«Уже начинает учить, — подумал Комаров, хотя он и понимал, что предложение штаба было действительно нелепое. — Ну что ж, — снова подумал командующий фронтом, — поучимся у представителя партии и краевой власти. Посмотрим». Комаров знал, что Володя человек не военный, и его заинтересовало, как он поведет себя.
Шум на улице прервал разговор.
— Что там такое? — Комаров встал из-за стола, прильнул к окну, а затем вышел в сени.
Вскоре он вернулся с двумя военными.
— Из Владивостока прибыли демобилизованные артиллеристы, — сказал Комаров.
— Ехали домой эшелоном, — заговорил один из артиллеристов, оглядывая членов штаба, — да вот завернули к вам. Хабаровские товарищи сагитировали. Решили помочь амурцам.
— Отлично, — сказал Володя.
Дела в Астрахановке в самом деле складывались отлично. Хотя у Гамова были целые офицерские части и конные казаки, но, по рассказам перебежчиков, мобилизованные Гамовым казаки-середняки и казаки-богачи были люди с разными устремлениями, враждовавшие между собой. А офицеры «дрались» больше по злобе, мстя большевикам за поражение, которое терпело контрреволюционное движение всюду, где бы оно Ни возникало, начиная с мятежа Каледина на Дону.
Астрахановка представляла собой необыкновенное зрелище. Это был военный лагерь и вместе с тем что-то напоминавшее Запорожскую Сечь. Военно-революционный штаб занимал большой дом, принадлежавший богатому молоканину, сочувственно относившемуся к советской власти. Дом был под железной крышей, с палисадником, с синими наличниками на окнах. В палисаднике чернели стволы рябин. На одной из них, на тонкой, голой ветке, висела с прошлого года кисть высохших и побуревших ягод. По улицам и переулкам бродили — красногвардейцы, одетые во что попало. У штаба стояли сани. Крестьяне Зазейской стороны, житницы области, дававшей на своих богатых черноземах миллионы пудов превосходной пшеницы, сдавали каптенармусу мешки с мукой и крупой. Лошади, опустив морды в колоды, жевали овес. Слышались звуки гармошки, песни. В кругу красногвардейцев и местных крестьян иные весельчаки под частушки отстукивали чечетку, то вдруг раздавалось громовое «ура» — приветствие вновь прибывшему отряду. Это была народная стихия, идущие из глубины веков веселье и удаль, которые ничто, никакие испытания, никакие беды не способны заглушить в русском человеке.
На другой день Астрахановка неузнаваемо изменилась. Умолкли гармошки, прекратились песни. Народная стихия утихомирилась. Началось формирование рот. Военно-революционный штаб снова засел за карту города. Весь день и всю ночь светились окна в штабе. Перед утром, только-только забрезжилось в сером, снежном небе, со сторожевого поста сообщили, что на Астрахановку двигается неприятельская цепь. Члены штаба вышли на улицу.
В занесенных снегом окопах сидели железнодорожники, среди них были солдаты бывшей царской армии, хорошо умевшие обращаться с винтовкой. Командир седьмой роты, занимавшей центральную часть окопов, паровозный машинист Михаил Черепанов, держал наготове «максим». Находясь во время войны в учебном батальоне Заамурской железнодорожной бригады, Черепанов научился владеть пулеметом, и это теперь пригодилось ему. Возле него стояли Анатолий Комаров и Виктор Заречный. Комаров говорил Черепанову: «Постой, постой, не торопись, рано». В снежных вихрях Виктор уже различал стройные ряды гамовских офицеров. Они шли с духовым оркестром. Торжественные звуки марша «Под двуглавым орлом» вместе со снежной метелью врывались в окопы. Подпустив врага поближе, Комаров сказал: «Нажимай!» Черепанов нажал гашетку, «максим» рванулся, и весь ров застрекотал.
Виктор вспомнил, как 10 января 1906 года генерал Селиванов расстреливал демонстрацию. Тогда он был среди демонстрантов и с ужасом смотрел, как падали от пуль люди. Теперь он сам стоял у пулемета и видел, как впереди, еще далеко от окопов, люди падали, как падают колосья пшеницы под ножом жнейки. На снегу темнели пятна крови. Оркестр умолк. Ряды белогвардейцев редели, но офицеры все шли.
