С доброй, спрятанной в усах улыбкой глядел в упор на командующего красногвардеец Николай Меркулов, секретарь комитета Красной гвардии железнодорожного депо, старый большевик, веселый человек, любимец отряда.
Деповские ученики, юнцы с пушком на губах, впервые взявшие в руки винтовки, — Макар Мазур, рядом Роман Дмитров, дальше Андрей Савченко, Паша Королев, Яша Кириченко — смотрели на Лазо как на героя, который поведет их в бой за революцию. О нем они много слышали. И вот он перед ними.
Вероятно, и другие командиры и красногвардейцы были подкуплены простым, солдатским нарядом командующего, его простой, но грамотно построенной речью.
«Видать, человек образованный», — подумал боцман Кусакин.
Речь Лазо захватывала искренностью, верой его в то, о чем он говорил, в правоту дела, за которое он призывал биться с врагами. Между Лазо, командирами и бойцами протянулась та нить взаимного доверия, без которой не может быть ни веры в победу, ни самой победы.
— Из Маньчжурии на нашу землю вступил сильный, злобный и хорошо вооруженный враг, — говорил главнокомандующий. — Нам предстоят тяжелые бои. Враг хочет снова отдать русский народ в рабство, он хочет восстановить капиталистический строй. Но не бывать этому! — Голос Лазо возвысился и слышен был бойцам, стоявшим на краю обоих флангов. Его слушал машинист, высунувшийся из окна паровоза, слушал кочегар, стоявший с масленкой в руке у колес паровоза; казалось, слушал его и степной орел, паривший высоко в голубом небе, над самой Адриановкой. — Защитим революцию! Защитим Советское государство! Разгромим врага! Мы хорошо вооружены, у нас хорошие командиры, славные бойцы, мы боремся за правое дело. Мы победим!
Восторженное «ура» покатилось по рядам Приморского отряда.
В ШТАБНОМ ЗАГОНЕ
В Забайкалье с востока прибыло три отряда — Приморский, Хабаровский, Благовещенский. На заседании штаба фронта Лазо предложил образовать из трех отрядов один. Так и решили сделать. Новая воинская часть, влившаяся в армию Лазо, получила название Первого дальневосточного социалистического отряда. Командный состав бывших трех отрядов избрал Бородавкина командиром этого отряда. Дядя Володя стал комиссаром всего Дальневосточного отряда.
На Забайкальский фронт беспрестанно прибывали отряды. Почти все крупные города Сибири послали сюда свои отряды. Красой армии Лазо был Первый казачий Аргунский полк в восемь сотен конников, во главе с группой революционных боевых офицеров.
Ежедневно происходили формирования и переформирования частей. К середине мая армия Лазо разрослась до десяти тысяч человек. В районе села Адриановка шли военные занятия, а в одном из трех штабных вагонов, стоявших на путях, день и ночь заседал полевой штаб.
Все станции от Маньчжурии до Бурятской, на протяжении более трехсот верст, были заняты Семеновым. Армия Лазо занимала лишь станцию Адриановку в двадцати верстах от Карымской да следующий за Адриановкой разъезд № 66. Разъезд Седловой, находившийся между разъездом № 66 и станцией Бурятской, неоднократно переходил из рук в руки.
Однажды перед началом памятного заседания штаба в вагоне командующего Виктор Заречный вдруг увидел кавалериста в синих галифе, с шашкой и маузером. Виктор подошел к нему:
— Не узнаете?
— Нет.
— Вспомните… У Крюкова после восстания… в октябре девятьсот седьмого года.
— Очень вы изменились, — узнав Виктора, произнес кавалерист.
— Да и вы тоже… И наряд такой… Ваш предок не поверил бы, если бы ему нагадали, что потомок его будет кавалеристом в русской революционной армии.
Чтобы замечание Виктора было понятным, надо сказать, что встреченный им кавалерист был Борис Кларк, сын Павла Ивановича, прямой потомок одного из шотландских кузнецов, привезенных Петром Первым из-за границы (озабоченный развитием металлургии в России, Петр привез несколько кузнецов-механиков). Потомки этого кузнеца обрусели, и все шотландское выветрилось из них. У Бориса осталась от предка только фамилия да схожая профессия — рабочий-слесарь. Родился он в 1889 году в Балаганском уезде, Иркутской губернии, где Павел Иванович находился в ссылке.
