В Бангкоке пересадка длилась всего лишь час, но успела изрядно вымотать. Почти весь этот час я провела стоя в очереди – сначала на проход через терминал для прибывших рейсов, затем через терминал на посадку, где снова проверяли, а в довершение всего – перед посадкой в самолет. Здесь ручную кладь просматривали досконально, выворачивая наружу все содержимое, не брезгуя залезать в пакеты с грязным бельем, рыться среди объедков, свернутых в кулек, с тем же равнодушием доставали бюстгальтеры, пересчитывая их, словно в магазине, и громко спрашивали: «А это что? А зачем?»
Пассажиры сменились: большинство русских вышло на первой остановке в Дубае, салон самолета заполнили арабы и азиаты. В Бангкоке же посадки ожидала новая партия пассажиров – индусы. Вынужденно выстаивая в очереди, я вдыхала слежавшийся аромат карри, исходивший из разноцветных баулов и старых потрепанных чемоданов, слышала шелест сари по полу, ловила мелодичные, похожие на струи капающей воды, звуки голосов… Как поняла потом, индусы отправлялись в Новую Зеландию в поисках лучшей жизни, так же как в Москву и Санкт-Петербург едут из всех бывших республик и других развивающихся стран.
Об Индии я всегда имела какое-то возвышенное представление, но тут поняла, что правильно сделала, не выбрав ее местом моего паломничества, а ведь этот вариант тоже рассматривала. Я представляла себе, как уеду в какой-нибудь ашрам, буду проводить все дни в молитвах, поститься, изучать мантры, медитировать. Но попробовав сделать это в квартире родителей, не выдержала и десяти минут – стало скучно. Нет, мое тело не было готово к безмятежному погружению в нирвану, помимо духовного роста ему нужно было что-то еще… В аэропорту Бангкока я только обрадовалась своему решению: не будучи никогда расистом, я ощутила, что мне противно находится в окружении этих людей, большинство которых не знало элементарных правил поведения в общественном месте, не говоря уже о гигиене: один из индусов, сидящий в одном ряду со мной, начал есть принесенную еду руками, даже не удосужившись их перед этим вымыть. Но самым неприятным был момент, когда я спала и почувствовала, как кто-то меня толкает под локоть. Сначала я подумала, что это играет ребенок. Но когда это снова повторилось и я решила обернуться, то увидела рядом с собой уродливую грязную ступню в разорванном носке с длинным отросшим почерневшим ногтем на большом пальце. Это была нога старой женщины, сидевшей позади меня.
Когда самолет подлетал к Окленду, я стала размышлять: что же меня ждет в этой стране?
– Куда ты сейчас? – спросила Лида, когда мы уже шли по длинному серому коридору с множеством стеклянных дверей. Первое, что бросилось в глаза, – это надписи на совершенно непонятном языке и фотографии людей, лица которых были раскрашены замысловатыми зелеными татуировками. Еще более угрожающей выглядела надпись на плакате, запрещающая провоз еды, жидкостей и растений.
– Меня тетя встречает, поеду к ней. Лида, а что все это означает? Я ничего не понимаю. Что за язык?
– Маори, – ответила Лида. – Ты здесь повсюду с этим столкнешься. Это второй официальный язык. Ты разве не знала?
К своему стыду, я действительно не знала. В этом плане мое путешествие в Новую Зеландию было совершенно спонтанным и неподготовленным. Я не взяла с собой путеводителей, не прочла ни одной книжки по истории страны. Помню, как, потратив минут двадцать на поиск информации в Интернете, решила, что разберусь на месте. Побросала в чемодан всего понемногу, надеясь, что этой одежды мне хватит на первое время, планируя вернуться из новозеландского лета в московское.
– А есть еще и третий – язык жестов, – продолжила Лида, протянув мне листок с написанным на нем домашним адресом и е-майлом. – Телефонов у нас пока нет, нужно подключить. Ты не пропадай. Давай встретимся и пообщаемся.
– Да, конечно. – Я почему-то не верила, что снова пересекусь с ними, но контакты взяла.
