«Кам ту Марракеш… Кам ту Марракеш…»
Моча пахла этой бомжихой. Вода в ванной и зубная паста тоже пахли ею. Вспомнил, что звонил Серафимыч, и скривил лицо. Плакать слезами не могу после армии.
В автобусе так сильно пахло бомжихой, что я все оглядывался, искал, может быть, где-то рядом сидит бомж, а я не вижу.
За окном в черном салоне легковушки заразительно и неслышно для меня захохотал водитель.
Дождь. Сижу в ЗАО «Горнопроходческих работ I». Старое здание на Малой Дмитровке. Они роют тоннели. Димка придумал для них слоган: …И БУДЕТ СВЕТ В КОНЦЕ ТОННЕЛЯ.
Потом на запись в «КРАФТ ВЕЙ» недалеко от станции метро «Алексеевская». Устал уже от подобострастных, проплаченно-радостных отчетов про 850-летие Москвы.
Потом надо было ехать к Юлии Алексеевне.
На улице Чехова проезжающая мимо легковая машина с зеркальными стеклами резко схватила мое отражение и уволокла с собой. Я растерялся и замер перед дорогой, как перед пропастью.
шестнадцать
Я вдруг заметил, что на мне улыбающееся лицо.
Как хорошо, что он позвонил! Хорошо, что мы снова встретились. Ехал и все собирал улыбку на лице, прогонял ее, а она снова проступала изнутри. Смешно, что все-таки боялся, что Суходолов «голубой», задолбали, бля, советчики всякие и завистники. И как всегда не было денег угостить его Массандрой, что за жизнь, бля…
Был в ЗАО «Вторчермет» — тоже отчитались по 850-летию. Усталый возвращался в душном автобусе. Выпукло золотился пруд. Много купающихся. Так захотелось искупаться.
Сейчас приду домой, переоденусь, куплю баночку джин-тоника и тоже пойду купаться, как молодой француз. Выгреб рекламки из ящика, кроме них, там ничего и не было. Зашел в свою комнату в пещере, посмотрел на матрас и понял, что спать хочу больше чем купаться. Разделся и лег. Лежал и успокаивал бьющееся сердце. Считал до десяти и наоборот. Дрочил просто так, чтобы успокоиться и не думать ни о чем. Зазвонил телефон. Блин, надо было выключить!
— Анвар, ты чего сейчас делаешь?
— Дро… так, ничего, Ксения.
— Анвар, мне вырвали зуб, я сейчас отхожу от заморозки, может быть, встретимся?
— Ксения, как хорошо, что ты позвонила! Я так хотел искупаться, а пришел и спать лег.
— А, ну ладно, прости, что я… просто Гарник уехал на какие-то свои переговоры.
— Да нет, нет, обязательно встретимся, искупаемся. Я все лето хотел искупаться. Ты где сейчас?
— Я? Я не знаю, я спрошу.
Я засмеялся.
— Ну да, я же на «Водном» стою.
— Садись на семьдесят второй и доедешь прямо до «Байкала», я буду ждать тебя на остановке.
— А как ты думаешь, мне можно пить после анестезии?
— Давай встретимся и там решим.
Так было радостно на душе. Я немного полежал, слушая, как бьется сердце. Потом оделся. Подвернул снизу джинсы и босиком вышел на улицу, радуясь от этого, как городской мальчик в деревне. С радостным чувством в душе прошел мимо этой грустной заброшенной «Волги», купил в киоске две зеленые банки джин-тоника. Сидел на корточках возле остановки, ждал автобус и с радостью слышал за спиной лай собаки, звук плюхающихся тел, крики детей, тихое радио из открытых дверей машины, большое гудение города. Солнце жарко давило на веки, холодные банки джин-тоника стояли на земле передо мной. Подъезжали автобусы, выходили люди, смотрели на меня и, наверное, думали, что я жду свою девушку. С радостью покурил, но пить не стал. Появился длинный семьдесят второй. Она вышла из дальней двери и поразила меня своей красотой. Короткие черные волосы, черные, блестящие глаза и белое трикотажное платье до пят. Оно так облегало ее фигуру, и оказалось, что она худенькая и очень стройная.
— Ты сидишь тут такой пафосный, как хулиган.
— Так здорово, что ты позвонила, я б так никогда и не собрался купаться, наверное. А уже лето. Лето, а вот только казалось, блин, как время летит.
— Я, наверно, не буду пить, Анвар, мне же анестезию делали, еще как-то не так повлияет.