Глядя на подходивших все ближе и ближе врагов, Виктор думал только об одном: чтобы офицеры — он хорошо видел их бледные, безумные лица — не дошли до окопов, чтобы они все до одного были сметены с этого белого снежного поля. Всякий раз, как падал сраженный пулей белогвардеец, Виктор испытывал чувство радости. Да, впервые смерть человека была для него радостью.
Не выдержав огня красных, гамовские офицеры остановились.
— За мной! — прокричал Анатолий Комаров и выскочил из окопов. Красногвардейцы один за другим с криками «ура» кинулись за ним. Гамовцы, дрогнув, побежали к городу, прыгая через трупы убитых, падая замертво.
Днем разведка донесла, что в городе началась паника. Гамов издал приказ, в котором говорил, что город находится в «чрезвычайной опасности». Он объявил Благовещенск на осадном положении, мобилизовал всех мужчин от восемнадцати до пятидесяти лет.
В штабе шло совещание. Помимо членов штаба, сидевших за столом в переднем углу, в комнате были командиры всех рот. Они расположились на стульях вдоль стен, иные стояли — негде было сесть. Все имели при себе оружие — револьверы всех систем, кавалерийские сабли.
Вошли китайцы — пять человек. Они были хорошо одеты — в ватных куртках из синей дабы, в матерчатых шапках, подбитых внутри мехом. Войдя, китайцы с изумлением оглядели «генералитет» и командиров Красной гвардии.
Это была делегация от китайского населения города.
— Попроси у хозяев пяток стульев, — приказал Комаров ординарцу.
Стулья были принесены, поставлены перед столом. Благодаря и кланяясь, китайцы сели.
— Мы вас слушаем, — сказал Володя. Он достал из кармана кисет и стал набивать трубку.
Один из китайцев, закурив сигарету, заговорил.
Из рассказа делегатов выяснилось, что Гамов предложил китайскому населению города организовать отряд для защиты своей жизни и имущества от большевиков. Гамов вооружил китайцев, а японцы обучали их стрельбе из винтовок.
— Наша люди не хочу война, — говорил китаец. — Ваша как думай?
Володя улыбнулся.
— Моя думай так: наша, — он прижал руку к груди, — и ваша, — он указал пальцем на китайцев, — война не надо. Зачем наша и ваша война? Чега пухао[27].
Китайцы улыбнулись, услышав родные слова из уст «капитана» большевиков.
— Наша война — Гамов, — продолжал Володя. — Его сволочи, сукин сын.
Смех загрохотал в комнате.
— Гамов тюрьма посадил наша люди, большевика капитан, — говорил Володя. — Его не хочу Ленин.
— Ваша знай Ленин? — спросил Виктор.
Китаец отрицательно мотнул головой.
— Сунь Ят-сен ваша знай? — снова спросил Виктор.
— Как могу не знай Сунь Ят-сен?
— Так вот: наша Ленин — ваша Сунь Ят-сен. Понимай?
Китаец понял:
— Ага, ага.
— Ленин — шибко большой большевика капитан, — Володя выставил большой палец. — Ленин, Сунь Ят-сен — союза. Ваша понимай?
— Понимай, понимай! — оживились китайцы.
— Дуань Ци-жуй[28], Чжан Цзо-лин[29] не хочу Сунь Ят-сен. Гамов не хочу Ленин. Ваша понимай?
— Понимай.
— Большевика, — продолжал разговор Володя, — не хочу Гамов. Ваша видел Красная гвардия? Шибко много солдата. Два солнца, три солнца Красная гвардия кантрами Гамов[30]. Китайски люди не надо бояться.
Дальше Володя сказал, чтобы китайцы распустили свой отряд, спрятали оружие и спокойно занимались своим делом, никто их не тронет. Сказал он также и о том, что, по сведениям, полученным штабом, белогвардейцы хотят ночью обстрелять Сахалян[31] — будто это делают большевики — и тем самым призвать на помощь китайские войска.
Негодование изобразилось на лицах у китайских делегатов.
