— Мама, а Александр Павлович? За что сидел в зоне так долго? Он тоже не виноват? Тридцать лет невиноватые не сидят… Никто в это не верит.
— Ну не 30 лет он срок отбывал, 26 лет. Ты говоришь «виноват». Это как посмотреть. Если бы не разрушился старый строй, Александр Павлович стал бы генералом и храбро сражался бы с врагами России. Но все изменилось, той России больше нет.
— Но все же скажи мне, пожалуйста, ты сейчас любишь Александра Павловича?
— Я его уважаю, преклоняюсь перед ним, как слабая женщина. О таком человеке женщина может только мечтать. Посмотри, он не бунтует, не кричит, что судьба к нему неблагосклонна, и не ищет причин для выпивки. А другие, тоже отбывшие наказание, только это и делают, потому что у них нет духовного стержня. — Адель посмотрела на часы. — Мы проговорили с тобой два часа. Как твоя голова?
— Хорошо, мама. Я могу уже встать. Мне надо показаться в общежитии. Знаешь, мне все время хочется сказать девчонкам, что ты моя мама. А потом подумаю — и все же не говорю.
— Ну, скажи, что мы тебя будем удочерять.
— Да? Я так и скажу.
— Одевайся, дочка, и пойдем в мастерскую к Александру Павловичу. Поздравим его с Новым годом.
* * *
— Послушай, Ирина, — накинулась сонная Вера на Эрику. — Куда ты вчера делась? Я забрала твое пальто.
— За мной приехали на такси.
— Ты сдурела, девка? Хоть понимаешь, что делаешь?! — уже окончательно проснувшись, спросила Вера. — Ты же еще маленькая.
— Да ты не волнуйся. За мной приезжал Александр Павлович, муж Адели. Мы договорились, что он к часу ночи приедет. Такси посигналило, и я вышла.
— А чего это они тебя приваживают?
— Они меня удочерить хотят.
— Да, так мы тебе и поверили. И ты не верь. Им просто домработница нужна. Между прочим, ты развалила всю компанию. Женя увидел, что ты исчезла, и тоже ушел раньше. Ну, мы до утра сидели. Да, а ты знаешь, у парторга жена умерла, от сердца.
Эрике стало не по себе. Покойников она боялась.
Лена одевалась и делала Эрике знаки, показывала на выход. Эрика поняла и вышла вслед за ней на улицу. Тихо падал снег. Во дворе кроме них, никого не было.
— Что я тебе расскажу! Я Новый Год встречала с Алексеем, — начала возбужденно Лена.
— С каким Алексеем? — удивилась Эрика.
— Ну с мельником. Мы с ним встречаемся. Он меня так любит! Какие он мне слова говорит! У меня от них прямо душа тает. Это ничего, что я моложе его на двадцать лет? Он предложил мне выйти за него замуж и поехать жить в Крым, к его родителям. Представляешь? В Крым! Там кипарисы. Я их никогда не видела. И море Черное… А на самом деле оно синее–синее. Так Алексей сказал. Я ответила, что подумаю. По–моему, я уже совсем голову потеряла. И горб его я даже не замечаю. Алексей такой красивый! У нас будет прекрасный сын.
— Конечно. Ты ведь тоже красивая. Только слишком худенькая.
Лена засияла и, смущаясь, ответила:
— Ой! А ты? Тоже мне, толстушка нашлась, кожа да кости. А ты вправду станешь встречаться с Женей?
— Нет, не стану, — серьезно ответила Эрика. — Я ведь немка. Если мы поженимся, он сначала будет меня любить, а когда привыкнет, начнет фашисткой называть. Я уже такое видела. И поэтому выйду замуж за такого человека, который не различает национальности. За такого… Ну, как твой мельник. Чтобы он был порядочный, и я бы могла быть за ним, как за каменной стеной.
— Что мне ответить Алексею?
— Ты и так все уже решила. И я желаю тебе счастья, — ответила Эрика.
* * *
Наступило долгожданное Рождество. Эдуард сказал:
— А в Европе его уже отпраздновали. Я случайно поймал «Голос свободы». Правда, быстро выключил приемник. Побоялся, — объяснял он. — Вдруг засекут.
— Но мы же православные немцы, — объяснила Эрике мать. — Наше Рождество — седьмого января. — Она надела вечернее платье, украшения и стала наряжать дочь.
— Мы так и выйдем на улицу — в длинных платьях? Там же люди, — засомневалась Эрика.
— Конечно так, Александр Павлович пошел такси останавливать. Оно подъедет прямо к дверям. Граф Петр с женой тоже выйдут, как только такси засигналит. Как ты себя чувствуешь в этом платье? Ты довольна? — мать застегивала на шее Эрики жемчужное ожерелье.
