Я есть - Ольга Плисецкая 3 стр.

– Я хозяин этого бутика, вы русская?

– Да, – ответила я почти шёпотом, завороженная то ли этой неожиданной строгостью – на улице почти +40, а тут костюм, начищенные до блеска ботинки, очки… То ли кошельком, неожиданно оказавшимся у меня в руках.

– Девочка моя, здесь очень дорогие товары и очень высокие цены. Это бренды, понимаешь? Эксклюзив. Только для достойных мужчин.

– Я просто…

– Просто решила посмотреть, – манера говорить этого человека была настолько хозяйской, он даже не спрашивал и абсолютно не интересовался, он знал. Вся моя живость и уверенность куда-то улетучились. А может, пьянящий запах растворил их, или безгранично уверенная интонация, властный тон, высокомерный взгляд делали свое дело. У этого человека была роль главного на этой территории, и я чувствовала себя незваной гостьей, которой тут же диктуют свои правила, не переживая и не волнуясь ни капли, а есть ли у этой самой гостьи свои.

Со мной не разговаривали.

Меня не спрашивали.

Мною не интересовались.

Хладнокровное давление, абсолютно безо всякого участия, без уже привычной навязчивости продавцов. Безэмоциональный, сухой, властный напор:

– Смотреть надо на мужчин, которых выбираешь, девочка, а не на кошельки, которые ты им покупаешь. Это портмоне только для достойного мужчины.

Сейчас я бы нашлась, что ответить. Мне хочется в это верить.

А в тот момент… В тот момент я очень растерялась.

Я чётко слышала, что мне не то что намекают, мне в глаза говорят, что вокруг меня нет достойных и покупать мне, в общем-то, некому. Да ещё и дорого.

– Сколько он стоит? – только и смогла промямлить я. Хозяин кошельков направился к выходу, явно не желая продолжать со мной разговор, а всего лишь желая выпроводить меня со своей территории, выдворить из своих владений, объявить персоной нон грата.

– Очень дорого. Я же сказал: это подарок для достойного мужчины, – ответил мне седовласый владелец магазина, царь этого кожгалантерейного царства, президент этой собственной страны достойных покупок.

– Сюда заходят только знающие люди. Эта вещь не для всех, – завершил он с неким сочувствием, забирая у меня кошелёк.

Шаг за шагом, направляемая хозяином магазина, я снова оказалась у выхода.

Дверь заскрипела, и я, не успев выйти, вынуждена была пропустить очень элегантную женщину, в облегающем белом платье и изящной соломенной шляпке, в ярко-красных туфлях на высоком каблуке, такую, самую что ни на есть мадам. Эта фифа окинула меня высокомерным взглядом снизу-вверх и уверенно прошла вперёд. Я закрыла за ней дверь, как будто встречала её, а сама так и осталась стоять внутри магазинчика. Чтобы не потерять её из виду среди стеклянных витрин и стеллажей, я прошла за ней, остановившись так, чтобы мне было видно их обоих. Он страстно приветствовал её, сделал пару лестных комплиментов: «Ах, ох, Вы, как и всегда, так изящны!», – поцеловал ей руку, достал уверенно с полки тот самый кошелёк под названием «эта вещь не для всех», предложил несколько ремней, расхваливая качество натуральной кожи, она, конечно же, не устояла, попросила всё упаковать, он похвалил её за выбор, завернул покупку в тёмно-синюю шуршащую бумагу и проводил до двери, обнимая за талию и улыбаясь чуть надменной улыбкой. Закрыв за мадам сказочную дверь, он тут же подошёл ко мне. Я подумала, что он меня сейчас выгонит, возьмет за шкирку, как котенка, и выставит, но он всего лишь высокопарно сказал:

– Эта женщина знает, что такое достойно!

О, нет, он не говорил мне: «Тебе этого не дано» или «Посмотри на себя в зеркало».

Этого не нужно было говорить.

Эти фразы были беззвучны в стенах магазина. Их слышала только я.

– А почему Вы так уверены, что вокруг меня нет достойных мужчин? – в этот момент мне стало так обидно за своего мужа. Как он там? Один на пляже, на этом вредном солнце? То, что ему точно не нужен никакой кошелёк, я знала на сто процентов: у него кошелька-то никогда не было.

Он не любил кошельки. Он хранил деньги в кармане или перетягивал их резинкой.

