«Из гостиницы Кондрашова пьяные офицеры обстреливают нас из ручного пулемета».
«Восьмой час длится осада дома золотопромышленника Иванова на Амурской улице, где укрылись Гамовцы. Мы несем большой урон».
«Много вооруженных японцев сражаются вместе с белогвардейцами против наших частей. Судя по всему, это дружинники японского отряда, прошедшие военную школу. Уничтожаем беспощадно. Местные жители японцы подбирают своих убитых и раненых и уносят в дома».
«Распространенное в Благовещенске воззвание революционного штаба производит огромное впечатление. Казаки на своих лошадях ушли из Благовещенска по домам».
«Рано утром Гамов подъехал на автомобиле к Государственному банку, приказал открыть кладовые. Все золото (говорят, на тридцать семь миллионов рублей) увезено на подводах в Сахалян. Сам Гамов умчался на своем автомобиле по льду через Амур в направлении Сахаляна. Командование передал полковнику Вертопрахову, но и этот смылся».
Бой продолжался весь день, всю ночь и весь следующий день. К вечеру 13 марта вокзал прекратил сопротивление. Белогвардейцы, не выдержав натиска Красной гвардии, оставили вокзал и пытались бежать, но почти все были перебиты, часть вышла из здания вокзала с белым флагом.
Члены штаба обошли вокзал. Всюду были следы только что закончившегося сражения. Крыша над буфетом первого и второго классов была пробита снарядом. Упавший на длинный, стоявший посредине зала, сервированный стол снаряд разорвался и разнес в щепки всю мебель, стойку, буфет. На полу лежали изуродованные трупы офицеров. За одним уцелевшим столиком, навалившись на него грудью, застыл офицер в погонах капитана. Окровавленная голова его была пробита осколком снаряда.
В зале третьего класса находились под караулом пленные белогвардейцы. Сюда же санитары носили с улицы раненых и убитых красногвардейцев; они лежали рядами на каменном полу.
Вдруг Виктор бросился к одному из трупов. Это был бородатый солдат в шинели, без шапки; седые волосы его слиплись от крови; один глаз слегка приоткрыт: рот крепко сжат… Он уже не скажет: «Оце гарно!» Виктор побледнел, отошел от солдата.
— Володя, — сказал он, — это тот самый… — Спазмы сдавили ему горло.
Указывая на тела убитых, Виктор крикнул пленным:
— Негодяи!
— Отведите их в тюрьму, — приказал Володя часовым, охранявшим пленных. — Доставьте живыми… никакого насилия! Трибунал будет судить.
Утром 14 марта революционный штаб разместился в казармах Амурской флотилии, на окраине города, в Горбылевке.
Где и кем был сделан последний выстрел — этого никто не знал, только к восьми часам вечера 14 марта в городе, погруженном в полный мрак (электрическая станция не работала, огней в домах не зажигали), наступила тишина, от которой жителям города, пережившим ужас первых дней гражданской войны, становилось жутко.
…Хотелось забыться, очень хотелось забыться, и Виктор лег на деревянном диване в штабе. «Оце гарно!» — отчетливо услышал он голос бородатого солдата, и все вдруг ушло… исчез труп бородатого солдата, не стало гула орудий, трескотни пулеметов… Виктор заснул.
ДЕСАНТ ВРАЖЬИХ ВОЙСК
В избушку Серафимы Петровны пришел, как всегда, рано утром Ван Чэн-ду со своими булками. Работая по организации китайцев в профессиональный союз, он не переставал носить за спиной корзинку с булками.
Виктор умывался.
— Япынска солдата ходи на берег, — сказал Ван Чэн-ду, когда Виктор, умывшись, утирался полотенцем.
— Как? — Виктор с тревогой посмотрел на булочника.
Ван Чэн-ду поставил корзину на пол, сел у двери на порог, достал из-за пазухи вместе с пачкой сигарет отпечатанный типографским способом листок.