— Ладно, Ксень, надо подождать.
— Ой, смотри, Анвар, какой котя, прямо как наш Женька, — она проводила взглядом маленького мальчика с мамой. — А покажи, как ты показываешь, как наш Женька улыбается незнакомым.
Я замер, доверчиво и беззащитно посмотрел на нее и вдруг широко улыбнулся, будто защищаясь. Она счастливо засмеялась.
— А ты знаешь, мы однажды с Гарником ругались, не однажды, мы теперь всегда ругаемся, а он лежал в кроватке, и мы что-то замолчали, знаешь, как передышка. И вдруг он говорит: «Папу жалко». Мы даже испугались: кто это сказал?
Я засмеялся.
— Почему папу, а не маму? Может быть потому, что он мальчик, как ты думаешь, Анвар?
— Не зна-аю.
Мы обошли пруд, сели в траве. Я открыл банку.
— Интересно все-таки, можно мне пить или нет, как ты думаешь?
— Думаю, что уже можно.
— Почему?
— Анестезия, это же не антибиотик, понижающий давление, правильно?
— Думаю, да.
— Тогда можно. Спиртное опасно только вместе с понижающим давление препаратом, точно.
— Думаешь?
— Точно, я прямо почувствовал сейчас, что можно и ничего не будет.
— Тогда выпью. Ты будешь виноват, если я умру, и наш Женька останется сиротой.
— Не дай бог.
— Не дай.
Мы стукнулись с ней тонкой жестью банок и выпили. Тонкие пальцы ее казались морщинистыми, как у многих брюнеток.
Холодный, радостный и приятный запах новогодней елки. Я крутил банку в руке.
— Так надоело, Анвар, эти любовные романы переводить! Мне кажется, что у меня из-за них зуб разболелся.
— Да?
— Ладно, если б были французские, а то ведь американские.
— А сколько они тебя платят?
— Шестьсот долларов. А где Гарник может быть, как ты думаешь?
— Он же что-то про итальянцев каких-то говорил, что он будет насчет дизайна их торговой марки говорить.
— Вкусный этот тоник, я именно Greenalls люблю, Анвар.
— А я только его и беру, Ксения.
— Ой, смотри, Анвар, какая маленькая котя!
— Кто?
— Девочка, маленькая, как наш Женька.
— Где ты их видишь всех?
— Да вон же.
— А, там. А где Женька?
— С бабушкой, на даче. Я тоже хотела уехать. Анвар, а ты Асельку любил?
— Я… я тут зимой так напился, что понял, что я все-таки очень сильно ее любил, Ксения.
— А она тебя любила?
— Иногда, кажется, что любила, а иногда, кажется, что нет.
— Прости.
— Нет ничего, уже проходит. Да, проходит. Время — лучший доктор, говорят.
— Хорошо, что у вас детей не было.
— Славу богу, Ксения. Если можно так говорить.
— Тебе тогда совсем плохо было бы, да, Анвар? Ты бы скучал по сыну?
— Точно, Ксения, э-эх…
— И не говори, Анвар.
Вода блестела ртутью, и гладь пруда казалась дырявой, эти дыры переливались с волны на волну, растягивались во все стороны.
— Я не буду купаться здесь, Анвар, тут какая-нибудь зараза плавает. А они еще и детей здесь купают.
— В «МК» смотрел, Ксения, этого пруда не было в числе запрещенных для купания.
— Да? Анвар, а ты кого в детстве больше любил, маму или папу?
— Смешно, Ксения, у меня в детстве всегда спрашивали: а ты кого больше любишь, папу или маму?
— Да? А у меня нет. У меня же папы не было.
Я закурил.
— Ты, наверное, любишь эти сигареты, я заметила, что ты их всегда куришь.
— А-а, они для меня все на один вкус, я вообще хочу бросить это дело.
— А можно я у тебя закурю сигаретку?
— Ты чего, Ксения?
— Захотелось.
Я щелкнул зажигалкой.
— Противно. А я ведь раньше курила. Можно, я загашу?
— Га-аси, Ксения.
— А я ведь раньше толстая была.
— Я помню, когда вы с Гарником познакомились.
— Что, очень толстая?
— Ну не так, чтобы очень, сейчас ты другая.
— А меня парень бросил, он оказался «голубой», я была в депрессии. А потом Гарника встретила в вашей общаге. А ведь ты первый пригласил меня на танец.
