— Очень я стремился… — Володька ласково взглянул на Ирочку.
— Пошел в домоуправление, узнал, куда выписались. Большое дело!
— А тебе чего надо?
— Ничего.
— Тебе надо, чтоб человек страдал?
— Ничего не надо.
— Все вы такие… А зачем страдать, не понимаю.
Он мягко и смело положил Ирочке на плечо свою сильную руку, но Ирочка резко отстранилась.
— Давай без жестов!
— Как? — Он поднял брови, и Ирочка с ужасом увидела, что брови у него тоже убийственно красивые.
— Без этих… — она повертела рукой, — без жестов.
— Понял.
— Ну вот.
Он тихо засмеялся.
— Хорошо!
— Что хорошо?
— Держишься.
Ирочке стало весело. Наверно, он черт знает что думает о своей неотразимой красоте! Ничего не скажешь, красив. Действительно по–казачьи, по–мелеховски. Ирочка любила Григория Мелехова с той ранней поры, когда прочла шолоховский роман. Володька молчал, продолжая улыбаться своими блестящими глазами.
— Расскажи о себе, — мягко попросила Ирочка, — для первого знакомства.
— Мы и так знакомы.
— Нет, Володя, — уже серьезней сказала она, — мы совсем не знакомы. А мне интересно узнать, какой ты…
— Какой! — Он опять рассмеялся. — Я сам не знаю, какой.
— Правильно. Этого никто не знает. Даже самые умные люди.
— Что же рассказывать, если ничего не знаешь?
— Как ты в Москву приехал.
— Проверяешь? — недобро спросил Володька.
— Чудак!
— Я не боюсь, проверяй. Отец от колхозов тягу дал и меня с собой прихватил. Я еще пацаном был. Отец ненавидел колхозы.
— А ты?
— Проверяешь?
— Чудак…
— Проверяй. Я на колхозы смотрю издалека. — Володька с удовольствием потянулся.
— Объективно?
— Как?
Он насторожился.
— Объективно и есть издалека. Ни за, ни против.
— Вот именно. А мне что! Я рабочая масса. Сопловщик, слава богу, профессия, мастер. Отец — другое дело. Он был справный хозяин… Ему не забыть.
— Кулак?
— Все у вас кулаки… Много вы понимаете!
— Где он теперь?
— Не пропадет. Где! Под Москвой на шоссейке в закусочном ларьке стоит. На молодой женился. Хозяин. Сила!
— А мать бросил?
— Я с детства сирота. Бабы говорили, будто с отцом у нее жизни не было. Она вроде тянула за новое, отец — за старое. Да бабам верить! Грудь у нее была слабая.
— Вот видишь… Ты много рассказал.
Она чувствовала, что говорит с ним как с младшим, хотя, вероятно, он был немного старше ее.
— Что ж, так вот и будем сидеть? — с наивным недоумением спросил он.
— Не нравится? Я могу пересесть напротив.
— Не о том речь, дорогая.
— Скажи, о чем.
— Вот о чем! — Володька размахнулся, точно хотел ударить Ирочку.
Она отшатнулась и в испуге поднялась.
— Чего испугалась? Я обнять хотел. — Он секунду помолчал и добавил: — Для первого знакомства.
Что было делать с таким человеком? Ирочка искренне расхохоталась. «В школе мы называли таких жлобами, — думала она, смеясь, — но он не совсем жлоб. Нет. Просто с ним надо заниматься».
Но Володька понял ее смех по–своему. Он схватил ее руку выше кисти. Сейчас он был силен, стремителен, груб. Ирочка вскрикнула.
— Ладно тебе!.. — простонал Володька, хватая Ирочку за пояс.
— Володька! — сказала Ирочка с неожиданной силой. — Я тебя прогоню, как собаку.
— Так? — с обидой спросил он, остывая.
— Да, так.
Пальцы его ослабли, но руку он не выпускал. Темные глаза прояснились, и в них появилась та самая грусть, которую Ирочка заметила, когда он висел у ее окна.
— Эх, ты!.. Как собаку… Образованная!
— А ты не хватай.
— Ты мне нравишься.
— Пусти руку. У меня имя есть.
— Ира… — с нежностью сказал он. — Честное слово, нравишься!
— Очень рада, но хватать больше не смей!
Он отпустил руку.
— Не гуляла, что ли? — до оторопи деловито спросил он и полез в карман за папиросами.
Что было делать с таким человеком?
