– Ну что, рыбак, опять мелюзгу ловишь.
Вася повернулся к нему и оробел:
– Вот это да!
В руке Ленька держал кукан, на котором висело два больших горбатых окуня. Таких окуней Вася еще никогда не ловил.
– Где поймал?
– Вон на том омутке, – Ленька махнул рукой в сторону, где река делала поворот.
– Я вчера там был, две плотвички изловил.
– Так уметь надо ловить, – Ленька подтянул повыше шаровары. – Айда, Васька, со мной. Еще не таких поймаем.
Вася вспомнил про увиденных больших рыб, но Леньке ничего не стал говорить, а только подумал: «Ну погоди, хвастун, я тебе покажу каких рыб надо ловить.»
И в то же время, сделав недовольное лицо, сказал:
– Нет, я здесь буду рыбачить.
– Ну, смотри, а я пройду дальше.
И Ленька, забросив удочку на плечо, пошел вдоль реки искать свое рыбацкое счастье.
После прихода Леньки клев прекратился. Вася забрасывал правее и левее, но поплавок оставался неподвижным.
Чиркая крыльями по воде, летали стрижи и на другом берегу скрывались в норках издырявленного песчаного обрыва.
Долго ждать поклевки Вася не любил. Он знал, что впереди у него много еще таких омутков. Он встал во весь рост и подошел к воде. Поднявшееся солнце просвечивало воду насквозь. Недалеко стояли рыжие пескари, от берега медленно удалялась стая уклеек. Крупной рыбы не было. Вася огляделся. Можно было пойти вверх по течению на Ленькино место, где ловились окуни, но он решил перейти на другую сторону реки, где был крутой берег. Смотав удочку, Вася снял шаровары, скрутил их и положил в сумку. Подошел к броду и стал переходить речку. Вода была теплая, доходила до пояса, и он шел с удовольствием, как вдруг слева, в небольшой промоине, он увидел необычную картину: на фоне желтой гальки на дне стояли огромные серые рыбины. Они стояли против течения, медленно шевеля хвостами. Это были сазаны. Он попятился назад, вышел на берег и, оставив там сумку, с одной удочкой подкрался к промоине. Крупный красный червь медленно плыл у самого дна. Среди сазанов началось еле заметное движение. Вася перезабросил удочку еще раз, вдруг что-то мелькнуло в глубине и в этот момент сильно рвануло удилище. Следующие несколько мгновений он не помнил, а только видел согнутое в дугу удилище и натянутую до предела нитку. Что-то огромное и сильное тащило его в сторону. «Только бы нитка выдержала», – почему-то подумал Вася и, широко расставив ноги, еще крепче сжал удилище в руках. Сазан таскал снасть из стороны в сторону. Он пытался уйти то в водоросли, то вниз на течение. В памяти Васи проносились слова отца, из которых он помнил одно: держать рыбу на согнутом удилище и не дать нитке ослабнуть. Вдруг сазан остановился, и Васе удалось немного подтянуть его к себе. Рыба сначала поддалась, но потом снова потянула вниз и остановилась. Вася оглянулся: «Ну где же Ленька, когда нужна помощь, его как всегда нет». Он стал потихоньку отходить к берегу. Сазан почуял опасность и резко рванулся, но силы его были на исходе. Переждав рывок, Вася потащил рыбу к берегу. Когда сазан вышел на мель, Вася бросил удочку и, подхватив его за жабры, выбросил на берег и оттащил подальше от воды. Таких крупных сазанов он раньше не ловил, в душе у него ликовала радость, от волнения и напряжения тряслись руки.
– Васька! Давай поедим! – из-за кустов показался Ленька. – А я еще одного окуня поймал. Есть охота – сил нет.
Ленька оцепенел, увидев большую рыбину, склонился над ней и завистливо громко выдохнул:
– Вот это да!
Вася достал из сумки горбушку хлеба, огурец и луковицу. Они ели и весело болтали. Солнце поднялось высоко, и стало нестерпимо жарко.
– Айда купаться! – крикнул Ленька и побежал в воду.
Накупавшись, копались в песке, строили из песка и палочек домики, лепили из глины разные фигурки.
– Завтра поутру попробую еще одного поймать, – с особой важностью в голосе произнес Вася.
– Завтра ты ничего не поймаешь! – перебил его Лёнька. – Завтра базарный день. Завтра работать надо.