5
Я вышла в зал ожидания, в отличие от московских, ничем не огороженный. На меня не налетела толпа водителей, предлагая услуги такси. Тетя Клава стояла недалеко от выхода вместе с молодой девушкой, одетой в джинсы, длинную, слегка порванную белую майку, из-под которой выглядывала серая футболка, и, что меня больше всего поразило, обута была в угги. Сейчас, спустя три года, я реагирую со спокойствием на подобный фьюжен в одежде, но в тот день, когда я только тридцать два часа назад покинула модную российскую столицу, где девушки надевают шпильки в любое время дня и ночи, подобный стиль одеваться выглядел нелепым.
– Машенька! – Тетя обняла меня и поцеловала. – Наконец-то увиделись. Какая ты взрослая стала. Я-то тебя помню совсем малышкой. Знакомься, это моя средняя дочь, Катя.
– Привет, Катя.
– Привет, как дела?
– Отлично. У вас что, холодно? – спросила я, снова посмотрев на ее обувь и ярко светившее за окном летнее солнце.
– Нет, сегодня почти двадцать пять. Вчера такой сильный дождь лил, а сегодня, как будто специально для вас, жарко.
В этот момент я услышала голос Алекса за спиной: «Нашла своих». Пришлось познакомить тетю с моими недавними попутчиками. Тетя Клава, узнав, что эти двое переехали жить в Новую Зеландию, тут же позвала их в гости на выходные, сказав, что будет рада взять под крылышко новых жителей. Когда Алекс и Лида, поблагодарив тетю за приглашение, ушли, я спросила ее:
– А вы обо всех проявляете такую заботу?
– Конечно, Машенька, я возглавляю совет русско-новозеландского клуба, – не без гордости сообщила мне тетя Клава, напомнив тем самым бывшую соседку по квартире – Эльвиру Артемьевну, ярую коммунистку. – Мы помогаем всем русским, переехавшим в Новую Зеландию, даем полезную информацию, проводим встречи, собрания, вспоминаем о лучших годах в России. У нас есть даже клуб самодеятельности, сайт. – «Точно, копия Эльвиры. У них тоже был клуб и партсобрания, ей только не хватает орущего попугая на плече: «Клава, Клава, жрать хочу!» – Правда, газеты нет – в Веллингтоне нас опередили. Но зато теперь, когда ты приехала, думаю, мы это быстро исправим.
– Что вы хотите этим сказать?
– Как же?! Мне мама рассказала, что ты писатель.
– Журналист, но давно не работала по профессии.
– Уверена, ты быстро все вспомнишь, – не унималась тетя. – Нам очень надо сделать газету. А?!
– Тетя Клава, я пролетела тридцать два часа, и все, что мне сейчас хочется, – это принять душ, переодеться и покурить!
– Покурить?! – возмутилась тетя. – Ты куришь?
– Да, вы же знаете, у всех творческих людей есть две пагубные привычки: сигареты и алкоголь. А третья – женщины.
– Что? – Кажется, тетя не ожидала от меня таких откровений, особенно при ее дочери.
– Я пошутила.
– Мне мама рассказывала, что у тебя проблемы с женихом. – Тетя вздохнула с облегчением.
– А что еще?
– Машенька, твоя мама переживает. Ты была такая славная девочка, а тут раз – и решилась уехать на край света, с женихом поругалась.
– Я не поругалась с Даней – просто ушла от него. – Я извлекла пачку сигарет из сумочки и с удовольствием закурила. На улице было жарко. «Как же она носит в такую погоду эти валенки?» Я все еще думала о странном Катином выборе обуви.
Тетя, поморщив нос, остановилась рядом со мной, отправив дочь расплатиться за парковку.
– При Кате не хотела спрашивать. Ну что у вас там случилось?
– А мама ничего не сообщила?
– Да не верит она тому, что ты ей говоришь. Думает, что ты его выгораживаешь.
– Ну и пусть думает.
– Маша, нельзя же так. Люди не расстаются без причин.
– Причина только во мне самой, но если никого из вас не удовлетворяет такая версия, давайте придумаем что-нибудь более примитивное – например, у меня появился другой.
– Надо же. И кто же он?
– А, так, один новозеландец. Я к нему и приехала.
– Неужели?
– Да, правда, он сейчас в отъезде, но должен скоро вернуться.
– Ты шутишь?
– Нет, я говорю правду. Ведь это звучит правдоподобно?
– Да!
– Я понимаю: поверить, что человек хочет найти свой духовный путь, что ему нужно одиночество, время на раздумья, очень сложно. Так только дураки делают. А нужно, чтобы все было правильно. В моем возрасте девушки думают о браке, семье, детях.