— Скажи мне… — медленно начала она, стараясь сделать свои слова как можно более убедительными. — Скажи мне правду… Я вижу по твоим глазам, иногда бывает грустно. А ведешь ты себя жлоб жлобом. А?..
По неопытности Ирочка не знала, как трудно вытянуть у человека такие признания. Да и был ли сам Володька способен объяснить ей свою грусть? Он не придавал значения чувствам, если они не были сразу ясны ему до конца. Может быть, он все–таки попытался бы ей что–то объяснить, но кто она? Жениться на ней он, конечно, не собирается. Погуляет и уйдет. То, что он непременно и, может быть, очень скоро уйдет, особенно льстило ему и казалось особенным удальством.
— Давай так посидим! — насмешливо сказал он. — Для первого знакомства.
Ирочка с горечью подумала, что из этого знакомства ничего хорошего не выйдет, и приготовилась выпроводить Володьку навсегда.
Глава шестая
Для чего сбываются мечты
В самом деле, для чего?
Этот интереснейший вопрос задавал себе Иван Егорович по дороге с дачи домой и никак не мог на него ответить.
«Вы подумайте, люди добрые!.. — Мысленно он говорил чуть ли не со всем окружающим миром. — Вы подумайте… Как это необъяснимо! Вот ведь ты… Подошло тебе великое дачное раздолье. Ты мечтал курить там, как всякий достойный мужчина! Ты представлял себе, что будешь курить даже ночью, когда тебе не спится. Но главное, рано утром, еще не умытым и сиплым, чтоб продрать эту сиплость и прочистить мозги. А какая сладость курить прямо после еды за столом!»
Эти мечты были хорошо известны всем родным и друзьям Ивана Егоровича. Наконец они сбылись. А он бросил курить! Перекурил, отравился, трое суток валялся на даче, почти ничего не ел. Не может он курить. И не хочет.
Так и не добившись от себя удовлетворительного ответа насчет смысла человеческой мечты вообще и своей в особенности, Иван Егорович входил в новую квартиру. Он предчувствовал злые насмешки со стороны Нины Петровны. Как раз в этот момент Ирочка окончательно решила выставить Володьку. Открыв дверь собственным ключом, Иван Егорович услышал голоса и громко спросил:
— Кто дома?
Ирочка выбежала в прихожую и, неестественно танцуя перед ним, торопливо сказала:
— Я не одна. У меня гости.
— Подруги?
— Нет, не подруги.
— Друзья?
— Возможно.
— Знакомь с друзьями.
Ничего страшного не случилось. Испуг прошел. Ирочка позвала:
— Володя, иди сюда. Познакомься с моим дядей.
— Зачем же… Я сам.
Иван Егорович пошел вперед, Ирочка — за ним.
— Здравствуй, молодой человек!
Дядя приветствовал его с таким радушным достоинством, что Володька почувствовал стыд за свое поведение. Может быть, у них надо держать себя, как говорится, на «вы»…
— Чем занимались?
Володька глянул на Ирочку, словно испугавшись этого вопроса.
Ирочка с интересом смотрела на Володьку.
— Беседовали… — как–то грустно ответил он.
— На какие темы?
— Кто я… Откуда… Какой…
— Какой же?
Володька был, как пишут в книгах, пригвожден.
— Я считаю, что ничего… а другие — наоборот.
— Она считает?
— Она.
— Ничего! — Иван Егорович дружелюбно кивнул Володьке. — Ихнее дело — считать, что мы плохие, а наше — доказать, что мы хорошие. А вот ежели они думают, что ты лучше всех, а ты ничем доказать этого не можешь… тогда, извиняюсь… — Иван Егорович махнул рукой в знак полной безнадежности.
Такой язык Володька понимал до конца. Разговаривая с ним так, Иван Егорович мог командовать парнем, как хотел.
— Спасибо, — покорно сказал Володька.
— За что?
— Я не думал… А точно.
Иван Егорович велел Ирочке поставить чай. Чутьем старого человека он проник в их нарождавшиеся отношения и заключил, что Володька может принести Ирочке горе, если ему, Ивану Егоровичу, не стать между ними. Стать надо было не для того, чтобы непременно разбить, но чтобы, может быть, правильно соединить.
— Чем занимаешься, друг?
— Дома обстирываю.
— А проще сказать?..
— Стены чистим. Пескоструйка.
— Дело видное.
Они вошли в большую комнату, где посредине стоял старый круглый стол, всегда покрытый свежей скатертью. Когда Володька увидел эту комнату с огромным просветом стекла на балкон, им овладело буйное чувство удачи. Он может сделаться жителем этих комнат… Стоит только захотеть.