Когда вечером Вася вернулся домой, его встречала вся семья.
– Ой, да ты, сына, какой добычливый-то, – умильно склонив голову на плечо, всплеснула руками мать.
– Рыбак, елки зелены! – поддакнул отец и прямо с порога велел варить уху.
– Тут и гутарить нечего, – удивлялись братья.
– Есть видно, талан. В отца пошел, – с радостной искоркой в глазах говорил Терентий. – Я помню, в прошлом году такого же поймал, а може, и больше.
– Я что-то такого не припоминаю, – удивилась мать, – брешешь!
«В базарный день мы собирались к полевым воротам отворять их едущим с базара богатым людям, которые бросали нам монетки, пряники, а то и мелкие деньги. Мы знали всех богатых наперечет, кто на каких конях проезжает, особенно, когда проезжал на паре рысаков Большестарский помещик Солин. Все бежали наперегонки, чтобы отворить ворота первыми.
Бывало, распределялись так: одни оставались у ворот возле деревни, другие шли к крещенским воротам, которые стояли в конце поля, за полверсты от деревни, там начиналась наша «кряжка»; у ворот мы просиживали до самого вечера, пока не проедут все базарники. Всю «выручку» с обоих ворот делили пополам».
К осени Васе пообещали сшить холщовый пиджак, а о сапогах и валенках и думать было нечего. Отец сказал, что дом построили, теперь нужно покупать лошадь, потом подумал, подумал и решил, что и корову надо покупать, а с обувью придется подождать. Так и пришлось Васе всё время в школу ходить в лаптях.
«Однажды с Лёнькой Кириловым и Серёгой Суровиковым договорились залезть к Ване Суровикову в сад за крыжовником. Вася не хотел лезть в сад к Суровиковым, потому что дед Николай и бабка Аксинья всегда с радостью встречали его, когда он приходил к ним в гости, и угощали пирогами. Ему просто было стыдно перед ними. Но пацаны сказали, что если он не пойдет с ними, то они будут считать его трусом и дружить с ним не будут.
Дом Суровиковых стоял на прогоне, то есть между домами был заулок, по которому ходили и ездили на гуменники. Они вышибли из заулка несколько штакетин, чтобы пролезла голова, и проникли в сад. Кусты были большие, колючки больно впивались в руки. Крыжовник был крупный, сладкий и сочный. Обрывая ягоды, не заметили опасности. Бабка Аксинья нарвала крапивы, незаметно подошла к ним, загнула рубашонки и давай понужать крапивой. Они туда, сюда, ни вперёд, ни назад, кругом колючие кусты, а она их понужает. Последнему штанишки спустила и задницу нажалила.
Васе тоже досталось крапивы, а потом еще и от матери. Дядя Николай пожаловался Пелагее, и мать его здорово нахлестала вожжами.
На следующий день ребятня собралась вместе. Вася спустил штаны и показал им мягкое место.
– Мне тоже досталось как следует – сказал Лёнька и тоже показал свой зад.
– А у тебя как, Серёга? – спросил Вася.
– У меня ещё от вчерашней крапивы заметно. Мама ещё ничего не знает, что я лазил в чужой садок. Бабка Аксинья к нам не приходила сегодня. Наверное, завтра придёт жаловаться.
На следующий день Сергей сказал:
– Вечером мне тоже здорово попало. Чересседельником меня мама хлестала».
Прошла неделя с тех пор, как они лазили за крыжовником в чужой сад и не забыли ещё, как им давали дома «баню». Серёга с Лёнькой снова предложили Васе залезть в тот же сад за яблоками.
Усадьба тянулась вдоль прогона до самых гумен. Посередине от двора сажали овощи, в конце – картошку, по сторонам росли яблони, кусты крыжовника и смородины. На небольшой площадке стояло несколько ульев. Усадьба со всех сторон была обнесена высоким частоколом из тальника – чернотала. Вася знал, что дедушка Николай день и ночь находится в саду и всё что-то мастерит в избушке, и он от этой затеи наотрез отказался. Дал слово бабке и матери, что больше никогда не полезет в чужой сад.