— Солнца мэйю[33], — сказал он, — моя ходи посмотри… — Дальше он, пустив в ход жесты, объяснил, что японские матросы расклеивали по городу объявления.
Повесив полотенце на крючок, Виктор взял листок из рук Ван Чэн-ду. Бледность покрыла его лицо.
— Что это? — встревоженно спросила Женя.
— Объявление командующего японской эскадрой… Высажен десант…
— Десант? — смятение послышалось в голосе Жени.
Глаза их лихорадочно бегали по печатным строчкам листовки адмирала Хирохару Като.
— Это уже настоящая интервенция! — Виктор смял в руке листок, от волнения у него пересохли губы.
— Его война хочет, — сказал Ван Чэн-ду. — Япынска люди посмотри, кричи «банзай»[34].
Виктор заговорил о загадочном убийстве, совершенном накануне, 4 апреля, в японской конторе «Исидо» в Маркеловском переулке. Убийцы не были обнаружены, не было и никаких следов ограбления.
— Как ты думаешь, Ван Чэн-ду, кто убил японцев? — спросил он всезнающего булочника.
— Моя думай, — ответил Ван Чэн-ду, — хунхуза нет[35].
— Кто же тогда убил, если не хунхузы?
Если бы убили хунхузы, они совершили бы грабеж, резонно заметил Ван Чэн-ду.
Виктор согласился.
— Пухао[36], — сказал Ван Чэн-ду. Он закурил и взял свою корзину.
Виктор поспешил в Совет. У Мальцевского базара толпился народ. Слышались возгласы:
— Почему же это Совет допускает!.»
— Топить их надо!
Виктор сел в трамвай.
У мастерских военного порта шумела толпа рабочих, не приступавших к работе. На кирпичной ограде на месте сорванного листка, от которого остался только небольшой клочок, кто-то уже успел написать углем: «Долой интервентов!»
Улица поражала своей необычной многолюдностью. Возле памятника Невельскому вагон трамвая с лязгом остановился. Через улицу проходила рота японской морской пехоты в белых гетрах, в синих бескозырках, с винтовками через плечо. Словно рисуясь, четко отбивали шаг и были похожи друг на друга, как бывают похожи оловянные солдатики. Вместо лиц у них были непроницаемые, желтые маски с узкими темными щелками на месте глаз. Шли они, словно это был их город — Кобе, или Киото, или Осака. Никогда у Виктора Заречного не было неприязненного чувства к какой-нибудь нации, тем более к таким народам, как японцы, китайцы, корейцы, среди которых он рос. Даже во время русско-японской войны злоба охватывала его не к японцам, одерживавшим победу, а к самодержавию, виновному в поражении. Живя в Японии, в эмиграции, он полюбил эту страну, ее народ, а маленькая обаятельная Тори едва не завлекла его своими чарами. Теперь, увидя японских солдат в родном городе, Виктор пережил чувство, какое, вероятно, должен испытывать человек, получивший пощечину, — в нем закипела ненависть к врагу, пришедшему, чтобы отнять свободу, добытую потоками крови, отнять любимый край.
В Исполкоме царила растерянность. Никто не сомневался, что убитые в конторе «Исидо» японцы были жертвой коварной провокации: нужен был повод для интервенции.
Собрались члены Исполкома, партийные и военные работники. Об убийстве в Маркеловском переулке уже говорили мало. Ни милиция, ни уголовный розыск не могли обнаружить преступников. Говорили, будто собака-ищейка повела сотрудника уголовного розыска из Маркеловского переулка на Китайскую улицу, остановилась на углу Китайской и Пекинской, где помещалось здание японского консульства, нервно кинулась к двери консульства, обнюхала ее, потом побежала дальше, перешла Светланскую улицу у городского сада и привела к берегу Золотого Рога. Здесь она обнюхала песок на берегу, посмотрела на бухту и, вытянув шею, несколько раз тоскливо пролаяла…
Началось экстренное заседание Исполкома, Оно было коротким — времени для разговоров не было. Все знали, что скажет председатель Исполкома Суханов, и тем не менее слова его: «Японские войска занимают город» — были встречены глубокой тишиной.