— Я в нем будто бы и не я. Как будто я не здесь, а в кино… — улыбалась Эрика.
— Ничего. Побудь в сказке. Из таких моментов складывается судьба женщины.
— Мама, может, надеть туфли на меньшем каблуке? — спросила Эрика, держа в руке туфельки на шпильках.
— Все в порядке, дочка. Это твой первый бал. И пусть он тебя закружит сегодня, — любуясь дочерью, говорила Адель.
Они зашли в малый зал ресторана. Эрику под руку вел отчим. Ее смущало, что в туфлях она одного роста с ним. Собралось человек двадцать пять, было даже несколько молодых людей. Эрика сразу остановила взгляд на высоком светловолосом молодом человеке. Он стоял рядом с архитектором Ноздрачевым. «Его сын», — подумала она.
К ним подходили люди и отчим представлял ее: «Знакомьтесь, моя падчерица баронесса Эрика Фонрен».
Он представлял ее дамам в вечерних платьях, мужчинам в смокингах. Эрика улыбалась, как учила ее мать, и была в ужасе от того, что не могла запомнить всех по именам.
Незнакомые Эрике мужчины, кланялись ей и говорили комплименты Адель и ее дочери. Дамы в вечерних платьях поздравляли Адель с праздником, восхищались ее нарядом и тоже делали комплименты ее дочери. Мягкий свет от свечей, тихая музыка и внимание к себе совсем заворожили Эрику. Кто–то сел за рояль и заиграл вальс. Молодой человек, действительно сын архитектора, представился:
— Иван Ноздрачев. Разрешите пригласить вас на танец.
Гедеминов, стоявший тут же, спокойно сказал:
— Первый танец обещан мне. Я думаю ваш второй?
— Да, конечно, — сказала Эрика и закружилась в вальсе с отчимом. Она поняла: он давал ей возможность освоиться.
Эрика танцевала все танцы с Иваном, который не подпускал к ней других молодых людей.
Иван ей понравился. Ей было с ним легко и хорошо. Она думала: «Если он предложит мне дружбу, я не откажу».
Сели за столы. Пили шампанское. Эрика раскраснелась. Она прислушивалась к разговорам, но ничего из того, что говорили, не понимала, хоть говорили по–русски. Кто–то незнакомый говорил:
— Он слишком воспитан и потому одинок. Надо же решиться, наконец. «О ком это он говорит?» — подумала Эрика.
И голос Гедеминова:
— Еще Конфуций сказал: «Если в человеке естество затмит воспитанность, получится дикарь. А если воспитанность затмит естество, получится знаток писаний. Лишь тот, в ком естество и воспитанность пребывают в равновесии, может считать себя достойным мужем».
Эрика ничего не поняла из сказанного Александром Павловичем. Она перевела взгляд на даму в темно–синем платье, о чем–то беседующую с Марией Ивановной, и услышала:
— Что ж, сердитый человек всегда полон яда. С тем, кто любит спорить, не надо вступать в пререкания, чтобы избежать раздражения.
Мать говорила даме, сидящей слева от нее, по–видимому, в продолжении разговора:
— Я думаю, ревность оскорбляет и наносит смертельный удар даже самой прочной и сильной любви…
Какой–то молодой человек проникновенно говорил Ивану:
— Ночь, любовь и вино не пробуждают скромных желаний: ночь прогоняет стыдливость, а вино и любовь — робость.
— Чьи это слова? — спросил Иван.
— Кажется, Овидия.
Иван что–то прошептал на ухо захмелевшему соседу. Тот посмотрел на Эрику:
— Извините, барышня, я разговорился, — Эрика молча улыбнулась, — не знаю почему.
— А что делать женщинам, если мужчины легкомысленнее их? — донесся до Эрики голос.
Граф Петр возразил кому–то:
— Диогену из своей бочки было видней, когда он говорил: «Народу много, а людей не много». — Я в этом убедился и теперь держусь своих друзей.
Иван угощал Эрику шоколадом. Она взглянула на мать. Мать подбадривающе улыбнулась ей.
Стали просить Мари спеть романс. Она не заставила себя долго уговаривать. И вот уже ее чудесный голос заполнил маленький зал: «Отвори поскорее калитку…» «У церкви стояла карета…»
— Как она хорошо поет! — сказала Эрика Ивану, когда голос Мари умолк.
— Да, — ответил Иван, — в этих старинных романсах столько души!