Тогда Серёга подговорил своего соседа Саньку Маумена пойти с ним воровать яблоки. Они пошли к Лёньке. Тот тоже согласился. Возле Лёнькиной избы проходила через гумно тропа, ведущая в обход улицы. Тропа шла рядом с садом. Там на углу стояла клеть. Остановились. Прислушались. Тихо. Не слышно стука дедушки Николая. Значит, его тут нет. Потихоньку они разобрали возле самой стены несколько тычек и ползком проползли в сад. День был солнечный. В саду работали пчелы. Одни улетали, другие прилетали с ношей к ульям. Пчёлы летали по всему саду, садились на кусты смородины, на ветки яблонь. Зачуяв чужого человека, начали кружиться над головами пацанов. Они садились на головы, путались в волосах, ползали по шее, по лицу, по рукам.
Серёга с Санькой залезли на яблоню, Лёнька остался внизу подбирать яблоки и поглядывать по сторонам и на избушку, не покажется ли какая опасность.
Дед Николай в это время сидел в избушке возле окна, натягивал проволоку на новые рамки и лепил вощину. «Гостей» он заметил сразу, но дал им возможность залезть на яблоню. Потихоньку вышел из избушки и пошёл к яблоне. Лёнька, хотя и был за сторожа, но опасности сразу не заметил, а когда заметил, было уже поздно. Сам он успел убежать, но на бегу несколько пчёл воткнули своё жало возле глаза и в шею. Дед Николай подошёл к яблоне и, задрав вверх голову, язвительно сказал:
– Здоровеньки булы.
Громом среди ясного неба были его слова для ребят. От неожиданности из-за пазух и карманов посыпались на землю яблоки. Даже попробовать, какие они на вкус, не успели. А дед внизу стал разоряться:
– Ну, мироеды, оглоблю вам в рот. Хватит там хорониться, слезайте.
Дед Николай сперва взял за рубаху одного, потом второго и повёл их в избушку. Пока они сидели на яблоне, им здорово досталось от пчёл. Глаза у обоих заплыли от укусов, на шее и лбу появились шишки. Дед посадил их на лавку и заскрипел надрывным голосом:
– От итит твою налево, чо удумали. Я вам щас покажу, сопля зеленая, как по чужим садам шастать.
– Простите, дядя Николай, больше мы не полезем воровать яблоки, – с жалобным подрогом в голосе просили ребята.
– Давно ли вас, антихристов, бабка хлестала крапивой за самародину? Запамятовали что ли?
– Я, дядя Николай, не лазил за самородиной, – жалобно проговорил Санька.
– Охальник, чирей тебе на язык, – осерчало проговорил старик. – Ишь чо выговаривает. У тебя, варнак, свои яблоки растут. Почему ты их не повёл к сабе?
– У нас не такие как ваши. У вас слаще, – со слезами на глазах жалобно отвечал Серёга.
У Серёги и Саньки на голове были длинные волосы. Дед Николай взял обеими руками за волосы, прижал плотнее головы и связал их вместе волосами. А чтобы узел не развязался, закрутил его тонкой проволокой, какую натягивал на рамки. Узел получился прочный.
– Ну, вот, окаянные, щас идите отсель подобру-поздорову!
Они попытались идти узкой тропкой в огороде, но у них не получалось. Со стороны они были похожи на двух баранов, бодавшихся и зацепившихся друг с другом рогами. То один тащил в сторону, то другой, а заплывшие глаза от укусов пчёл плохо видели тропку. Дед Николай проводил их до ворот, направляя на тропу, вывел на дорогу прогона и отпустил.
– Жогнуть бы вас бичом, мироеды окаянные, да мараться неохота. Тикайте отсюда, да больше не попадайтесь мне, а то ещё не это зроблю вам. Будете назад пятками ходить.
Пока «два барана» шли по улице, они то и дело «бодали» друг друга. То один пятится вперёд задом, то другой, то оба пятятся боком вперёд. Пока они так шли к дому, собралось много маленьких мальчишек и девчонок смотреть на «баранов», как они идут и «бодают» друг друга. Сидевшие в своих избах возле окна старушки, увидев большую ораву ребятишек, идущих по улице, заинтересовались и вышли из домов, чтобы получше посмотреть, что за чудо идёт среди толпы ребятишек.
Добрались они до Санькиной бабки Лукерьи, та посмотрела на них и всплеснула руками:
– В сад к кому-нибудь лазили, паскудники. По делу вас, по делу. Так вам и надо. Не будете больше лазить. Кто это вас так отлупцевал?