Виктор узнал от Бориса, что Кларки, уехав в Австралию вскоре после отъезда Виктора из Японии, прожили без малого десять лет в провинции Квислэнд. Там Павел Иванович вступил в английское подданство, получил в аренду участок земли и занимался сельским хозяйством. Борис сначала работал по найму на плантации сахарного тростника — резал тростник, — а потом тоже занялся сельским хозяйством на семейной ферме. Женился он еще в 1906 году на гимназистке шестого класса Анюте Поповой; обоим им тогда было по семнадцати лет. В Австралии у них родилось пятеро детей. После Февральской революции вся многочисленная семья Кларков вернулась в Забайкалье. Через два месяца после Октябрьской революции, когда выступил Семенов, Борис — он тогда работал в читинских железнодорожных мастерских — с отрядом Красной гвардии ушел па Даурский фронт. Лазо приметил его и назначил командиром Седьмой особой сотни, влившейся затем в Первый Аргунский полк. С тех пор Борис не покидал фронта.
Приятна была Виктору встреча с Борисом. Он очень походил на мать свою, Марию Федоровну.
Поздно вечером началось заседание штаба.
— Всем ясно, — говорил Лазо, — как велика наша ответственность перед Советской страной. Если мы будем разбиты, Семенов откроет японцам путь в Забайкалье, а там, возможно, и в Сибирь. Ведь японцы пишут, что они хотели бы добраться до Урала. Наша страна окажется под сильнейшим ударом с востока.
Командиры и комиссары и без его слов понимали серьезность положения. Им не надо было разъяснять, их не надо было убеждать. Но все слушали командующего фронтом с глубоким вниманием. В штабном вагоне было тихо, доносились только шаги часовых под окнами. Лазо встал из-за стола, подошел к одному из окон и закрыл его. Несколько человек поднялись и закрыли остальные окна.
— Все наши части готовы, чтобы перейти в наступление, — говорил Лазо. — По данным нашей разведки, Семенов стянул свои войска к Оловянной, он тоже готовится к наступлению. От того, кто раньше пойдет в наступление, в значительной степени будет зависеть исход боев. Наша стратегия, товарищи: первое — внезапность, внезапность и еще раз внезапность нападения; второе — головокружительная быстрота; третье — сила удара. Все это — расчет на деморализацию противника.
Командующий покорял своей обаятельностью. В нем чувствовался человек с твердой волей, но твердость эта гармонично сочеталась с мягкостью жестов, спокойной речью, что, по-видимому, было не только даром природы, но и результатом воспитания.
— Мы с товарищами, — говорил Лазо, — разработали план наступления на Оловянную. Сейчас я доложу его вам, чтобы обсудить диспозицию и выслушать мнение командиров. Предварительно я хочу сказать, что главную роль в диспозиции я отвожу Дальневосточному отряду. И вот почему. Дальневосточный отряд имеет лучшую артиллерию, опытных, кадровых артиллеристов. Командует артиллерией отряда бывший офицер царской армии товарищ Шрейбер. В декабре прошлого года в Иркутске он командовал батареей против юнкеров и белых. К сведению товарищей сообщаю, что я назначил товарища Шрейбера командующим всей артиллерией фронта. Второе. У Дальневосточного отряда прекрасная конница в двести пятьдесят сабель. Третье. В отряде много железнодорожников, а в войне, которая ведется главным образом вдоль линии железной дороги, роль железнодорожников велика. Четвертое. В Дальневосточном отряде — целая рота моряков Сибирского флотского экипажа, хранящих славные традиции революционного Тихоокеанского флота, и матросов Амурской речной флотилии, недавно громивших атамана Гамова. Пятое. Дальневосточный отряд имеет пехоту с опытом подавления мятежа атамана Гамова. Одного атамана разгромили, теперь на их долю выпала честь уничтожить другого атамана. И, наконец, шестое, с чего я, пожалуй, должен был начать, это высокая политическая сознательность красногвардейцев отряда, их дисциплинированность. Надо отдать должное товарищам командирам отрядов, из которых образовался Первый Дальневосточный социалистический отряд, а также и политработникам этих отрядов. Они хорошо укомплектовали свои отряды, отлично подготовили красногвардейцев политически. Командиры и бойцы спаяны воедино — вот что особенно ценно в Дальневосточном отряде.