— Но, а он подскочил, как испанский мачос, отстранил меня, и вы начали такие страстные испанские танцы танцевать под «Джипси кингс». Бамболео-о, бамболео-о…
Она счастливо засмеялась, глаза ее блестели.
— Анвар, давай пойдем к вам, позвоним, может быть, он уже дома?
— Сейчас, я искупаюсь, я весь день хотел искупаться.
— Ну не знаю, Анвар, как ты не боишься?
Я разделся. Обняв себя руками, вошел в воду по щиколотки, оглянулся. Ксения сидела на корточках и мелкими глотками отхлебывала из банки. Вода показалась грязной и липкой. И как-то холодно стало.
— Мне кажется, что ты права была насчет воды, Ксения. Не буду купаться, расхотелось, — я одевался, пощипывало щиколотки.
Наверное, так и не придется искупаться в этом году.
— Анвар, а давай еще купим выпить?
— Точно, давай, я сам хотел тебе предложить. Иду и думаю, может ей еще предложить выпить?
— Не надо, я сама куплю, у меня есть деньги. Только я не буду джин.
— И я, надоедает этот вкус. Всякий специфический вкус надоедает.
— Ага. Может, «Хванчкару» купим? Ты пил ее?
— Нет, — серьезно сказал я. — Но, говорят, вкусная. Очень. Советую.
Летом квартира не казалась такой страшной, как зимой. Я варил пельмени, разгонял наглых тараканов. Она сидела в моей комнате склонившись, приобняв трубку. Удивительно, как женщина может быть красива и грациозна во всем, даже когда звонит по телефону, даже когда на нее никто не смотрит.
— Ксения, а давай стол поставим напротив телевизора, будем пить и смотреть «Андеграунд».
— Что ты говоришь? Давай…
— Окно откроем, будто у нас там персиковый сад… Та-ак пельмешки-мельмешки, вино-шмино, стол-шмол, сделаем все, чтоб культурно-мультурно посидеть…
— Мне есть еще нельзя, наверное?
— Почему?
— А сколько времени прошло?
— Да уже часа три, точно, прошло… блин, как же время летит!
— Где же он может быть?
— Появится, лазит где-нибудь, хоть делом занялся. Ты просто привыкла, что он всегда рядом.
— Ну да, — обрадовалась она. — Точно. Вот почему. Ты это хорошо объяснил.
В дверь позвонили. Она вздрогнула. Димка был такой нарядный и модный, точно заскочил в дом с летнего карнавала. Туфли с узкими, квадратными мысками, черные джинсы «Версаче», ремень с железными пластинками и серебристая рубашка в клеточку — все поддельное.
— Пьете? — сказал он и посмотрел, будто ища третьего. — Хорошо. Я прямо как чувствовал. Я сейчас приду.
И ушел.
— Он смешной такой, так волосы аккуратно зачесаны, эти круглые очки, как отличник, — сказала Ксения. — И видно, что он такой хорошенький и послушный был в детстве. Его, наверное, мама очень сильно любила.
— У него тоже отца не было… Ксения, ты знаешь, как он поет, даже странно… Лучше бы он вовсе не пел!
— Можно я еще позвоню?
— Здесь мужик один, он сидел в тюрьме, так он даже плакал, что за воздействие такое?
— Ни за что бы не подумала, что Димка в тюрьме сидел!
— Нет, я говорю, мужик сидел, который здесь живет.
— Так и не появился Гарник. Может, я номером ошиблась, еще раз?
Вернулся Димка с двумя бутылками «Хванчкары».
— Дим, ты че, совсем что ли, зачем две-то?
— Да? А я все думал, может, три взять? Анварка, вот увидишь, мало будет! У меня сегодня настроение такое какое-то.
— Ксень, а ты знаешь, что Димка грузин?
— Не-ет.
— Смотри у него какие руки волосатые.
— Дим, ты грузин?
— Грузин.
— Ни за что бы не подумала.
— Ох, я так люблю этот момент, ребята! — Димка показал на экран. — Вот смотрите, он сейчас ей скажет: «Твои руки тако бели, тако нежни…» Анварка, сделай громче!
— А где пульт?
— Блин, я сейчас свой принесу! — Он убежал и вернулся с большим пультом от «Грюндика».
— «Твои руки тако бели тако нежни…»
— Блин, я сейчас назад перемотаю. А она скажет: «Лажешь, лажешь Марко».
— Анвар, может, вообще звук убрать, пусть Димка сам озвучивает?