– Да!
– Вот и давайте верить в эту чушь.
– А как его зовут? Где вы познакомились?
– Тетя, это такая долгая история. – Я чувствовала, как во мне просыпается журналистский талант, ведь я была мастер сочинять небылицы, а тетя, кажется, больше обрадовалась такой примитивной причине моего отъезда. – Расскажу вам по дороге.
Пока мы ехали, я рассказывала тете Клаве и ее дочери свою историю, выдумывая на ходу все перипетии моего общения с несуществующим другом, и поглядывала в окно. Правда, ничего впечатляющего не было: огромные железобетонные склады, рекламные щиты, чистые тротуары, небольшое количество машин, повсюду растущие пальмы. Вдалеке показались дома, возвышающиеся один над другим наподобие лесенки. И только я подумала: «Неплохо, но ничего особенного, среднестатистический городок», как машина остановилась на светофоре недалеко от автобусной остановки, и я увидела женщину с ребенком. И в этом не было бы ничего особенного, но у ребенка отсутствовала обувь. Я присмотрелась внимательно: может, мама держит туфли в руке? Нет. Они не производили впечатления нищих или бродяг, но, видимо, ребенок так и вышел из дома босиком. Даже спустя три года этот образ не стерся из моей памяти: женщина с крупными чертами лица, в обтягивающей белой юбке-карандаш и белой футболке, а рядом с ней смешной мальчуган с кучерявыми волосами, как у мамы, он одет в темно-синие шорты и красную футболку, а в руке держит машинку. Он выпускает мамину руку, делает несколько шажков босыми ступнями в сторону лавки – и начинает играть с машиной, катая ее по металлической поверхности. Он весел и беззаботен, отсутствие обуви не доставляет ему никакого дискомфорта. И на протяжении моего проживания в Новой Зеландии я постоянно встречала таких детей, но из всех из них мне запомнился именно этот малыш.
По словам тети, ее дом находился в очень хорошем месте, расположенном всего лишь в пятнадцати минутах езды до центра. «Даже называется „райская гора“2, – добавила тетя. – Вот увидишь, там прекрасно, как в раю. Находится на возвышенности потухшего вулкана».
Тетя отвела для меня небольшую комнатку на втором этаже ее дома, откуда открывался незамысловатый вид на соседский двор, где виднелись детские качели, песочница и собачья конура. В комнате стояли одноместная кровать, небольшая тумбочка, стул. Шкаф был встроенным. Ванну мне предстояло делить с дочерями тети Клавы. Я помню, как Катя показала мне полку, где я могу поставить свою косметику. «Чудесно, спасибо», – широко улыбаясь, сказала я, а сама подумала: смогу ли я здесь что-то уместить? Полка была микроскопическая и в итоге вместила только мою зубную щетку, пасту, гель для умывания и лосьон. Для всех моих баночек с кремами, пудрой и флакончиков с духами места не хватило, не говоря уже про скрабы, гели для душа, пену и соль для ванны (кстати, они оказались мне не нужны за отсутствием в этом доме ванны как таковой), ароматические свечи… Все это так и осталось нераспакованным в сумке для косметики. Катя с удивлением наблюдала за моими манипуляциями, как я стараюсь пристроить ну хоть еще один флакончик на выделенную мне полку в ванной.
– Зачем тебе столько косметики? Ты продавать ее тут будешь?
– Хорошая шутка. – Я засмеялась.
– А зачем тогда?
– Ну как же… Сегодня одни духи, соответственно гель для душа с тем же самым ароматом, лосьон для тела. Маски, скрабы – я без этого не могу. Кстати, какой тут самый хороший салон красоты, не порекомендуешь?
– А что ты хочешь – подстричься?
– Нет, я имею в виду спа-cалон, чтоб на массаж ходить, ну вообще все по полной программе.
– Не знаю. Я вообще не хожу в такие салоны. Это только для туристов.
