Соня Сирена
Ты это съешь
Эпизод 1. Пробуждение
Когда я очнулся в больничной палате, доктор Литман спросил меня, помню ли я, с чего все началось. Да, он задал вопрос именно так. С чего все началось вместо «что с вами произошло». Его манера задавать вопросы сразу показалась мне странной, и хотя он говорил без акцента, я решил, что он иностранец.
– Я был на похоронах, мне стало плохо, и я потерял сознание, – ответил я, но мне казалось, что моим голосом разговаривает кто-то другой, невидимый посторонний.
Доктор сочувственно покачал головой, но вид у него был разочарованный, почему-то мой ответ его не удовлетворил.
Он вздохнул и присел на соседнюю пустую койку, затем взглянул на медсестру. Она отдала ему бумаги. Он доверительным тоном спросил, слегка наклонившись ко мне:
– Вы помните, чьи это были похороны? – спросил Литман.
Его осторожная манера задавать вопросы заставила меня нервничать. Вместо воспоминаний в голове крутилась скверная мысль – я совершил что-то ужасное.
– Я был на похоронах, – зачем-то снова повторил я.
Каждое произнесенное слово взрывалось у меня в голове и причиняло боль. Должно быть, я сильно ударился, когда потерял сознание.
Мысли закопошились. Обрывки воспоминаний то и дело пробуждались, но все они были не по делу.
… Мне год, и я пробую ходить. Но мама боится, что я упаду и сажает меня обратно в коляску. Она говорит: «Не заставляй мамочку нервничать, лучше посиди смирно».
… Мне 9, но я так и не научился ходить, я просто не понимаю, как управлять ногами, поэтому я до сих пор езжу в детской коляске. В парке я вижу, как одна собака запрыгивает на другую и скачет на ней, словно наездник на лошади. Мать быстро отвозит меня в сторону, повторяя, что это «очень очень скверно, то, что они вытворяют там».
… Мама снова у плиты, ее губы поджаты. Нужно тихонько отсидеться в своей комнате, чтобы она не разозлилась.
… Линда скачет вокруг меня и мешает писать сочинение. Линда. Линда. Ей 10, и она громко поет. Она отвоевывает свое пространство, как умеет.
…Отец безжалостно подрезает молодые побеги у деревьев, чтобы у них крепли корни и чтобы они кустились. Его ножницы делают «клац-клац», как будто гигантская птица щелкает клювом. Но она никогда не ест, она только откусывает.
… Каждые выходные мама проводит, сгорбатившись над пестрыми клумбами. Она покупает все новые и новые растения, едва зацветшие, еще полные жизни, и высаживает их в высушенную солнцем землю, лишь бы соседи их увидели. Несчастные растения обречены задыхаться и увядать под знойным солнцем ради мимолетных взглядов. А спустя неделю они погибают. И приходит черед новых. Остальное время мама проводит у плиты. Еда, которой она кормит нас, необычная и продолжает шевелиться внутри живота. Перец вспыхивает в желудке, макаронины щекочут нёбо спустя часы после обеда. Она запрещает нам есть в гостях, пугая рассказами о том, что нас могут отравить. Но моя сестра Линда все равно украдкой обедает у друзей. У Линды много друзей, маме это совсем не нравится.
Осколки памяти пролетают мимо меня за секунды. Доктор Литман зачем-то протягивает мне салфетку.
– Сэм, ты слышишь меня?
– Да, – отвечаю я и беру салфетку из его рук, не зная, что с ней делать. Уголки губ разъедают соленые капли, я пытаюсь достать их кончиком языка.
– Ты помнишь, на чьих похоронах ты был? – снова спрашивает доктор, не давая мне погрузиться в себя слишком глубоко.
Мои глаза теперь в гостиной, где переминаются с ноги на ногу родственники и знакомые. В гостиной, заставленной лилиями, от удушающего аромата которых кружится голова. Среди гостей явно нет никого, кто окончил курсы по актерскому мастерству, деланные гримасы грусти и смирения рвутся на их лицах, как некачественные перчатки. И сквозь трещины видна истинная сущность. Опущенные уголки рта вдруг расслабляются, когда к ним приближается очередная закуска.
На мамином лице застыла капризная обида. Мы, дети, снова ее чем-то огорчили.
– Кажется, умер кто-то из наших родственников, – предположил я.
Доктор записал что-то в блокнот.