– Дядя Николай Суровиков, – ответил Санька.
– За яблоками, наверное, лазили? А морды-то на что похожи? У окаянные.
– Пчёлы нас искусали. Мама стара, развяжи нас, – попросил Санька.
Тётка Лукерья досадливо вздохнула, посмотрела на узел и не могла найти конца проволоки.
– Придётся, паразиты, выстригать вам ножницами волосы.
Она взяла ножницы и поднесла их к голове Серёги, отстригла узел, потом отстригла волосы и у Саньки. Подала Серёге пучок волос:
– Вона, держите, стервецы окаянные, распутывайте узел сами.
Они сидели на лавке перед домом, чувствовали себя свободно, как будто с плеч свалился тяжёлый груз.
– Вот так наелись сладких яблок, – тяжело вздохнул Санька.
– Я даже попробовать не успел, – с грустью в голосе сказал Сережа.
Он слезливо посмотрел на свои ободранные коленки. Поднял голову. Там вдали за горизонтом темно-красный диск солнца заходил в тучу. Вечерело.
– Кончилось-то леточко, скоро снова идти в школу, – тяжело вздохнул он.
Хотя в сентябре солнце ещё по-летнему греет, и свободно можно ходить в школу босиком, раздевшись, а потом? Потом опять каждый день обувайся в лапти.
«У Леньки Кирилова отец был зимой рогожник, а весной пирожник. Его семья весной вся была занята выпечкой белого хлеба, разных булочек и пирогов. У них была большая лодка. Весной вода подходила близко к их дому. Они нагружали в лодку печенье. Отец Леньки садился в корму, старшая дочь Санька – в распашные весла, и ехали на Ветлугу. Поднимались вверх по реке. Встречали плывущую сойму (грузовой плот). Подставлялись к борту плота и вели торговлю. Если печенье не все продавалось, поднимались снова вверх, встречая новую сойму. Отец Леньки несколько раз брал с собой и меня.
Интересно прокатиться на лодке, а еще интереснее посмотреть, как работают и поют сплавщики при подъеме лотов (груз в несколько сот пудов тащится по дну). Я залезал на «гулянку» (вышка лоцмана). Наблюдал, как работают речники, мне было интересно слушать, как лоцман падаёт команду головному управлению: «Поднять лот!», «Головка!», «Выехать на луга», «Выехать в горн» и т. д.
На плоту стояли два дома для жилья. Здесь же была оборудована вышка. На шпиле вышки развевался красный флаг. На крышах обоих домиков крупными буквами было написано, какого владельца данный плот.
У Миньки Борисова отец летом занимался торговлей. Привозил сухую рыбу воблу. Бывало, Минька наберет рыбы, иногда пряников. Я, Минька и Ленька Кирилов часто ходили в поле. Там были сложены срубы и покрыты тёсом. Заберемся под крышу и грызем воблу. Потом шли на горох. Нарвем гороху, и снова под крышу. Сидим, едим горох, толмачим друг с дружкой о житье – бытье, к вечеру отправляемся домой.
В деревне за оврагом жил Макар. Был он неженатый, воспитывал приемного сына, звали его Никанорка. В субботу, обычно после бани и ужина, мужики уходили к Макару играть в карты. Играли на деньги в «двадцать одно». С каждого банка Макару давалась определенная сумма денег. Никанорка сидел возле играющих и ожидал «банка» и брал положенную сумму. Этим промыслом Макар прожил до самой смерти. Много ходило к Макару «болельщиков». Захаживал посмотреть за игрой и мой отец. Однажды собрался отец к Макару и говорит:
– Дай-ка, мать, мне десять копеек, схожу к Макару, попытаю счастья.
Мать его наругала, но всё же десять копеек дала. Отец ушел. Сколько он там играл времени, неизвестно, но только, действительно, ему повезло. Когда в шапке у него оказалось 10 рублей, он из игры вышел. Домой пришел поздно ночью, когда все уже спали. Наутро мать сказала детям, что отец выиграл 10 рублей, и что завтра пойдут на базар покупать корову, чтобы было свое молоко».
Назавтра отец с матерью пошли на базар и купили корову, определили ее в стайку. Мать взяла доёнку и пошла доить корову. Все дети вышли на крылечко, присели на корточки в ожидании.