— А теперь для юной баронессы Эрики фон Рен исполняется романс «Очи черные». Исполняется мной, поскольку я больше всех ею очарован.
— Не слушайте его, — ревниво сказал ей Иван. — Он всем девушкам это говорит. У рояля наш друг, музыкант Владимир Петровский. Поет он конечно хорошо…
Специально для Эрики еще не пели. Когда романс отзвучал, все хлопали ей, а молодой человек подошел к ней и поцеловал ей руку. Потом объявил:
— Для всеми уважаемого князя Александра исполняется романс «Гори, гори, моя звезда».
Музыка закончилась и наступила полная тишина. Сидевшая по другую сторону от Эрики Мари тихо объяснила ей:
— Это любимый романс генерала Александра Дончака. Он погиб в гражданскую, его расстреляли красные. Князь любил его, как отца.
Когда романс отзвучал, Гедеминов встал из–за стола и попросил гитару! Ему тут же подали ее, и он заиграл цыганочку. Потом он пел песни Вертинского, картавя и подражая певцу. Все долго хлопали. Снова вышли из–за стола и танцевали танго. Эрика совершенно опьянела, но не от вина. Иван взял ее руку.
— Мы еще увидимся? — спросил он.
Эрику переполняло необычное ощущение полноты жизни.
— Конечно, — ответила она.
— Когда же? — спросил Иван. — Мне хотелось бы чаще видеть вас. Можно мне… Я прошу о свидании, в воскресенье, днем. Не отказывайте мне. Можно, я приду к вам домой?
— Днем? Ну, хорошо.
— Я приду в три часа.
— Я зайду к маме. Зайду к ней в три. Сама я живу в общежитии.
Он зашептал ей на ухо: — Эрика, Вы самая красивая девушка в городе. Нет в мире, — Иван был пьян от счастья, но кажется он перешел границы приличия, потому что подошел отчим и сказал:
— Поедем домой, барышня, уже поздно.
— Конечно. Но здесь так хорошо! — блаженно отозвалась Эрика.
— Я думаю, мы еще сюда не раз придем. — И Ивану: — До свидания, молодой человек.
Эрике не хотелось так быстро расставаться с Иваном. Тот напомнил ей:
— Вы обещали, в воскресенье, в три часа
Все по очереди подходили прощаться, приглашали Гедеминовых в гости вместе с Эрикой. Уже в машине она с сожалением почувствовала, что «сказка» кончилась. Завтра на работу. Но при мысли о первом свидании сердце сладко защемило. Она подумала: «Какой он приятный! Совсем не такой, как фабричные парни. Может, я уже влюбилась?»
— Тебе хорошо было? — прервала ее мысли мать.
— Лучше уже не будет. После этого хочется заснуть и больше не просыпаться. Разве бывает хорошо несколько раз? — с грустью ответила дочь.
— Но почему же? В твоем возрасте нужно ждать счастья, — ответил за мать Александр Павлович.
* * *
В воскресенье Иван ровно в три часа дня стоял у дверей Гедеминовых. Адель угостила его чаем, потом они слушали пластинки. Иван рассказывал анекдоты про Хрущева.
Эрика смеялась, но первое свидание она представляла себе другим. Пока разговаривали, стало темнеть, и Адель напомнила Ивану:
— Вам пора домой сударь, — и когда они вышли за дверь, постучала в дверь мастерской: — Сашенька, выйди. Иван с Эрикой пошли на улицу.
— Когда? — спросил Гедеминов.
— Только что, — сказала Адель, почувствовав неясную тревогу.
Гедеминов накинул безрукавку, взял нож и вышел. Следом за ним выбежал Пилот.
Выйдя из барака, Эрика остолбенела. Там плотным кольцом стояли ребята во главе с Женей. Они ждали Ивана. Эрику оттеснили в сторону. Иван оказался в центре.
— Ты к кому пришел? Кто тебя сюда звал? — послышалось со всех сторон.
— Его так проучить надо, чтобы дорогу сюда забыл! Перышко под ребро и конец! — угрожающе сказал кто–то из ватаги. Ивана окружили плотным кольцом.
Но тут появился Гедеминов и стал раскидывать парней, вызволяя Ивана. Парни падали, вставали и теперь уже все вместе нападали на Гедеминова. Но почему–то сталкивались лбами друг с другом и опять отлетали в стороны.
— Уходи, я их задержу, — сказал он Ивану.
Иван нырнул за угол, а Гедеминов скомандовал:
— Всем стоять!» — И схватил Женю железными пальцами. — Стой, а то сверну шею. Чего развалились на снегу? Вставайте, я вас не больно побил.