– Девочка моя, кошелёк – это не просто стильный аксессуар. У умных людей он не только хранит деньги, но и приумножает доход. Именно поэтому кошелёк должен быть респектабельным. Это портмоне стоит больше тысячи евро, – поучал меня знаток кошельков. Но у меня не было тысячи евро, у меня было всего четыреста.

– Четыреста. Хорошо, четыреста. Я продам тебе эту вещь за четыреста. Я вижу, что ты хочешь купить этот кошелёк. Осталось понять кому.

– Папе, – волнуясь, ответила я.

– Теперь я вижу, что ты понимаешь, что такое достойно. Такие подарки делают только достойным мужчинам. Это понимание дорогого стоит. Я сделаю исключение. Это – не скидка. Это – исключение. Найти достойного – вообще исключительный случай.

Единственный человек в моей жизни, которого я называла когда-либо папой, – это отец моего мужа.

Я возвращалась в гостиницу уверенной походкой.

Папа – самый достойный мужчина.

Я была горда собой.

На обратной дороге, в аэропорту, я увидела в киоске точно такой же кошелёк за сорок евро.

Та же фирма, та же кожа, цена только другая. 40 евро.

Что ж, бывает!

Я подарила кошелёк папе.

И с тех пор ни разу не видела этот кошелёк у него.

Так и не знаю, пользовался он им или нет?

Сначала было неудобно уточнять, ведь не спросишь: «Пап, а где тот кошелёк, который я тебе подарила?»

А теперь уж и совсем бессмысленно.

Цветные стёклышки

Хочу на море. Друзья зовут: «Приезжай! Снимем тебе дом на целый год – с бассейном, со стеклянной крышей. Будешь лежать, смотреть в потолок, а там звёзды. Мы будем навещать тебя – приносить горячую еду, вкусные напитки и заботу. Заботу в виде „неспрашивания“ ни о чём, „нелазанья“ в душу, „нековыряния“ в твоих запутавшихся мыслях. Хочешь – пиши, хочешь – не пиши. Отдохни. Мы тебя любим. Всякой. Без косметики, без достижений, без надрывных побед, без успехов, без талантов, без доказательств. Только приезжай, пожалуйста».

Хорошие друзья, правда?

Не у каждого есть такие.

Не у каждого есть дом со стеклянной крышей, через которую видны звёзды.

Не у каждого у входа в дом есть море.

Море.

Вот лежу, смотрю в потолок, не стеклянный, нет, просто потолок. Белый. И думаю об этом волшебном предложении – целый год, целый дом, целое море.

Море.

Когда-то, давным-давно, в какой-то далёкой и другой жизни, мама отвезла нас с братишкой на море. Мы ехали к нему долго-долго, несколько дней. В поезде. Мне казалось, это такой специальный поезд – туда затолкали всех, кто ни разу в жизни не видел море. И отправили. В нём было жарко, душно, все шумели, жили в этом поезде самую что ни на есть настоящую жизнь – целыми днями что-то ели, пили, ссорились, мирились, стирали белье, сушили, кричали на малышей, носились с горшками, а вечером всё стихало. Гасили свет, и все начинали шептать, храпеть, сопеть, шуршать целлофановыми пакетами. У этих пакетов есть особенность – их громкость шуршания ночью увеличивается вместе с желанием срочно из них что-то достать.

Братик мой был совсем маленьким и очень боялся меня потерять. Когда на промежуточных станциях мама отправляла меня, старшую, за горячей картошкой или еще чем-нибудь съедобным и свежим к суетливым бабушкам, он прилипал к окошку поезда своим маленьким личиком и шептал: «Олечка, миленькая, только успей обратно, только успей, только успей!»

И когда я, довольная, с трофеями в виде жареной картошечки или кефира в стеклянной бутылке возвращалась, он кидался на меня с объятиями и целовал, целовал, целовал мне руки, не умея и не желая скрыть свою большую радость. Затем успокаивался, залезал ко мне на коленки и сидел тихо, в отличие от других малышей, прижавшись, обнимая меня так, как будто у него могли меня отнять, а он ни за что и никому не хотел меня отдавать. Мама заботливо накрывала на стол, а он отказывался от принесённой еды. Мама ворчала, а он не слушал её, шептал мне: «Хорошо, что ты успела!»