Приступили к составлению телеграммы Ленину и протеста консулам.
— Надо им вручить лично, — предложил Костя.
— Примут ли? — усомнились некоторые.
Костя пододвинул к себе телефонный аппарат, снял трубку. -
— Японского консула… Господин Кикучи?
Разговор продолжался две минуты. В течение этих двух минут все смотрели на Костю, стараясь угадать, что отвечал японский консул.
Окончив разговор, Костя сказал:
— Могу, говорит, принять представителя Совета только как частное лицо.
Второй звонок был американскому консулу.
— Господин Колдуэлл?
Этот согласился принять и назначил время — четыре часа.
— Не кажется ли вам, товарищи, — сказал Костя, — что разные ответы японского и американского консулов говорят о несогласованности их действий?
Мнения разделились.
— Господин Хадсон? — говорил Костя в трубку.
Английский консул дал положительный ответ.
С французским разговор был более продолжительным.
Положив трубку, Костя сказал:
— Отказался говорить по поводу десанта. Ссылается на отсутствие инструкций от правительства.
Разговоры с консулами укрепили у большинства членов Исполкома ошибочную, как потом оказалось, мысль, что японцы действуют самостоятельно.
Договорились, кто к какому консулу пойдет.
Виктор Заречный изъявил желание пойти к японскому консулу. Костя поднялся из-за стола. Усталость была написана на его лице. Взяв текст депеши Совнаркому, он поехал на телеграф.
Выйдя у телеграфа из автомобиля, Костя услыхал радостный возглас:
— Конец советской власти!
И сейчас же до него донеслись слова:
— Радуются! Ради собственной шкуры готовы продать родину!
На телеграфе Костя узнал, что грузчики на Эгершельде прекратили работы по разгрузке японских судов, но что русских грузчиков заменили японцы[37].
Возле здания японского консульства разгуливал патруль японских солдат: три солдата со стороны Китайской улицы и три — со стороны Пекинской.
Виктор Заречный нажал кнопку электрического звонка у входа в консульство. Дверь — это была массивная черная дверь — открылась.
— Я представитель Совета, — сказал Виктор японцу, открывшему дверь. — Хотел бы видеть консула.
С приторной вежливостью японец пригласил его в приемную. Через минуту туда вошел секретарь. Он сделал короткий вздох со свистом и не торопясь сказал:
— Консур может принять вас торько как частное рицо.
— Да, я знаю.
Секретарь ввел Виктора в кабинет консула. Запахи, которыми был пропитан воздух в кабинете, мгновенно воскресили в памяти Виктора улицы Нагасаки, чайный домик чернозубой японки, образ очаровательной Тори. Кикучи сидел за письменным столом. Он был в кимоно, что подчеркивало неофициальность приема.
— Садитесь, пожаруйста, — сказал Кикучи.
Виктор сел. Они смотрели друг на друга. Глаза консула ничего не выражали. В них нельзя было увидеть ни добрых движений души, ни злых. Они были словно задернуты темной пеленой.
— Курите? — консул пододвинул к Виктору сигарету в черепаховом портсигаре.
— Благодарю, я не курю, — ответил Виктор, — Председатель Совета Суханов поручил передать вам протест Совета против высадки десанта японских солдат.
Кикучи вынул из незаклеенного конверта отпечатанный на пишущей машинке протест.
— Я могу разговаривать с вами торько как с частным рицом. И ноту Совета я не могу признать как официарьный документ. — Консул превосходно говорил по-русски, речь его текла плавно, слова он выговаривал ясно, произносил с необычайной важностью, но тон был любезный.
— Каждый русский человек сказал бы вам то же, что и представитель Совета, — возразил Виктор. — Высадку десанта без согласия советских властей мы рассматриваем как нарушение суверенных прав Российской республики.
Кикучи прочитал протест.
