбросил ее через форточку, подтянулся и выпрыгнул на улицу — обнаженный по пояс и босиком. Здесь, на снегу, он продолжал делать свои странные упражнения, не обращая внимания на пробегающих мимо него в казарму замерших солдат охраны. Они кричали ему по очереди:
— Ты что, сумасшедший!? Околеешь и свободы не увидишь!
— Ты тово?! Мороз сегодня 38 градусов!
— Эй, ты! Через трубу вылез? Дверь твоя снегом засыпана!
И один солдат спросил другого, стуча от холода зубами:
— Чего он здесь, а не в бараке живет?
— А кто его знает? Говорят опасный, князь какой–то, отдельно жить должен. И работа у него особая, — посиневшими губами ответил ему товарищ. И оба побежали дальше.
Александр закончил делать зарядку, взял лопату, очистил дверной проем, зашел и занялся другими процедурами. Он не знал отчего, но настроение его улучшалось с каждой минутой. На него надвигалось ощущение чего–то праздничного.
Унаследованное от отца обостренное шестое чувство говорило ему — надо ждать хорошей вести. Но аналитический ум твердил: «Ты не можешь надеяться на амнистию. А на весточку от матушки из Парижа и подавно».
Пора было идти на склад за материалами. Александр оделся и пошел, как всегда мимо больничного корпуса.
Было еще темно. Но окна больницы освещали двор. Там стоял трактор и легковая автомашина. Он подумал: «Крупное начальство через сугробы с помощью трактора добиралось сюда. Никак срочная операция кому–то понадобилась». У машины плясал на морозе водитель. Двое солдат хлопали ладонями у двери. Гедеминов хотел было уже пройти мимо, но тут вышла с ведром молодая княжна Мари, закутанная до глаз в тонкий лагерный платок. Он, приподняв шапку, слегка поклонился ей. Княжна подошла ближе, отодвинула платок и сказала:
— Князь Александр, вы хоть бы уши у шапки опустили, мороз жуткий.
Он улыбнулся ей и спросил:
— Кому это из руководства срочно понадобился наш профессор?
— Да как же, жену привез начальник управления. Профессор Тринкверт только что операцию сделал ей, кесарево сечение. И мать и ребенок живы и здоровы. Хороший мальчик. Но вы идите. У меня уже руки замерзли.
«Вот она радость! Натали мне сына родила!» — подумал Александр и, еще раз раскланявшись с княжной, поспешил на склад, с единственной мыслью увидеть вечером сына.
Возвращаясь назад в мастерскую, он всю дорогу думал, чтобы такое оставить о себе на память сыну. А когда вошел, сразу же увидел на столе кусочек казенного серебра, оставшийся у него от отделки уздечки для коня. Машинально он взвесил серебро на ладони и решил, что на медальку с копеечную монету его хватит. А уж выгравировать на медальке свой герб ему не трудно. Как всегда, когда он был увлечен работой, ему было не до еды. А из начальства в этот день никто его, слава Богу, не навещал. «Отмечают рождение сына руководства», — усмехаясь, думал Александр.
Тщательно зачистив медальку, он зажег настольную лампу, вооружился лупой и принялся за гравировку. К вечеру работа была закончена. Он проделал дырочку в медальке, прокипятил отрезок сапожной дратвы, высушил и для дезинфекции натер шнурок оставшейся серебряной пылью. И поскольку до вечера было время, он взял лупу побольше и на обратной стороне очень мелкими буквами привычно начертил решеточку, написал название города и поставил число. Простому глазу прочесть это было невозможно.
* * *
Охранник больницы ужинал обычно после семи вечера. В это–то время Александр и пришел к профессору Тринкверту. Он поздоровался с ним, тщательно помыл руки с мылом и надел халат.
Профессор смотрел на князя, не понимая зачем он так тщательно моет руки. А Александр думал: «Я дал слово чести не разглашать тайну Натали. Но я хочу увидеть своего сына…»
Профессор сам заговорил:
— Странная эта Невельская, жена главного. Ребенок нормальный, я бы сказал, замечательный. Но почему–то попросила меня еще до операции сказать мужу, что сын у него семимесячным родился. Да и не лечилась она у меня от бесплодия. Или спала днем, или читала. А вечером куда–то уходила. Начальник благодарил меня, он счастлив. Говорит, что другие жены детей ему не рожали. А я так думаю, что он глуп. Вряд ли Невельская от него родила. Вот интересно, к кому из лагерного начальства она по ночам бегала? Неужели наши дворянки до того дожили…
Стоя спиной к профессору, Александр сказал:
— Простите меня, профессор, что перебиваю Вас, у меня мало времени. Скоро вернется охранник. Принесите мне, пожалуйста, ребенка, минут на десять. Я хочу его видеть.
Профессор медленно встал из–за стола и, глядя в спину молодому князю, тихо проговорил:
— Так это… Это к вам она бегала!? Я несказанно рад сообщить вам, князь Александр, что у вас замечательный сын! Уж Невельская за ним на воле хорошенько присмотрит. Поздравляю вас!
Поскольку Гедеминов не отвечал, профессор поспешно направился к выходу.
Через минуты три он вернулся с ребенком, отдал его князю Александру и, понимая, что тому хочется остаться с сыном наедине, вышел за дверь.