Я снова в гостиной, в которой бурлят разные голоса, как пузырьки воздуха в кастрюле с кипящей водой. Большой красный ковер, диван и кресло перед телевизором, занавески.
– Да, похороны проходили у нас дома, – я посмотрел на доктора, ожидая нового вопроса, который бы подстегнул мои воспоминания, но он молчал. Тогда я продолжил:
– Все приехали к полудню. Многих гостей я не знал, это были мамины коллеги, друзья. Мы все там были: мама, отец, моя сестра и я. Мама плакала, а отец пытался ее успокоить. Моя сестра, Линда… Кажется, она плохо чувствовала себя. Она собиралась куда-то уезжать. А может, может быть она уже уехала? Может, мама плакала из-за этого? На Линде было платье, новое платье… – и тут я запнулся.
Понимание ситуации неожиданно вспыхнуло где-то в области груди, и мне стало тяжело дышать. Горящие искры медленно оседали во всем моем теле. Видимо, это отразилось и на моем лице. Глаза доктора стали шире, морщины на лбу разгладились. Он был похож на ловца бабочек, выжидающего с сачком долгожданную жертву.
Я произнес эту фразу прежде, чем понял ее значение:
– Моя сестра умерла.
Эпизод 2. Кем мы были до этого?
Если бы я был слеп, я бы подумал, что в тот момент стены в комнате сжались, сделались бумажными, шаткими и свалились на меня, как груда картона. Весь мир должен был рассыпаться в одно мгновенье, но все оставалось на своих местах. За окном сердито сигналила машина, женщина говорила по телефону и смеялась, по асфальту шаркали чьи-то ноги. Кто-то в своей палате энергично переключал каналы.
«Это поистине удивительное изобретение. Ваши вещи станут как новые. Позвоните…»
«Она уже третью неделю не теряет своих позиций в чарте».
«…объявил о помолвке с известной…»
«12 человек ранены…»
«…передача на левый фланг и гоооол!»
Доктор Литман похлопал меня по плечу и сказал:
– Отдохните немного. Сестра Роузи зайдет к вам через час.
Он вышел из палаты, и хлопок двери оборвал череду случайных новостей.
Я лежал на больничной кровати, уставившись на белую стену, и пытался сосчитать еле заметные неровности, оставшиеся после покраски. Я вспомнил, что моя болезнь началась с того случая, когда я против своей воли съел суп из мертвецов.
В тот день, мы с Линдой как всегда прогуливались в лесу. Линда катила меня в коляске и попутно собирала с земли сухие ветки. Она мечтала построить шалаш в самой чаще леса, чтобы жить подальше от родителей. Она обещала забрать в новый дом и меня, когда все будет готово, чтобы соседская ребятня перестала, наконец, надо мной издеваться. Другие дети всегда насмехались надо мной, потому что, хотя я и был старше сестры, все еще ездил в детской коляске. С покупкой инвалидного кресла наши родители не торопились. Им было неловко перед людьми за то, что я не могу ходить, и потому пытались скрыть мой изъян от окружающих. Поэтому меня возили в детской коляске вплоть до 13 лет. А когда маму кто-нибудь спрашивал на улице, почему «такой взрослый мальчик все еще ездит в коляске», она отшучивалась и отвечала: «Он просто устал, такой слабенький».
Но если со мной была Линда, она всегда говорила правду:
– Мой брат не может ходить, у него не получается.
И в ее голосе всегда звучали нотки гордости. Она любила меня таким, какой я есть
В тот день во время прогулки она вдруг повернулась ко мне и предложила:
– Давай навестим Руди, я хочу кое-что ему отнести.
Руди – наш старый пес, золотистый лабрадор с вечно высунутым языком. Он тяжело дышал даже зимой, казалось, ему всегда было жарко. Он умер год назад, и мы, собравшись всей семьей, похоронили его в лесу, под высокой сосной возле земляничной поляны. Когда мы хоронили его, Линда положила ему на могилку клок кошачьей шерсти. Она выпросила его у соседки, когда та вычесывала своего кота. Линда положила шерсть на могилу Руди и объяснила всем нам: «Чтобы он не терял хватки».
– Хочешь нарвать для него цветов? – спросил я.
– Пф, кому нужны эти цветы? – поморщилась Линда, - Смотри, что я ему прихватила. Это уж получше цветов.
