Получив нечаянно так много информации, Аделина задумалась: почему же все эти люди здесь сидят? Не является ли все это ошибкой в отношении их, так же, как и в ее случае? Но все было настолько запутанно, что, как ни ломай голову, все равно понять что–то было невозможно. Да еще война…
Когда мобилизовали на фронт мужчин–врачей, Аделине пришлось вместе с другими врачами и фельдшерами работать и в мужской зоне, и в женской. Но чаще выезжала под конвоем в другие лагеря констатировать смерть умерших.
В мужской зоне она познакомилась с пожилым профессором Тринквертом. Теперь ей было у кого практиковаться. Она думала: «Кончится же когда–нибудь этот кошмарный сон! Год практики после института — это слишком мало для врача–хирурга».
* * *
Маленькая Эрика проплакала весь день. Глядя на дверь, она ждала маму, но мама все не приходила. К вечеру она услышала, как замурлыкала рядом кошка. Кошка влезла в открытое окно, подошла к тазику с молоком и стала лакать. Эрика решила присоединиться, но пить, как это делала кошка, было неудобно. Тогда она стала брать ручками хлеб из тазика и есть. Так они вместе поели, и кошка улеглась с ней рядом. Эрика снова заплакала. Надвигалась ночь, становилось страшно. Она громко звала: «Мама! Мама!» Эрика устала плакать, обняла кошку и заснула.
На следующий день девочка проснулась то того, что кто–то трогал ее за ножку. Незнакомая, совсем молодая тетя молча плакала и развязывала веревку. Эрика тоже заплакала. «Я хочу к маме», — сказала она по–немецки, но тетя ответила ей по–русски:
— Я Лиза. Эрика, ты не помнишь меня? Не говори, малышка, по–немецки, не то услышат.
— Я хочу к маме, — сказала Эрика по–русски, когда Лиза взяла ее на руки.
— Давай перестанем плакать. Сейчас я тебя выкупаю, переодену, и мы поедем ко мне. А когда кончится война, мама с папой приедут к нам и заберут тебя, — успокаивала она девочку..
— А когда кончится война?
— Скоро маленькая, скоро. Давай пойдем, а то я тебя не донесу.
В автобусе Эрика сидела на коленях у Лизы, а та шептала ей на ушко: — Молчи, ничего не говори, нельзя.
Из окна автобуса был такой прекрасный вид. Эрика оглядывалась на других пассажиров и удивлялась: почему они все хмурые и не смотрят в окно.
Лиза вошла с Эрикой в подъезд большого дома, открыла ключом дверь и тут же стала искать деньги.
— Надо нам скорей с тобой в магазин. Мы накупим тебе всего, а то все раскупят, а у тебя нет ни осенних, ни зимних вещей. В Москве у вас теперь все заберут. Бедный мой брат! Что теперь с ним будет? — приговаривала Лиза, бегая по комнате.
Она снова взяла Эрику за руку и повела в магазин. Не меряя, прикладывала к Эрике вещи и покупала все подряд:
— Это на вырост, и еще это, и это. Эти ботиночки, и эти туфельки, и чулочки. Ах, куклы еще!
Продавщица удивилась:
— О, как Вы много накупили! Наверное, ваш муж начальник. Много зарабатывает? Где он сейчас?
— Военный мой муж, — отвечала Лиза, — он на фронте.
— Ох, как там тяжело сейчас. Отступают наши. У меня тоже и муж, и брат на фронте. Проклятые немцы!
Лиза замолчала. Она сложила покупки, и они пошли домой. В почтовом ящике что–то белело. Лиза кинулась к ящику — там оказалось казенное письмо. Ее обязывали срочно явиться в НКВД. Она побледнела: «Дознались, что я немка. У меня же фамилия русская, ах, да! По имени, — говорила она вслух — или соседи донесли уже».
Лиза с трудом вставила ключ в замочную скважину. Она не знала, что делать с Эрикой. Оставить в квартире одну? А вдруг ее, Лизу, заберут сразу. Она решила взять Эрику с собой, но опять предупредила ее, что нужно говорить только по–русски.
Лиза оставила ребенка в приемной, где сидел строгий военный и велела молчать и ждать.
Следователь начал без предисловий: — Ваш муж пропал без вести. Что вы о нем знаете? Вы знаете, где он и что бывает за укрывательство дезертира по закону военного времени?
— Но он ушел на войну, — чуть не плача от страха сказала Лиза. — Я его больше не видела.