— Нравится?
Вот разве что дядя… Прямо в мыслях читает! Врать ему не надо. Все равно не обманешь.
— А то нет!
— Сам–то как живешь?
— Как! По–собачьи… В бараке.
— Положим, не по–собачьи. Общежитие?
— Комната. Четыре стены, четыре койки. Учиться хочу, а где уроки делать?
— Захочешь — сделаешь.
Володька и это понял. Убедительнее всего были для него, пожалуй, не слова, а чувство. Он чувствовал, что Иван Егорович любит таких ребят, как Володька, и сам хотел любить его. Бандиты не убили Ивана Егоровича в дни его боевой юности потому, что он считал их не врагами, а дураками. Он понимал, что смешно считать врагами бездомных, запутавшихся, одичавших солдат, и солдаты полюбили его за это.
— Оно так, — сказал Володька. — Захочешь — сделаешь.
— А зачем тебе учиться?
— Имею стремление.
— К чему? Да ты проще… По душам.
Сердце у Володьки екнуло от удовольствия.
— Может, за четвертинкой сбегать?
— Сбегай.
— Нет, я в самом деле…
— Сбегай. Я кстати подлечусь. Отравился куревом. Вот новость!
— Организм! — с весомостью сказал Володька.
В это время Ирочка появилась в дверях, освещенная последним лучом заката. Она показалась Володьке незнакомой и почти напугала его своим необычным видом. Глаза ее отражали солнце и были как два красных угля. Володька оторопел. А Ирочка как ни в чем не бывало заговорила:
— Дядя, что ты скажешь, если я пойду к ним на работу… Дома чистить.
Восхищаясь солнечным лучом, горевшим в глазах Ирочки, Иван Егорович прошептал:
— Ирка…
Она подумала, что не так стоит, одернула платье и отошла от двери. Красные угли в глазах исчезли.
— Бегу! — торопливо сказал Володька.
— Куда? — спросила Ирочка.
— За четвертинкой, — ответил Иван Егорович.
Ирочка на мгновение замерла от неожиданности.
«Теперь все», — сказала она себе. Она знает! Дядя пил мало, и четвертинки появлялись у них редко. Зато на старой квартире Ирочка видела, как из–за четвертинок пропала молодая любовь, пропала сразу, точно вытоптанная трава. Что–то там за стеной росло, распускалось, радовало Ирочку, а потом, когда он переехал туда, сразу же после свадьбы пошли четвертинки. Не то чтобы это было пьянство. Нет. Просто начался тупой, беспросветный быт с маленькими и большими выпивками.
Хорошо, что дядя не расслышал ее вопроса. Она в самом деле хотела работать вместе с Володькой. Теперь он больше не появится в этом доме ни под каким видом.
— Для чего сбываются мечты? — неожиданно спросил Иван Егорович.
— Мы этого не проходили! — весело ответила Ирочка.
— Никто не проходил! — веско сказал Иван Егорович. — Никто не знает. Вот беда.
— Что это, дядя, ты такие сложные вопросы задаешь?
Иван Егорович не ответил.
— Ты этого парня давно знаешь? — как бы случайно спросил он.
— Совсем не знаю.
— Ну, ну… — усомнился Иван Егорович.
— Второй раз вижу.
— Какое же твое мнение?
— Обыкновенный… Слишком обыкновенный.
— А ты мечтаешь о необыкновенном?
Теперь не ответила Ирочка. Да, она мечтала о необыкновенном, о том самом мужественно–великолепном и неопределенно–голубом, которого ждала со школьных лет. Должен же он был когда–нибудь прийти!
— Мечтай, мечтай… Когда мечта сбудется, спросишь у дядьки: «Для чего сбываются мечты?»
Ирочка опять отделалась шуткой:
— Я маленькая… Ничего еще не понимаю.
— Не ври, не ври!
— Честное слово!
— Не ври мне, девочка. Прошу тебя, даже умолять буду… Только не мечтай ни о чем необыкновенном, этаком неземном. Ты ведь умная.
— Я и не мечтаю, — соврала Ирочка. — А тебе он как?
— Настоящий парень как будто…
— У меня, дядечка, это первое знакомство! — горячо сказала Ирочка. — Такая досада, что он пошел за четвертинкой!
Дядя исподлобья глянул на Ирочку и молча зажег свет.
— Ничего, — сказал он в раздумье. — Присматривайся. Надо, чтобы и так и сяк.