И она достала из кармана куртки какой-то сверток, от него пахло жиром.
– Что там? – заинтересовался я.
Она осторожно развернула салфетки и протянула мне. Это была большая говяжья косточка.
– Ух ты. Где ты ее взяла? – спросил я.
– Выудила из супа, пока мама дремала. – она захихикала. Поступки, которые она совершала тайком, без разрешения взрослых, доставляли ей несравнимое удовольствие. Из нас двоих мальчишкой, без сомнения, была Линда.
– Только какой прок Руди от этой косточки? Он же умер.
– А какая польза от цветов? Он их никогда не любил. Разве что писал на них, - прошептала она и засмеялась, а потом продолжила, любуясь на свой подарок, – Он увидит эту косточку и вспомнит ее вкус и завиляет хвостом от удовольствия, обрадуется, что мы его не забыли.
Через минут десять мы вышли на поляну. В прошлом году, земля, где был похоронен Руди, была безжизненна. На потревоженной земле не росла даже трава. Но сейчас на месте, где был похоронен Руди, выросли грибы. Мерзкие поганки на тонких ножках, белые и коричневые, заполонили все вокруг. Все они были отвратительного телесного цвета. Линда присела на корточки, чтобы получше рассмотреть грибные заросли и с уверенностью заключила:
– Это мертвые прорастают сквозь землю.
И мы оба содрогнулись от отвращения.
Когда мы возвращались домой, Линда рассуждала:
– Интересно, сколько всего домашних животных похоронено в этом лесу? Кошки, собаки, попугайчики, морские свинки. Только представь. Я видела, как папа зарывает здесь мышей, пойманных в мышеловки.
– Мышей? – удивился я.
– Ну да. Тех, что попали в мышеловки. – она грустно вздохнула, - бедняжки. Неужели от них так много вреда, что их нужно убивать?
– Они разносят опасные болезни, – со знанием дела заметил я и все же надеясь, что Линда не спросит меня, какие.
– Ну так мы же не берем их в руки и не гладим.
Потом она резко остановилась, даже коляска моя скрипнула, и возбужденно пробормотала, глядя мне прямо в глаза:
– А может, здесь еще и людей хоронят?
– В лесу?
– Угу.
– Фу, какая мерзость, – поежился я. К счастью, Линда продолжила путь. Мне хотелось поскорее убраться из этого места.
– Убийцы могут закапывать здесь своих жертв по ночам, чтобы их никто не нашел. Вот почему в этом лесу так много грибов, – продолжала Линда, – это мертвецы испаряются. Как вода в чайнике.
Тем же вечером мама приготовила грибной суп. Сладковатый запах бульона и сырой земли наполнил дом. Сочетание мха, сырой земли и… Словно туман он завис в воздухе.
Пока она разливала суп по тарелкам, мы с Линдой в ужасе переглядывались и морщились.
Линда еле слышно прошептала, глядя на меня:
– Я это есть не буду.
– Что не так? – резким тоном спросила мама, присаживаясь и расправляя салфетку на коленях.
Повисло неловкое молчание. Мы с сестрой переглянулись, и вдруг Линда медленно отодвинула тарелку с супом и сказала:
– Я не голодна.
– Уже успела перебить аппетит? – и обратилась к отцу, – Я же просила не давать ей перед обедом сладкого.
– А я ничего и не давал, Нэнси. Только если она сама без спросу что-нибудь взяла. – поспешил оправдаться он.
Мама с грохотом поставила тарелку перед Линдой и приказала:
– Ты это съешь.
В разговор тут же вмешался папа. Он вел себя так, будто был адвокатом мамы.
– Что значит «не голодна»? Мама целый час стояла у плиты, чтобы приготовить вам ужин. Быстро взяли ложки в руки и есть!
Линда отрицательно покачала головой и снова отодвинула тарелку.
– Ну, если не хочешь суп, съешь хотя бы курицу, – сжалился отец.
– Нет! – вдруг выкрикнула мать, – Хватит с ней нянчиться, как с маленькой, – продолжала она. Стаканы на столе зазвенели от злобных вибраций ее голоса. Лицо ее раскраснелось, а губы сжались, так что вокруг рта стала заметна сеточка морщин.
– Или ты съешь суп, или выходи из-за стола, – скомандовала она.