И на море этом не отпускал меня от себя, всё ходил по пятам – куда я, туда и он. Как хвостик.

Сейчас он вырос и превратился во взрослого дядечку и больше не ходит за мной, и как-то уже очень давно перестал переживать, успею я куда-то или нет. Мама на днях сказала, что он хочет пригласить меня… на море.

Меня, маму, моих детей.

Именно на то, на котором мы были, на берегу которого закапывали свои детские секретики. Помните, да? Ямка, камушки или какие-нибудь безделушки, цветочки, красивые фантики и сверху – цветные стёклышки. Зелёные или жёлтые. Стёклышки эти – бутылочные осколки. Дети умеют придумать красоту даже из осколков. Я рада, что мой братик, превратившийся во взрослого дядечку, вспомнил об этом нашем умении.

Так что друзьям, конечно, огромное-преогромное спасибо. Они меня поймут. Я знаю.

Какой уж тут бассейн, дом со стеклянной крышей, какие, к чёрту, звёзды, когда тут такое дело.

Мой брат решил пригласить меня на море.

Папа из тридцать второй квартиры

У Светки был самый замечательный папа в мире.

Ну, во-первых, он так ждал её появления. Сам выбирал для неё, ещё не существующей, но уже задуманной Кем-то большим, имя. Перелопатил всевозможные словари. Идея назвать в честь своей матушки или любимой тётушки не рассматривалась. Папа где-то прочитал, что называть в честь умерших родственников не стоит: судьба будет похожей. А своей дочери папа желал судьбу необыкновенную. Волшебную. Мечтал, что дочь его будет счастливой, чего бы это ему ни стоило.

И имя нашел ей красивое.

Светлое.

Света. Светуля. Светланка. Светуся. Светланочка. Светик. Светусик. Све-то-чка.

Решено!

Светочка с веточки, птичка в черевичках, лапочка-дочка в тёплых чулочках.

Он, папа, будет гулять с ней часами на свежем воздухе. Наконец-то! Давно мечтал выбираться на улицу и всегда завидовал гуляющим с колясками – лучшей медитации не придумать. Еще папа мечтал одевать Светочку в лучшие наряды, в самые нежные, в самые кукольные-кукольные. Вот, идет такая девочка-девочка, и все ей умиляются: надо же, настоящая принцесса! И платьишко, и туфельки, и такие кудряшки. Это же придумали всё, что мужчины якобы ждут сыновей и такие ими гордые и напыщенные, на самом деле истинные мужчины всегда рады девочке. Это вам не мама, которая вас воспитывает, и не жена, которая часто делает практически то же самое. Этим женщинам от мужчины часто бывает что-то нужно, что-то он им всё время должен, что-то от него ждут, требуют, просят. А доченька – это другое. Тут ты сам рад отдать ей всё, что у тебя есть. Она любит тебя безусловно, ты – единственный в её жизни папа, который навсегда, который укроет от всех бед, который любит свой нос или свои глаза в этом девчачьем личике, преданно смотрящим на тебя. Это жёны могут быть бывшими, а пап же, бывших, не бывает?! То-то! Доченьке неважно, сколько ты зарабатываешь, какая у тебя машина, какое у тебя образование, каков он, твой жизненный успех.

Доченька любит тебя всяким.

И от этого безусловного принятия хочется сворачивать горы, хочется достигать, хочется проявлять себя только героем, быть мудрым. Дочь для мужчины – это ангелочек, оберег, подаренный Богом, маленькая феечка, которая приходит в твою жизнь, и жизнь твоя, даже если она была серой и скучной, преображается. Доченька, миленький комочек нежности и всего самого, что только может быть на земле чистого и светлого. Так папа рассуждал, ожидая Светочкиного появления. И вот, когда Ангелочек явился, всё именно так и произошло. Папа баловал Светочку. Каждую минуту. Каждую секунду. Отвоевал право у жены и тёщи, что только он её купает, он её убаюкивает, он её пеленает. Соседи восхищались: надо же, как этот-то из 32 квартиры дочь-то любит! Как любовь меняет человека: стал обходительный, вежливый, галантный. Гулять – сам, за детским питанием – сам, в поликлинику – сам. И вот, уже к лету осенний цветочек расцвел, и все могли наблюдать милое создание во всей красе – в платьишках и панамочках, как папа и мечтал. И эта его любовь растянулась на все годы: каждый день в садик и из садика, шнурочки на ботиночках развязывал и завязывал, на саночках катал, на всякие гимнастики-пения-хореографии водил, сидел в коридорах в ожидании, читая книжки о правильном воспитании, с женой и тёщей вечно воевал, если только они повышали голос на его принцессу, обучал их, как надо общаться и как не надо, ссылаясь на Гиппенрейтер, ту самую, что точно знала КАК. Во всяких девчачьих штучках разбирался – это Барби феи, а это Винкс энчантикс, это Блум, а это Лалалупси Алиса, в школу собирал, лучшие портфели и ранцы, карандашики, ручечки, стёрочки, тетрадочки.