Приняв душ и переодевшись, я спустилась вниз. Дом у тети был милый, и видно, что она им очень гордилась. Еще бы, по сравнению с ней большинство ее русских подруг и родственников жили в нищете, ютясь в небольших двух- или трехкомнатных квартирах. А здесь внизу была гостиная, соединенная со столовой и кухней. Двери выходили в сад, где стояли беседка с лавкой-качелями, мини-фонтан в виде статуи «а-ля греческая» и установка для барбекю. Сад окружал весь дом, заканчиваясь рядом с подъездной дорогой, выложенной брусчаткой, вдоль которой тянулись фонари. Рядом с домом находился просторный гараж на две машины, куда еще умещались стиральная машина, сушилка и слесарный станок дяди Стивена, второго мужа моей тети. С первым, русским, она развелась – тот не смог жить в Новой Зеландии, уехал от нее обратно в Россию. На втором этаже находились спальни. Как потом оказалось, мне отдали бывшую гладильную комнату, что объясняло ее скромные размеры. С другой стороны – разве у многих русских домохозяек есть отдельная комната, где они гладят белье? В общем, по всему было видно, что быт у тети давно и хорошо налажен.
Стол был уже накрыт. Ждали мужа тети Клавы. Он вернулся минут через двадцать, весь в пыльной одежде, и, не помыв рук и не переодеваясь, сразу начал обнимать меня и целовать (хотя я видела его первый раз в жизни. Наверное, тетя когда-то слишком подробно объяснила ему этот русский обычай встречать гостей), говоря по-русски с акцентом: «Сдраусвуйте, рат снакомству…» Но дальше банальных приветствий и «Как дела?» познания Стивена в русском языке, видимо, не продвинулись. Он так и смотрел на меня и все улыбался и повторял «Сдраусвуйте, сдраусвуйте».
На этом конфузы не заканчивались, а, кажется, только начинались. Я очень смущалась, боясь спросить что-то лишнее или, наоборот, сказать.
Через какое-то время пришла младшая дочь тети Клавы – двенадцатилетняя Марианна. Она была их общей дочерью со Стивеном. Девочка казалась совершенно другой, не похожей на сестру. Если в Кате еще что-то русское осталось, то Марианна была типичной новозеландской девушкой: на русском предпочитала вообще не говорить, почти не зная его. Вся ее жизнь была в Окленде, другой она не видела. Катя уехала из России пятилетней девочкой. Конечно, особенно помнить Россию не могла, но когда мы с ней разговорились, она вспомнила, как стояла с мамой в очереди за маслом, которое выдавали по полкило в руки, а если с ребенком – то еще лишние двести пятьдесят граммов. И как мама одалживала ее другим тетям, чтобы и те принесли домой больше масла. Помнила свой детский сад – не очень отчетливо, конечно, но вот разбавленные щи, дырявые колготки, промерзшие окна – все это четко осело в памяти. «Забавно, – подумала я. – Почему-то вспоминается только все самое негативное». Я решила воскресить в воспоминаниях Кати что-то хорошее:
– А помнишь новогодние елки?
Катя задумалась.
– Да, что-то такое помню… Пластиковые мишки и зайчики и внутри конфеты за три копейки. – В ее голосе я не почувствовала радости.
– Вот подожди, – сказала тетя Клава, – придет Рождество, и ты почувствуешь, какая это огромная разница. Мы его тут так празднуем, как в России никто не празднует.
– А Новый год? – спросила я.
– Хм, Новый год – ничего особенного, – ответила тетя. – Дети обычно куда-то уезжают отдыхать на эти дни, а вот в Рождество вся семья в сборе, друзья. Ты в этом году будешь почетной гостьей, мы тебе очень рады.
– Спасибо, я тоже рада.
Я врала. В моей голове проносилось: «А как же Новый год? Я что, останусь в этом году без любимого праздника? Нет, не может такого быть… Мне нужны елка, бой курантов и новогоднее поздравление президента по телевизору, а еще непременно „Ирония судьбы, или С легким паром“. Хоть с этим проблем не будет, я привезла диск с собой».
Сели за стол. В доме все разговаривали исключительно по-английски, что поначалу оказалось для меня очень трудным. Я часто не успевала за словами. Несмотря на хорошее знание языка, новозеландский акцент показался мне очень сложным. Тетя изредка делала исключение для меня и переходила на русский язык. По ее собственному выражению, она любила «поворковать» со мной на русском. Тогда все остальные члены семьи замолкали и прислушивались к нашему разговору, отчего мне становилось не по себе. Болтаем о пустяках, а такое внимание, словно рассуждаем на возвышенно-духовные темы. Но тетю, в отличие от меня, это не смущало, из чего я сразу сделала вывод, что в доме принято слушаться именно ее, а не Стивена, что впоследствии только подтвердилось.