— Десант совершен, — сказал он, — адмираром Хирохару Като дря защиты жизни и имущества японских подданных. Адмирар питает грубокое сочувствие к настоящему порожению России и жерает немедренного искоренения междоусобиц и брестящего осуществрения реворюции…
«Какое лицемерие!» — подумал Виктор.
— Адмирар Хирохару Като абсорютно избегар совершать такие действия, как вмешатерьство во внутреннюю поритику России ири оказание той ири иной пори-тической партии поддержки ири даврения. Подобные действия напрасно препятствовари бы осуществрению реворюции и ришари возможности вынести соответствующее закрючение, основывающееся на разуме русского народа…
«Какая забота о русской революции!» — снова подумал Виктор.
— Адмирар Хирохару Като грубоко встревожирся, что в~ настоящее время здешние поритические споры становятся все борее острыми и в конце концов не будет возможным избегнуть возникновения беспорядков. Увидя, что в надрежащих органах, на которые возро-жено поддержание безопасности в городе, не набрюдается порядка и город попар в такое порожение, что у него как бы нет пориции, адмирар не мог не беспокоиться о жизни и имуществе проживающих в городе подданных Японской империи и держав Сограсия….
— Защита проживающих на территории Российской республики лиц, — прервал консула Виктор, — лежит всецело на обязанности русских властей.
— Русские врасти не в состоянии обеспечить порядок в городе, — возразил консул, положив дымящуюся сигарету на бронзовую пепельницу в виде какой-то рыбы. — В городе среди бера дня произошри убийство и ранение трех японцев, что и заставиро адмирара Хирохару Като принять на его ответственность защиту жизни и имущества подданных Японской империи. Адмирар Хирохару Като принужден быр высадить десант с вверенной ему эскадры и принять меры, какие он считает соответствующими, а о дарьнейшем направрении испрошена у императорского японского правитерьства инструкция… Потрудитесь, пожаруйста, прочитать вот это заяврение городского самоуправрения. — Кикучи передал Виктору газету «Далекая окраина», где было опубликовано заявление городской думы от 29 марта. — Городское самоуправрение заявряет, — продолжал Кикучи, — что оно, как там написано, бессирьно охранять порядок в городе. Японские резиденты, которым старо известно это заяврение, быри очень встревожены и обратирись к адмирару Хирохару Като с просьбой о принятии мер дря защиты их жизни и имущества. Особенно японских резидентов встревожиро убийство двух японцев в конторе «Исидо».
— Совет считает заявление городской думы, — возразил Виктор, — не имеющим под собой почвы. Порядок в городе охраняет милиция, которая находится в ведении Совета. Не дело думы заниматься вопросами охраны порядка. Совет рассматривает заявление думы как акт, направленный к тому, чтобы возбудить общественное мнение. Если адмирал Хирохару Като и вы, как представитель японского правительства, беспокоились о жизни и имуществе японских подданных, вы могли обратиться к Совету…
— Японское правитерьство не признает советской врасти, — перебил консул Виктора.
— Но обращение ваше к думе — это беспредметное обращение.
— Как вы сказари?
— Я хочу сказать, что обращаться к думе с вопросами об охране порядка — это все равно, что обращаться к луне. Что же касается убийства японцев, — продолжал Виктор, — то это случилось впервые в нашем городе. И согласитесь, господин консул, убийство это весьма загадочно. Милиция и следственные органы стараются разгадать его, но оно все еще остается загадочным. Убийств без определенной цели не бывает. В данном случае не было грабежа конторы, что могло бы служить целью убийства. К сожалению, вы не помогаете нам отыскать убийц, а, напротив, препятствуете этому, укрыв у себя раненого и не допуская к нему начальника уголовного розыска, чтобы снять с Него показание. Во всяком случае, повторяю, это случилось впервые в нашем городе и не может считаться причиной для нарушения нормальных отношений между Россией и Японией. Мне поручено просить вас передать правительству Японии, что Совет самым энергичным образом протестует против высадки японского десанта и пребывания здесь японских военных кораблей. Вместе с тем Совет выражает свою искреннюю дружбу к Японии, к японскому народу.