— А вы кто по национальности, эстонка?
— Я немка.
— Ну тем более. Завтра, рано утром, — он посмотрел на часы, — в шесть часов с вещами быть на станции. Дети есть? Да какие дети? — проворчал он, оглядев совсем юную Лизу.
— У меня дочь брата. Ей три года. Мы поедем поездом или пешком пойдем? — в страхе спросила она.
На вопрос военный не ответил, но сказал: — Идите и не вздумайте опоздать. Мы семьи дезертиров выселяем, а вы к тому же еще и немка.
Лиза выскочила из кабинета, взяла напуганную Эрику за руку и пошла быстро назад, собирать вещи. «Может, ребенка сдать в детский приют?» — мелькнуло у нее в голове. Она лихорадочно собирала вещи. Во все детские клала записки: «Эрика Фонрен, 3 года, родилась в Москве. Отец Фридрих — преподаватель политехнического института, мать Аделина — врач–хирург» Потом стала на осенних и зимних вещах Эрики пришивать лоскутки с вышитыми на них наспех именем и фамилией. Собрала свои вещи в мужнин рюкзак, а вещи девочки упаковала в узел.
— Эрика, я пойду в магазин, нам надо много еды в дорогу. Я не могу тебя сейчас с собой взять. Смотри, я тебя закрою на задвижку, ты легко откроешь ее, если захочешь выйти, только никуда не уходи. А то я вернусь, а тебя не будет, и я стану плакать. Не уйдешь?
— Нет, я буду тебя ждать, только не привязывай меня, — заплакала Эрика.
— Конечно, не буду. Если постучат, говори: «Лиза ушла в магазин». Только по–русски говори. Поняла? — спросила Лиза.
— Поняла, — сказала Эрика и залезла на диван.
Она задремала, когда громко застучали в дверь. Эрика обрадовалась, что вернулась Лиза. «Кто там?» — спросила она по–немецки. «Открывайте!» — крикнул какой–то дядя. Тогда Эрика вспомнила, что надо говорить по–русски, и сказала: «А Лиза ушла в магазин. Она скоро придет».
— А ты можешь нам открыть? — послышалось за дверью.
— Могу, — ответила Эрика, встала на стул и отодвинула задвижку.
Тут же вошли странные дяди. Ее чуть не сшибли со стула. Один из них успел ее подхватить и поставил на пол.
— Где твой папа? — спросил он Эрику.
— Папа дома, — ответила Эрика
— Где он? — кинулся другой в комнаты.
— А мама где? — спросил опять дядя.
Эрика заплакала: «Мама ушла».
В открытые двери вошла Лиза.
— Здесь никого нет, — сказал один военный другому.
— Ищи, ребенок не умеет врать. В шкафах смотри, — ответил старший. — А вот и хозяйка. Говори, где мужа прячешь?
— Мой муж — красный командир. Он на фронте, — дрожащим голосом сказала Лиза.
— Врешь! Ребенок сказал, что он дома. Говори, где прячешь, или пристрелю.
— Да она говорила про своего папу. Это ребенок моего брата. Он в Москве. У нас нет еще детей. Мы недавно поженились. — Лиза не на шутку испугалась.
— Так твой брат немец? Ребенок по–немецки говорил.
— Она и по–русски может.
— Значит, ты тоже немка? Хорошая семейка, — они стали выкидывать из шкафов вещи и раскидывать бумаги.
— Скажите, что вы ищете? — спросила Лиза, прижимая к себе испуганную Эрику.
— Не твоего ума дело. Ладно, оружие в доме есть? — спросил старший.
— Муж взял с собой. Но я не знаю. Ищите, может, наган в столе?
Военные ничего не нашли. Уходя, сказали: «Пусть твой муж не прячется. Все равно найдем и расстреляем». Лиза от страха за мужа тихо заплакала, утирая слезы, чтобы не видела Эрика.
Вечером она с Эрикой пошла к соседке и сказала:
— Меня выселяют, велят быть на станции в шесть утра. Муж без вести пропал. Не мог он дезертировать.
— Да, конечно, не мог. Мы его с детства знаем. Или в плен попал, или где землей засыпало. А ты, Лиза, была у его родителей?
— Нет, они меня теперь не признают. Я же немка, — вздохнула Лиза.
— Конечно, — согласилась соседка и спросила: — А это чей ребенок?
— Да, — спохватилась Лиза. — Это Эрика, дочь моего брата. Он еще в Москве. Ее мать, забрали как немку. Запомните или дайте я напишу здесь на стене несколько слов для брата. Можно?