– Пап! А давай купим вот этот, самый красивый! Зара и панда, Зара и панда! Смотри, какие они милые! – кружилась Светочка вокруг папы.

– Выбирай, какой хочешь, – отвечал папа.

Папа не умел сказать «нет»: любой каприз, в пределах разумного, конечно, ведь папа растил идеальную дочь, а не ноющую принцессу. Папа читал Светочке сказки и даже сочинял их сам: «Пуговке очень больно. Она оторвалась и потерялась… Пуговке надо взять ответственность за себя». Он разговаривал со Светочкой по душам: что сегодня произошло хорошего, а что плохого? Он учил справляться дочь с трудностями:

– Димка обидел? А ты? А он? Истоптал твою куртку?! Обзывался? Запомни одно: подставлять другую щеку ты будешь при милых поцелуях, а когда тебя унижают – надо бить!

И папа учил Светочку драться, отстаивать свои границы, защищать их, учил правильно сжимать кулаки, правильно ударять, правильно сгибать руку соперника, не давая ему даже замахнуться, папа учил правильно давать пощечины, такие, чтобы потом оставались следы и надолго, чтобы надолго помнил тот, кто решился пнуть в коленку или выбить стул, чтобы Светка рухнула на пол, надолго помнил, что Светку обижать нельзя. Запрещено. Светка об этом даже рассказала Димке.

Достаточно было рассказать.

Папа был мудрым. У него можно было спросить обо всем на свете: имеет ли жук-пожарник отношение к пожарам, кто такой шпрехшталмейстер, как пишется слово «безапелляционный», почему он прозвал Димку «чичисбеем», почему в 1926 году Далай-лама ввел налог на уши.

– Пап, а у тебя была первая любовь?

– Да. Твоя мама. Первая и единственная. Всё остальное – это так, симпатии. Люди часто путают, думают – вот оно, на всю жизнь, нашёл, а это просто симпатия. Нам часто нравятся те, кто или похож на нас, или, наоборот, обладает какими-то качествами, которых нет в нас самих, и мы ищем, тянемся, хотим тоже быть такими. Тихоням нравятся активные, активным – тихони, смелым – робкие, правдивым – выдумщицы… Всякое бывает. Но не всё есть любовь, – рассуждал папа. – Иногда люди тянутся друг к другу просто потому, что у них есть общий урок. Они как брат и сестра, родные на духовном уровне, и может начать казаться, что это притяжение – и есть любовь. Потом, через много лет, люди иногда начинают понимать, для чего они были даны друг другу, что эта их встреча – не просто случайность, а урок. А кто-то так и не понимает, не всех настигает мудрость. Когда к тебе придёт настоящая любовь, ты это почувствуешь, поймешь, доченька, вот увидишь! – уверял папа Светочку.

Он так радовался Светочкиной золотой медали. Какая гордость! Умница! Все экзамены на отлично!

К сожалению, папа не смог прийти на вручение аттестатов. Передал Светочке шикарный букет. Когда объявили Светкину фамилию, она встала и с этим букетом пошла к сцене. Димка, тот самый, истоптавший когда-то её куртку, начал аплодировать первым, тем самым подняв за собой весь зал, и все стали кричать: «Браво! Браво!»

Светочка светилась от счастья.

Да, избитое выражение, да, клише, да, трюизм, а как по-другому сказать, если на самом деле светилась?!

Светочка купалась в папиной любви, словно в самом нежном, в самом тёплом, в самом чудесном море на свете. Её красота, женственность, грациозность были настолько безупречны: казалось, что над её головой светится нимб.