Малыш закряхтел и открыл глаза. Александр Гедеминов нашел в сыне сходство с собой. «Похож», — радостно подумал он, прижав к груди теплый комочек. Потом положил его на стол, слегка распеленал, достал из носового платка медальку с семейным гербом и со словами «Помни об отце» повесил на шею ребенку. Потом перекрестил сына, поцеловал, и тут вошел профессор, легонько постучав в дверь.
— Охранник возвращается. Дайте мне малыша, — сказал он и поспешно унес ребенка, а потом так же быстро вернулся назад. Поскольку князь Александр молчал, он спросил его: — Так что же все–таки передать Невельской?
— Ничего, — твердо сказал Гедеминов. — Я ей слово дал, что без ее согласия никто, в том числе и сын, не узнает нашей с ней тайны. Но если я выйду на волю…
— Что ж, — мягко сказал профессор. — Как говорит пословица, «Время — честный человек». Оно все расставит на свои места. И дай вам Бог, князь, рано или поздно обрести своего сына. А я, как вы понимаете, тайны вашей не выдам.
Через месяц кончились метели, солнце засветило ярче. И в середине марта начальник управления увозил Натали с ребенком. Его перевели работать в Москву за 2000 километров от лагеря.
Чтобы развеяться от грустных мыслей, вечером князь Александр пошел в клуб. Он знал, что привезли новых актрис, которые обычно поначалу терялись в лагере и плакали. Ему непременно хотелось одну из них утешить и хоть на время скрасить ей лагерную жизнь, да и свою тоже.
Война
Мне, как и тебе, дорогой читатель, не хочется расставаться с Александром Гедеминовым. Как и когда произойдет его встреча с Натали Невельской, или вовсе не произойдет, об этом мы узнаем чуть позже. А сейчас вернемся к осиротевшей в гражданскую войну дочери помещика Квиринга и к молодому барону, талантливому математику, преподавателю политехнического института, Фридриху фон Рену. Теперь он просто Фонрен.
Тонкий, интеллигентный человек, Фонрен был полной противоположностью князя Гедеминова. И по своей натуре был приспособлен исключительно к мирной жизни, к стабильной обстановке.
Как ты помнишь, читатель, он не без помощи своей сестры Лизы решился наконец сделать предложение юной и прекрасной Аделине Квиринг.
И вот, поженившись, они остались наедине, два девственных, чистых человека, смущаясь и даже стыдясь того, что должно было произойти. И когда это случилось, оба были разочарованы и пришли к единому мнению, что в этом нет ничего такого, о чем обычно окружающие шепчутся с таким восторгом. Кроме того, оба почувствовали, что это унизительно для обоих, да и Лиза могла их услышать, и в дальнейшем отношения супругов были скорее платоническими.
Фридрих, чтобы заработать побольше денег на наряды для жены и сестры, стал давать еще уроки игры на скрипке занимался репетиторством с балбесом–семиклассником, мать которого за это стирала их белье. Аделина днем училась, а вечерами продолжала работать. Лиза взяла на себя хлопоты по хозяйству, после школы она ходила за продуктами и готовила. Скоро стало ясно, что Аделина ждет ребенка. Больше всех этому радовалась Лиза.
Когда, наконец, родилась девочка, Аделина первая предложила мужу назвать ее в честь его матери Эрикой.
— Пусть снова живет ваша мама, баронесса фон Рен. Смотрите, она на нее похожа.
Лиза возразила:
— Нет, она беленькая, вся в тебя. Только глаза черные и реснички длинные и пушистые, у мамы были такие и у Фридриха.
Малышка росла здоровой и веселой. Ее серебряный смех радовал жильцов, подселенных несколько лет назад. И нянек у нее было предостаточно. Аделина продолжала учиться и уже проходила практику на кафедре хирургии, радуясь тому, что все складывается хорошо в институте и у мужа на работе. Он защитил диссертацию, пошел на повышение и в доме наконец появился некоторый достаток. Лиза и Фридрих настаивали, чтобы Аделина шила себе хорошие платья, потому что она — будущий врач–хирург. Аделина вместе с Лизой бегала по магазинам в поисках модного материала и модных туфель, да и Фридриху, при его новой должности, нужен был хороший костюм и обувь.
Еще через год Аделина уже работала хирургом в больнице. Фридрих фон Рен с гордостью наблюдал, как мужчины провожают взглядами его жену, и хотел обеспечить ее всем, чего она пожелает.
Аппетит красивой молодой женщины, как известно, велик. Аделине хотелось хорошего нижнего белья и царских — французских, екатерининских — духов, переименованных советской властью в «Красную Москву». По этому поводу муж иронизировал: «А духи–то чем провинились?»
Лиза стала невестой, она нашла себе жениха, красного командира–артеллериста, и теперь во всем подражала Адели. Лиза бы и платья ее надевала, но была намного ниже ростом. Своего жениха, Василия, из русской интеллигентной семьи, она показала сначала Аделине, а когда та одобрила ее выбор — уже брату. Потом она вышла срочно замуж: жениха направляли на службу в Северо — Кавказский округ. Там же жили его родители. Когда Лизу провожали, она расплакалась и взяла с брата и Аделины слово, что в июне они к ней приедут. Это было в феврале 1941 года.