— Моя пиши даоиню[32], — продолжал Володя. — Ваша ходи Сахалян, говори даоиню: Гамов хочет стрелять Сахалян. Его сволочи, сукин сын. Большевики не будут стрелять.
Китайцы закивали головами.
В заключение беседы делегаты дали обещание распустить свой отряд и сообщить даоиню о намерении белогвардейцев.
Прием закончился.
Возобновилось заседание штаба.
— Итак, товарищи, — сказал Володя, — завтра на рассвете обложим город, а сейчас пошлем парламентера к Гамову с требованием сдать город без боя. Если не сдаст, придется штурмовать, ничего не поделаешь. Нет возражений против посылки парламентера? Нет. Кто пойдет?
— Пускай идет Сальников, — сказал Комаров. — Он боевой солдат. Пусть поговорит с атаманом.
— Возражений нет? Нет. Ты не возражаешь? — Володя взглянул на человека в шинели, скромно сидевшего среди командиров.
— Дорогу знаю, — проговорил Сальников.
Командиры одобрили текст письма к атаману Гамову.
— Вот тебе письмо, — сказал Володя, передавая пакет Сальникову, — и скажи на словах этому бандиту — пусть сложит оружие к сегодняшнему вечеру. Скажи ему, что мы собрали огромное, хорошо вооруженное войско. У нас в армии кадровики. У нас есть артиллерия, пулеметы. Пусть знает, что под городом стоит грозная сила. Мы в два счета можем сокрушить его, но мы не хотим, чтобы пролилась кровь мирных жителей, мы не хотим разрушать город. Скажи ему: пусть он поймет, что не может быть государства в государстве. На всем Дальнем Востоке — советская власть. Должна быть и будет советская власть и в Амурской области. Скажи ему, что я лично, как представитель краевой советской власти, предлагаю ему сдаться без боя, иначе он будет уничтожен. Скажи ему еще, что если он тронет хоть одним пальцем большевиков, которые сидят у него в тюрьме и в реальном училище, он дорого за это заплатит. Мы его достанем везде. Ступай.
Володя перевел взгляд на комиссара Белогорья, матроса Безднина.
— Ты что хотел сказать?
Со скамьи в углу поднялся матрос, бывший председатель отрядного комитета Амурской флотилии, плотный, подобранный, темноволосый, производивший впечатление весьма положительного человека.
— Я хотел доложить ревштабу, — сказал он, — что ко мне в Белогорье доставили казачьих офицеров, арестованных в Черемушках. Они приехали туда на автомобиле, собрали народ, митинговали против советской власти, требовали назвать фамилии большевиков, чтобы разделаться с ними. Был на митинге казак Второго амурского полка, большевик Пенжуков. Выступил. Говорит: «Большевики — это мы, простой народ. А эти, что требуют уничтожать большевиков, — враги наши. Бери их, ребята!..» Ну, и доставили их ко мне.
— Надо предать их суду Революционного трибунала, — строго сказал Володя.
— Я посоветовал, чтобы народ сам судил. «Вы, — говорю я, — арестовали — вы и судите».
— Ну, а народ что?
— Судили и… ликвидировали… тут же, на краю станицы.
— Ну и прекрасно, — сказал Володя. — Итак, товарищи командиры, садитесь поближе к столу. Обсудим план наступления. Докладывайте, товарищ Комаров.
Анатолию Комарову было лет двадцать семь — двадцать восемь, родом он амурец. У него приятные черты лица, русые волосы, статная фигура, движения его просты, серые глаза выражали ум, волю и мужество, а весь облик заставлял предполагать в нем человека хорошей души. Он был наиболее грамотным в военном отношении членом штаба, поэтому-то ему и доверили роль командующего фронтом против мятежных войск атамана Гамова.
Наклонившись над планом города, Комаров излагал диспозицию для охвата города подковой. После его доклада началось обсуждение плана.
— Надо охватывать город не подковой, — высказал мнение один из командиров рот, — а кольцом. Взять город в кольцо. Если нельзя выйти на лед Амура, можно попытаться двинуть наши части по набережной, с востока и запада.