— Эй, вы, — хрипел Женя, — вставайте. Ладно, все. Отпусти.
— Отпустите, — поправил его Гедеминов, — надо вежливости учиться.
— Хорошо, отпустите, — прохрипел Женя. — Ваша взяла.
— Это другое дело. Что же вы все на одного? Я, как вы знаете, уголовник, люблю людей резать. Ну–ка, подбрось шапку вверх, — велел он одному из парней. Тот подбросил. Гедеминов сделал быстрое движение, и шапка упала, приколотая ножом к снегу.
— Все видели? Вот так–то! — произнес он и приказал Жене:
— Принеси!
Парень послушно подал нож.
— Смотри, мой волкодав сидел и ждал, пока я отдам приказ. Скажи я ему одно слово — и он бы вас разорвал.
— Ну, мы извиняемся, — сказал Женя. — Пойдемте, ребята. А то и вправду прирежет или волка натравит.
Когда отошли за угол, один из них, рыжий Сенька, спросил:
— Я не понял, как он нас всех один раскидал? Вот дьявол!
— Так он же уголовник. Брось, Женька, оставь ты ее. Она не для таких, как мы.
— Только неприятности наживешь, — посоветовал другой.
Эрика с отчимом зашли в дом.
— Вы так их напугали! — с восхищением сказала она. — Мама, Александр Павлович сказал, что любит людей резать, — и Эрика звонко засмеялась.
— Саша! Что там произошло? Ты правда такое сказал? — удивленно спросила Адель.
— Но у них у всех в кармане финки. Как с ними говорить? Только язык силы и понимают. — И повернулся к Эрике. — Придется, барышня, отложить на время свидания. Вот переедем в новый дом, тогда заживем нормальной жизнью. Больше никаких встреч здесь. Хлопотное это дело, нам и без того забот хватает.
Беда
Инна не могла поверить, что все, что с ней случилось, не было дурным сном. «Как это произошло? — спрашивала она сама себя? — Почему я так много выпила?» И сама себе отвечала: «Потому что все пили и следили, чтобы я тоже пила». И как же это парторг мог с ней такое сотворить? Она даже сопротивляться не могла. Хотя помнила отлично, как он почти занес ее в кабинет. Она думала, что он о ней заботится и даже радовалась. Ей казалось, он хочет отнести ее на диван спать. Как она его сейчас ненавидела! Ей хотелось его убить или отравить.
Прошло несколько дней. Инна в коридоре конторы вынуждена была встречаться с Поповым. Ей было стыдно, и она не поднимала головы. А он делал вид, что ничего не произошло. «У него умерла жена и все его жалеют. А кто пожалеет меня? Кому можно это рассказать и кто поверит?» — думала Инна и ненавидела Попова. Ей снова и снова хотелось его убить.
Прошел месяц, и Инна поняла, что беременна. Из веселой активной девочки она превратилась в тоскливое создание. Никто и ничто ее больше не интересовало. Теперь главным для нее была она сама и ее большая проблема. «Как жить и сколько жить». Часто она плакала по ночам, жалея себя, свою загубленную жизнь. А мать не знала, что с ней, и думала: может, неудачная любовь? И заводила всякие успокаивающие разговоры и старалась во всем угодить дочери.
В училище к Инне подошла дежурная и сказала:
— Иди, тебя парторг вызывает к себе.
Инна испугалась. Но идти надо было. Парторг вызывает — это приказ, и она пошла. Зашла в кабинет и встала у двери, не поднимая головы. Попов подошел к ней и сказал:
— Прости, что так получилось. Я был пьяный, а ты такая красивая и молодая. Я не сдержался. Но я правда люблю тебя.
Инна заплакала. Он стал успокаивать ее:
— Не надо плакать. Ты, наверное, беременная, и это тебя мучает? Не бойся. Я тебя в обиду не дам. Тебе не надо больше учиться в училище. Пока будешь у меня домработницей. Но тебе ничего не надо делать. Ты только носи ребенка и не беспокойся. Мне нужно хотя бы три месяца, чтобы не сказали: «Вот, жена умерла, а он сразу привел другую». Я на тебе женюсь, и ты будешь жить со мной, будешь как сыр в масле кататься. Я всю жизнь мечтал, что жена родит мне ребенка. А она не родила. Пока никому ничего не говори. А завтра приходи ко мне, как на работу. Прямо с утра. Я с директором договорился. И ложись у меня, отдыхай или читай что–нибудь. Я все сделаю сам. Еды принесу и одежды тебе всякой красивой куплю. Будешь не хуже одета, чем твоя подружка, у которой глаза, как у зверька, черные.