— Теперь все можно. Пиши за вешалкой, чтобы чужие не видели.
Лиза написала, четко выводя буквы: «Аделина, Фридрих, меня выселяют. Куда — не знаю. Мой Василий пропал без вести. Эрика со мной. Я люблю вас. Лиза». Она благодарно взглянула на соседку.
— Спасибо, Валя, что не отвернулась от меня. Давай простимся. Рано утром я уезжаю.
— В котором часу? — спросила соседка.
— В шесть там быть, на станции.
— Так я провожу. Что ты с ребенком сможешь унести? Я тебе дам свой большой чемодан. И примус не забудь, керосин, и посуду. Мой Валера поможет. Успеет до школы. Кто знает, как устроитесь на новом месте. Может, придется еще менять вещи на хлеб. Мы проводим, не беспокойся. И напиши нам, если сможешь.
— Спасибо, — растрогалась Лиза.
Утром Лиза будила ребенка. Сонная, Эрика улыбнулась, не открывая глаз, протянула руки и сказала «Мама».
— Нет, Эрика, это я, Лиза. Вставай. Нам надо идти.
— Куда? К маме? А где мама? Почему она не пришла?
— Мама далеко, одевайся, маленькая. Поедем ее искать, — пыталась Лиза успокоить сонную девочку.
Любовь князя Александра
Война. Она резко меняет судьбы людей. Разлучает одних, соединяет других. Война — это тяжелый труд, кровь, пот и смерть. Война сиротит детей. Вот уж кому не следовало оставаться в живых, так сиротам. Пока ребенок маленький, он не понимает, почему нет матери, надеется на защиту взрослых, а когда вырастает, лишенный житейского опыта, пощады ему не будет. Злые люди загонят сироту в угол, толкнут на кривую дорожку, ни родных, ни добрых советчиков. И потому автор назвала роман именем немецкой девочки — сироты, потерянной в войну. Как она будет жить? Какие люди попадутся ей на пути? А наш герой, князь Александр Павллович Гедеминов, он за себя постоит. Хотя согласитесь, каким бы крепким духом ни обладал человек, а с семнадцати лет до тридцати семи, всю молодость провести в неволе, без весточки из дома… А теперь еще и война. Да, Гедеминову исполнилось тридцать семь. Как медленно течет время в лагере, и как быстро проходит жизнь. Накануне дня рождения он подводил итоги: сколько доброго и сколько недоброго сделано за это время. Разве такую судьбу сулила ему жизнь? Он хотел принести пользу Отечеству, а вместо этого грешит и грешит. И впредь нельзя ему зарекаться, что станет святым, когда враг рядом, на пути, и обойти его, не согрешив, никак нельзя.
В конце августа 1941 года Александра Гедеминова вызвали в управление лагеря. Привезли заказ, подумал он. Из дверей здания навстречу ему вышла высокая девушка. Она была обута в туфельки на высоких каблуках. На ней было легкое крепдешиновое платье, тонкий поясок охватывал узкую талию. Ветерок поднял платье, как облачко, до самого ее лица, оголив длинные стройные ноги. Обеими руками она пыталась схватить платье, когда ветер растрепал ей прическу. Золотые локоны рассыпались по плечам. Теперь, чтобы справиться с ветром, ей нужна была помощь. «Помощь» вышла следом за девушкой в виде приземистого коренастого конвойного, невольно закрывшего ее от ветра. Платье осело. Незнакомка подняла красивые руки с тонкими пальцами и попыталась закрепить волосы, но один локон снова упал ей на грудь. Наконец она подняла голову. Черты ее лица показались Гедеминову прекрасными. Большие глаза какого–то необыкновенного сиреневого цвета смотрели на него и в то же время не видели его. В них стоял ужас. Она машинально сделала несколько шагов вниз навстречу ему по шатким ступеням крыльца и нечаянно ступила мимо ступени. Не подхвати ее Гедеминов вовремя, она бы упала. Только секунду девушка была в его руках, а он уже благодарил за это небо и сказал себе: «Она будет моей женой». Его пронзило не испытанное до сих пор чувство, ему захотелось посвятить всю жизнь, все свои дни этой хрупкой юной женщине. Он встретил женщину своей мечты.
Между ними встал охранник. Аромат тонких духов сменил густой запах мужского пота. Окрик охранника вернул его к действительности:
— Иди–иди, шпионка немецкая, не останавливайся! Попалась, красавица! — торжествующе глядя на князя, радовался охранник.