Раздался звонок. Ирочка побежала открывать. Но пришла Нина Петровна.
— Был кто–то чужой. — Она определила это по запахам. — Накурено, как в пивной!
Не взглянув на Ивана Егоровича, она пошла на кухню. Ирочка объяснила ей, отчего накурено. Пришел мастер, с которым она познакомилась в день переезда. Ирочка думает пойти работать в его бригаду. Тут было столько же фантазии, сколько правды. Идея Ирочки неожиданно понравилась Нине Петровне. Поэтому она вернулась с кухни в хорошем настроении.
— Слыхал? — не поздоровавшись, спросила она.
— Да… А что?
— Как что? Ирина на черную работу хочет пойти.
— На какую?
— Вы же тут договаривались.
— Договаривались… Да. — Он выпутывался, чувствуя, что Ирочку надо выручать. — Но еще не договорились. Ты одобряешь?
— Пусть, пусть… — Очки, которые как будто воспринимали выражение ее глаз, холодно сияли. — Я сама его просить буду. Ирке полезно. Жизнь надо начинать с черного.
Иван Егорович посмотрел на жену с печалью. Милая сподвижница! Друг жизни! Скажи что–нибудь мужу в знак примирения! Или продолжай сердиться. Хоть бы отчитала, что так глупо уехал и три дня скрывался! Спросила бы, почему. Ведь мог и умереть. Но она всегда вела себя так, если считала, что права. А так как она всегда считала, что права, то и вела себя всегда так. Она и виду не подала, что заметила в лице его перемену после болезни.
— Я рассаду привезла. Придется тебе поехать на дачу. А то пропадет рассада. — Она сказала это так, будто он не вернулся только что с дачи. Вот как она умела вести себя с ним!
— Хорошо! Поеду. Попозже.
Вернулся Володька. Нина Петровна встретила его приветливо. Его извинения она пропустила мимо ушей. А извинялся Володька в том, что принес вместо четвертинки пол–литра. Она стала расспрашивать парня о его работе. По тому, как радушно она им занималась, Иван Егорович понял, что ей очень приятно устроить Ирочку на эту тяжелую и грязную работу.
— Погодите. Не решайте без нее.
Он побежал на кухню.
— Кто такую глупость выдумал? — закричал он там.
Ирочка снимала с газовой плиты сковородку.
— Какую, дядя?
— Работать по этой… по очистке.
— Я придумала.
Она независимо прошла в комнату, неся перед собой сковородку с жареной картошкой.
Иван Егорович был возмущен. Чернорабочая! Ирочка пойдет в чернорабочие!.. Он был уверен, что женский труд на подобных работах будет запрещен. Терпим, пока не подоспела механизация, пока не хватает рабочих рук. Зачем же Ирочке на эту грязную, лишенную перспективы работу? Жена совсем с ума сошла. Чем старее, тем сумасброднее. Не любит племянницу, пусть. Она никого не любит. Но зачем же молодой, нежный цветок… Он не знал, что сказать про этот нежный, молодой цветок, который на его глазах хотели зарыть в землю.
Иван Егорович вернулся в комнату и сел на свое место. Ирочка смеялась. Но больше всего поразило его то, что смеялась и Нина Петровна. Обе они смеялись над тем, что его так ужаснула черная работа.
Он с обидой вздохнул.
— Валяйте, валяйте… Извиняюсь. — Последнее значило, что в душе он обругал их очень сильно.
Володька тоже посмеивался, но внутренне был чем–то озабочен. Это «что–то» еще не было ясно ему самому. Его ничуть не рассмешил протест Ивана Егоровича. Она, эта девчонка, мало понимает. «Не боюсь, не боюсь». А сама не знает, чего бояться и чего не бояться. Он косил глаза на ее плечи, руки. Нет, не хватит силенки. Девушкам у них не дают работать наверху. Они очищают гранитные набережные, каменные ограды. Снаряд, который у них называют «Туточкой», Ирочке не по плечу. При полной нагрузке с воздухом он тянет до сорока килограммов. У самого Володьки плечи и руки — хоть в боксеры записывайся, да и то… А на подсобке работать совсем уж нетолково. Размышляя о всем этом, Володька в конце концов поймал себя на мысли о том, что Ирочке просто не идет, именно не идет та самая профессия, которая шла ему, Володьке, и которую он, в сущности, любил. Этим он и был озабочен. Не то придумали. Если бы, скажем, она считалась его невестой, он ни за что не согласился бы. Не твое это дело, Ирочка.