Меня всегда пугали моменты, когда мама злилась. Лицо ее становилось чужим, неузнаваемым. Гнев заново лепил ее черты. В ней появлялось высокомерие и властность.
Линда встала и пошла в свою комнату.
– Неделю без телевизора! – крикнул отец ей вслед.
Мать посмотрела на него с нескрываемым раздражением, и он тут же добавил:
– И никаких прогулок!
Я сидел, затаившись, все это время. Тут все разом вспомнили и про меня.
– Ну а ты? – отец глядел на меня строго, – будешь есть суп?
От одного только запаха у меня к горлу подступала тошнота. Но я, противясь внутренним инстинктам, настойчиво предостерегающим меня от этого блюда из мертвецов, покорно взял ложку и начал есть. Я втянул в себя бульон и тут же почувствовал во рту склизкий гриб. Мне захотелось выплюнуть его немедленно. Ведь это вполне мог быть палец или ухо какого-нибудь мертвеца, но я решил его проглотить, не разжевывая. А потом произнес, натянув улыбку:
– Очень вкусно, мама.
На лице матери появилась удовлетворенная улыбка.
– По крайней мере, одного ребенка нам удалось хорошо воспитать, – покачала она головой.
Эпизод 3. Поглощение
Спустя два часа меня уже выворачивало наизнанку. Родители в панике измеряли мне температуру, трогали лоб, заставляли пить воду. Никто так и не понял, что произошло в тот день. Возможно, именно мне судьба подкинула в тарелку супа мелко нарезанный ложный гриб. На следующий день я уже был в порядке, поэтому мама решила, что я отравился чем-то другим, а вовсе не ее стряпней.
– Это все потому, что ты вечно грызешь ногти. Отвратительная привычка. У тебя заведутся глисты, – и она наигранно сморщилась, показывая пальцами размеры мелких червяков.
А потом добавила, поглаживая меня по голове:
– Слушайся мамочку, и тогда все с тобой будет в порядке.
Вечером ко мне в комнату пришла Линда. Она плюхнулась на мою кровать и потрогала мой лоб своей прохладной ладонью.
– И зачем ты только его ел? – спросила она.
– Мама бы расстроилась, если бы я отказался.
– Ха, подумаешь. Даже когда мы ведем себя как паиньки, она все равно всем недовольна и вечно придирается.
Я с трудом улыбнулся. Я знал, что она права, но повторить ее слова и даже согласиться с ними, было выше моих сил. Я просто очень хотел быть тем, про кого родители говорят: «С ним у нас никаких хлопот. Послушный, спокойный ребенок. Хороший сын».
Поэтому вместо ответа я только улыбался.
– Мама говорит, что я отравился, потому что грызу ногти.
– Чушь! Я тоже грызу, но как видишь, со мной все в порядке.
– Но ты же грызешь свои ногти. А с моими, может быть, что-то не так…
– Ерунда! Ты заболел, потому что ел суп из мертвецов. – уверенно сказала она, подпрыгивая на кровати.
– Родители тоже ели, но они здоровы.
– Потому что они сами, как мертвецы.
Тогда-то все и началось. Внезапные приступы тошноты стали случаться все чаще. Поначалу мне казалось, что они возникают спонтанно, но позднее я сумел обнаружить, из-за чего они появляются. Причиной моих приступов были мои неверные поступки. А под неверными поступками я подразумеваю действия, огорчающие маму. Стоило ей только взглянуть на меня своим фирменным взглядом «ты меня разочаровал», и реакция наступала мгновенно. Чем старше я становился, тем больше становилось симптомов. Я обрастал ими, как сырая курочка панировочными сухарями.
Обычно в таких случаях мамы отводят своих детей на прием ко врачу. Но моя мать была не из тех, кто доверял традиционной медицине. Вместо этого она обратилась за помощью и советом к своей прабабушке, большой поклоннице уринотерапии, траволечения и прочих хитрых и отвратительных штук. Та посоветовала отвести меня в церковь, дабы меня, семилетнего мальчугана, избавили от бесов, захвативших мое тело. Следующим пунктом моего лечения стали настои горьких трав и чтение заговоров три раза в день. Как ни странно, сомнительная терапия возымела успех. Чем больше я переступал через себя в угоду своей матери, чем больше слушался ее без сопротивления, тем здоровее себя ощущал. Часть меня безвозвратно погибла в том далеком счастливом детстве, где я не мог набраться смелости сказать «нет».