Гедеминов огляделся по сторонам, вокруг никого не было, он взял охранника железной рукой за шиворот и приподнял от земли:
— Еще одно грубое слово в ее адрес, и ты покойник! Смотри, чтобы она нигде не споткнулась по дороге.
Охранник отошел подальше, пришел в себя и крикнул:
— Ага, уже глаз положил на красавицу. Сейчас с нее эти цацки снимут, потом и смотреть на нее не захочешь!
Проводив охранника и девушку взглядом, Гедеминов зашел к начальнику и подошел к столу. Там лежало открытое личное дело новенькой. Острый глаз его уловил строчки: «Фонрен Аделина… 22 года… Профессия врач… проживает в Москве». Начальник закрыл бумаги, но Александр Гедеминов уже узнал все, что нужно.
Действительно, ему сделали новый заказ — шашку в ножнах с серебряной инкрустацией. «Сам понимаешь, война, другого материала нет. Ты уж, Гедеминов, постарайся», — сказал начальник и отпустил левшу.
Александр Гедеминов еще раз посмотрел в ту сторону, куда увели девушку. «Вот это день рождения!» — подумал он радостно. Он был в самом расцвете сил. У него появилось острое желание взять под защиту это хрупкое создание. Здесь, в лагере, пользуясь своим особым положением и расположением к нему руководства, он дал себе слово жить с этой минуты для этой юной и прекрасной женщины, облегчить ее страдания. Князь Александр Павлович Гедеминов влюбился. И назвал ее про себя «Адель». Он произнес вслух ее имя, и ему показалось, что оно плывет в воздухе.
И еще одна неожиданная встреча. Прошло двадцать лет, как он расстался с Эдуардом и вдруг столкнулся с ним в лагере. Тот же рыжий кошачий взгляд — Гедеминов ни с чем не мог его спутать. Эдуард подошел к нему и тихо сказал по–немецки:
— Мы, кажется, опять встретились, князь Александр. Я здесь как немец.
— Эдуард, можно тебя, как прежде, на «ты» называть? Вот каким ты стал мужчиной! — удивился князь.
Эдуард был удивлен не меньше. Он оглянулся по сторонам и шепотом сказал:
— Не могу говорить по–немецки. Меня сразу задушат… Вы, князь, не волнуйтесь. Считайте меня по–прежнему своим верным слугой. Я тогда надежно спрятал наши драгоценности, которые мы в ювелирном взяли. Только, боюсь, при советской власти они будут не нужны… Ну, может быть, позже. Я так искал вас! Меня здесь в театр определили, вы тоже могли бы к нам. Я же в цирке работал. Помните, мы с вами в детстве выделывали номера с ножами и саблями. Наш цирк направлялся в Киев, а тут — война. Ну, меня как немца и задержали. А вы? Что вы делаете здесь? Вы давно здесь? С тех пор, как вас в Москве задержали?
— Ах, это долгая история. Зайди в больницу, в корпус для заключенных, к профессору Тринкверту от моего имени. Сошлешься на мигрень. Что–то вроде пароля. Не вздумай по своему веселому нраву завести знакомство вне нашего круга.
— Но я не дворянин, вы же знаете.
— Мне достаточно знать, что ты не большевик. Надеюсь, жизнь не изменила тебя в худшую сторону? Уходи. Тебе нельзя здесь стоять. Иди к себе в клуб, репетируй. Я тебя там найду, — сказал Эдуарду Александр Гедеминов. Он действительно обрадоваля встрече с товарищем детских лет. Разговор о драгоценностях его не волновал. Мысли его занимало другое сокровище по имени Адель.
* * *
Еще в начале войны граф Петр стал уговаривать князя Александра записаться в добровольцы в штрафную роту, чтобы сбежать.
— Нет, — отвечал он, — воевать за эту власть не желаю. Немцы как придут, так и уйдут. Кто только не приходил в Россию. И поляки, и шведы, и монголы, и французы. Все рано или поздно уходили. Если же победит эта власть, Россия окончательно погибнет. Но вас, граф, я не отговариваю. Приходите попрощаться перед отправкой. А мне есть кого здесь защищать.
Гедеминов узнал от профессора, что Адель работает в больнице и ею заинтересовался Попов. Он думал: «Территория большая. Выслежу — и покончу с этой скотиной». Но Попову теперь постоянно подавали машину, и он куда–то уезжал.