— Действовать со стороны Амура мы не можем, — говорил Комаров, — во-первых, потому, что если наши части начнут заходить со стороны Сахаляна, то, безусловно, они подвергнутся обстрелу с китайского берега. Во-вторых, мы можем понести большие потери: неприятель, теснимый нашими частями с востока, запада и севера, ринется на лед, чтобы прорваться на другой берег Амура.
— Выходит, — возразил второй командир, — гамовские войска уйдут живыми в Китай. Этого мы не должны допускать. Задача состоит в том, чтобы уничтожить живую силу противника.
Разгорелся спор.
— Я согласен с товарищем Комаровым, — сказал Володя. — Вы же видите, — он указал на план, — береговая линия вдоль города огромна. Чтобы охватить город кольцом, нужно не двенадцать тысяч войска, а еще столько же.
Несколько часов длилось обсуждение плана наступления на Благовещенск. В конце концов был принят план охвата города подковой. Перед речной артиллерией, которой командовал матрос Садчиков, была поставлена задача обстреливать главную цитадель Гамова — вокзал, где, по донесению разведки, были сосредоточены офицерские части противника.
В ночь на 12 марта, прежде чем вернулся Сальников, Красная гвардия в двенадцать тысяч бойцов, вооруженных винтовками и пулеметами, тихо выступила из Астрахановки и Владимировки. Пошли подковой: левый фланг — по берегу Зеи, правый — с запада, центр — вдоль железной дороги, к вокзалу. Бочкаревцы под командой Коншина получили задание штурмовать вокзал с правой стороны. За центральной группой войск двигалась гаубица, установленная на вагонетке. Вагонетку катили бойцы.
Вся Астрахановка высыпала из домов. Старики, женщины, дети смотрели, как уходили войска.
— Помоги вам бог, — говорили бойцам старухи и крестили спины уже едва различимых, уходивших в темноту ночи воинов. — Дай-то вам бог одолеть атамана!
Деревня опустела, люди ушли в дома, закрыв окна ставнями. Тихо стало, только у штаба все еще стояла группа людей — они глядели туда, где уже ничего не было видно, — да возле ворот, привязанная к столбу за узду, смачно жевала сено лошадь, запряженная в «американку».
Сальников — он ездил в город верхом на лошади— привез от Гамова, принявшего его в штабе войскового казачьего правления, такой ответ:
«Мною ни одно из ваших требований не принимается, так как я ваших призрачных сил не страшусь, я постараюсь их разогнать и тем доказать, что я есть сила, я есть власть в Амурской области».
В пять часов утра 12 марта жители города услыхали отдаленный гул орудий. Это била артиллерия с «Ороченина» и «Пики». Загрохотало и на татарском кладбище, в конце Благовещенской улицы, по дороге из города к вокзалу, — там была замаскирована гамовская артиллерия. Вслед за тем затараторили пулеметы, захлопали винтовочные выстрелы — все гуще и гуще. Красные отряды пошли в наступление. Центральная часть подковы была встречена ружейным и пулеметным огнем со стороны вокзала. От вражеских пуль упали и не встали многие бойцы передней цепи. Неподалеку от Астрахановки запылал завод Чепурина, подожженный неприятельскими снарядами. В революционный штаб, остававшийся в Астрахановке, от командиров рот беспрерывно скакали вестовые с донесениями.
«Идет жаркий бой за вокзал. Наша артиллерия метко бьет по зданию вокзала; снаряды рвутся над составами поездов, стоящих на путях. Противник — офицеры и белогвардейская молодежь — защищается отчаянно, несет огромные потери. Через час после начала боя мы заняли вокзал, но вынуждены были оставить его».
«Седьмая рота бочкаревцев под командой Черепанова ворвалась в город, окружила тюрьму. Черепанов взломал замки, так как тюремная стража разбежалась. Все арестованные освобождены».
«На восточном фронте, перейдя Зею в устье, наши войска сломили сопротивление противника. Гамовцы бросились бежать через Амур на китайскую сторону. Поставленный на берегу пулемет расстрелял их. На льду лежит около двухсот белогвардейских трупов. Идут бои на улицах, во дворах. Не успевшие бежать из города Гамовцы бьются из-за каждого угла до последнего патрона. Горит дом Духовной семинарии, где засели белые. Всюду трупы противника. Мы также несем большие потери».