Так говорил Лазо. За несколько дней он изучил боевые качества отряда, узнал до тонкости все части, запомнил фамилии многих командиров.
— Вот почему, — продолжал Лазо, — я предлагаю против главных сил противника выставить Дальневосточный отряд, усилив его прекрасно организованным Красноярским отрядом. Забайкальцам отведено почетное место в диспозиции. Забайкальцы — испытанные бойцы, они уже воевали с Семеновым, разгромили его, к тому же многие из них знают бурятский язык — это очень важно: ламы и крупные скотоводы ведут агитацию против советской власти и затуманивают головы неграмотной бурятской бедноте, не знающей, за что мы боремся и против чего мы боремся. Отведена роль и другим отрядам, но в некоторых из них дело обстоит плохо. Вот, например, кавалерийский отряд товарища Пережогина. — Лазо взглянул на известного анархиста, не молодого, но очень стройного, красивого человека с матовым цветом лица и большими, задумчиво глядевшими глазами. Пережогин в свою очередь спокойно посмотрел на Лазо, провел длинными пальцами по серебристой голове, поправил портупею. — Ваш отряд, товарищ Пережогин, — сказал Лазо, — службы не знает, дисциплины в нем никакой, бойцы грабят дацаны[42]. Да, товарищи, было несколько случаев, когда бойцы товарища Пережогина забирали у лам в монастырях продовольствие, уводили баранов из бурятских отар. Товарищ Пережогин своей властью, не доводя до штаба, без всякого разбора уничтожал пленных семеновцев… рубил их. Это позор! Все это дискредитирует советскую власть в глазах населения. Такие дела мы будем передавать в трибунал. Или вот, например, отряд товарища Лаврова.
Командир отряда иркутских анархистов Лавров, широкоплечий, рыжеусый человек, полная противоположность интеллигентной внешности Пережогина, нахально смотрел на Лазо.
— Отряд товарища Лаврова отказался выгрузиться из вагонов и пойти на позиции, — сказал Лазо. — «Будем, говорят, жить в вагонах».
Смех командиров прервал речь главнокомандующего.
— В поезде у товарища Лаврова большой запас спиртных напитков.
Сообщение это командиры встретили оживленно.
— В отряде Лаврова пьянство. Спирт он не желает сдать. Жизнь в отряде построена по принципу: «Анархия — мать порядка».
Снова раздался смех.
— Иными словами, — продолжал Лазо, — в отряде никакой дисциплины. От него можно ждать анархических выступлений. Такие отряды нам не нужны, и я дал телеграмму Центросибири, чтобы отозвали от нас отряд товарища Лаврова.
Лавров встал и демонстративно вышел из салона. За ним пошел адъютант командующего.
Помолчав, Лазо произнес:
— На этом я закончу свои предварительные замечания, а теперь разрешите приступить к изложению плана операции.
При полной тишине Лазо начал излагать план наступления против Семенова.
Всю ночь длилось обсуждение генерального плана наступления. План был разработан до мельчайших подробностей.
— Итак, товарищи, — сказал Лазо в заключение, когда в окна салон-вагона уже смотрел бледный рассвет, — от удачного выполнения операций на главном направлении будет зависеть успех всего нашего наступления… Сейчас — спать. А в ночь выступаем.
Командиры шумно поднялись со своих мест, и руки у большинства опустились в карманы за папиросами. Лазо не курил, и за все время обсуждения плана никто не выкурил ни одной папиросы.
Бледно-розовая заря окрасила небо на востоке. Воздух был прозрачен, свеж и душист.
НАСТУПЛЕНИЕ
По небу, иссиня-темному, холодноватыми серебряными точками рассыпались звезды. Покрытый мраком, спал железнодорожный поселок, спросонья перекликались петухи. Слабо освещенный, поблескивал медью висевший у входа в станционное здание колокол, в который давно уже никто не звонил. У вагонов говорили сдержанно. Не только обычного смеха, но и улыбки ни у кого не было на лице. Думали: «Не забыто ли что-нибудь?» Проверяли себя и других. На путях стоял бронированный поезд — американская платформа с глубокими железными краями для перевозки угля, внутри обложенная мешками с песком; в амбразурах — дула пушек и пулеметов. На передней стенке платформы надпись: «За власть Советов». Это было имя бронепоезда. Позади платформы — паровоз с воронкообразной трубой. За бронепоездом вытянулись составы с теплушками, со штабными и санитарными вагонами, кухнями, складами, платформы с орудиями, задравшими дула кверху. На одной из платформ, под стволом орудия, темнел старый «Чендер» — автомобиль командующего.
Боцман Кусакин построил свою роту с обеих сторон полотна железной дороги. Справа от него заняла исходную позицию рота слесаря Гульбиновича. Слева приготовились катить свои пулеметы интернационалисты Красноярского отряда.
Это был передовой отряд армии Лазо, который по диспозиции должен был принять на себя главный удар врага при наступлении на него.
На флангах стояли могучие колонны сотен Аргунского полка под командой Метелицы и кавалерийский отряд анархиста Пережогина.
Из штабного вагона вышел Лазо, за ним — члены полевого штаба. Лазо был в кавалерийской шинели, с биноклем на груди и планшетом сбоку.
— Ну, товарищи, — проговорил он спокойным голосом, — скажу словами поэта Плещеева: «Вперед, без страха и сомненья!»
Командир аргунцев Метелица и Пережогин пошли к своим коням, которых держали за узду их ординарцы неподалеку, у железнодорожного пути.
Шрейбер — подтянутый, гладко выбритый, с небольшими светлыми усами человек лет тридцати, по национальности латыш — отдал приказание командирам батарей.
Среди полной тишины раздался молодой голос командующего:
— Приготовиться к наступлению!
Вслед за голосом командующего послышались голоса командиров частей, рот, полурот, подразделений:
— Слушай мою команду!
И армия Лазо пошла в наступление.
…Виктор Заречный, заложив руку за ремень планшета, прохаживался у броневого поезда, а на броне-поезде у орудий и пулеметов сидели пулеметчики и демобилизованные артиллеристы Четвертого крепостного полка, пошедшие добровольно «громить контру». Между ними шел разговор. Виктор Заречный не видел их, но слышал весь разговор, слово в слово.
Несмотря на свою простоту и доступность, Лазо в то же время был как бы непроницаем для постороннего взора. В отрядах имя его приобрело широкую известность. О нем часто возникали разговоры. Неизвестно, какими путями к бойцам проникали сведения о его происхождении. Вот и сейчас бойцы говорили:
— Дворянин, сказывают.
— Бессарабского помещика сын.
— Удивительно!
— Я слыхал, что прадед у него был воеводой в Буковине.
— Это в Закарпатской Руси, Мы там австрийцев били.
— Дед Лазо, говорят, тоже был военный.
— Значит, в крови у них.
— Удивительно! — опять сказал артиллерист, которого, по-видимому, все удивляло, не только в Лазо, но вообще в жизни. Виктору солдат этот представлялся человеком с голубыми детскими глазами,
— А ведь простой прапор.
— А теперь прапоры — самый образованный народ в армии. Студенты.
— А говорят — не большевик, эсеровской партии будто бы.
— Вот уж этого я никак не пойму: какой же эсер, если с большевиками, с народом идет — и глава всему? Ведь фронт ему доверила советская власть! Вы только подумайте об этом: фронт! Это тебе не ротой командовать!
— Ну, над ним тоже поставлены.
— Кто поставлен?
— А Дмитрий Шилов. Он повыше Лазо.
— Повыше, да не командует.
— Наблюдает… От Читинского военного ревкома.
— И над большевиками наблюдают… старший над младшим… Оно так и идет: сверху донизу.
— Говорят, в Иркутске наш главком больно храбро дрался с офицерами и юнкерами.
— Там три полковника организовали мятеж.
— А прапор бил их.
— Народ побил! — с чувством гордости сказал чей-то басок. — Прапор! — укоризненно произнес он.
— Известно, народ, а что без командира народ сделает?