— Она сейчас ему скажет: «Како лепо ты лажешь, Марко!»
— «Како лепо ты лажешь, Марко»!
— Как я люблю этот момент, когда их бомбят, а они танцуют, и он наливает ей вина из этого графина.
— Я так всегда хотела выпить из этого графина!
— Ты смотрела этот фильм, Ксения?!
— Конечно! А как она потом сама будет пить, а ведь она до этого вообще не пила, всегда вы так мужчины…
— Дим, оказывается, у Нины Васильевны есть еще один сын, и он сидит в тюрьме.
— У вас тут что, все сидели в тюрьме? — засмеялась Ксения. — Этот сидел, и Димка сидел.
— Я сидел? — удивился Димка.
— Да, мне же Анвар сказал.
— Нет, Ксения, я сказал, что Анатоль сидел.
— Да хрен с ними, Анварка… Выпьем за то, что мы сидим… мы сидим вне времени и пространства, — сказал Димка и поправил очки. — И может быть, мы монголо-татары или варяги, главное, что мы вдруг встретились в летящих с ужасной скоростью разных мирах… за вас, ребята. Может быть, мы никогда больше не увидимся.
Я пил с невероятным наслаждением это дешевое вино. И с какой-то жаждой.
— Мы увидимся, неудачник Джон, — сказал я. — Я вот сейчас почувствовал, когда мы все будем ТАМ, мы вдруг вспомним, как мы сегодня сидели, и вдруг узнаем этот земной момент, и узнаем друг друга и вспомним, как ты это все говорил.
Мы снова выпили.
— Я так сопьюсь с вами, а у меня бабушка алкоголичка. Ей недавно на соседней даче налили кружку водки, и она пошла к себе, и тут ливень ливанул, и она шла осторожно, чтобы не расплескать, и закрывала кружку ладонью, чтобы дождь не капал в водку. А дедушка был разведчиком в Италии, в сталинские времена…
— Правда, что ли, Ксень? Ничего себе у тебя дедушка!
— Это называется резидент, Энди неудачник.
— Да-а, он иногда в бреду пытается выкрасть какие-то секретные бумаги, типа книжки оплаты за коммунальные услуги, а потом гоняется за нами, хорошо еще, что наградной пистолет забрали…
Мы пили, а за окном телевизора пили и веселились югославы. Мне было так хорошо. Я веселился так, будто уже никогда не буду веселиться. Только жалко было Ксению. И я звонил Штрому, звонил Артемию и поздравлял его, а он испуганно и сонно переспрашивал, что случилось. Я даже позвонил давно забытому Петьке Николаеву, и мы все передавали привет ему и его жене, и тоже поздравляли их, но Гарника нигде не было.
— О, ка-ляй-ка ма-ляйка, о, каляйка маляу… — вдруг запел я, раскинув руки. — О, ка-ляй-ка ма-ляйка, о, каляйка маляу.
И мне так жалко было, что я не знаю других слов этой песни.
— Это что, какая-то татарская песня?
Они смеялись. Потом позвонил Гарник и сказал, что ищет Ксению, и я его позвал к нам. Мы допили вторую бутылку вина. Приехал суровый, скучный и недовольный Гарник и сел как-то отдельно. И мы наперебой с Ксенией стали говорить, как мы искали его, как он был нам нужен. Мне так хотелось развеселить его.
— А мы с Петькой Николаевым обсуждали один телевизионный проект, — сказал он, зевнув. — Задержался, его жена привет тебе передавала, — глянул он на Ксению.
Димка засмеялся. А Ксения посмотрела на меня черными, выпукло блестящими глазами.
— Что? Ты, наконец, вырвала свой зуб? — раздраженно спросил Гарник.
Ксения молчала и почему-то смотрела только на меня.
— Ты уже дома должна быть давно, а ты здесь пьешь с двумя…
Ксения молчала и смотрела на меня. Глаза ее заблестели сильнее.
— Я не пойму, Ксения, когда я не работаю, ты недовольна. А когда работаю, ты тоже недовольна!
— А давайте еще бухло купим, у меня есть деньги, — вдруг сказала Ксения.
— Я сам дам, — повел ладонью Гарник и полез в карман. — Только мне завтра рано вставать на переговоры.
— Слушайте! А давайте пойдем на пруд, и там будем пить! — сказал я. — Классно я придумал?!
Я так обрадовался этой своей мысли. Я взял редакторский диктофон, поставил кассету с музыкой из «Криминального чтива», и мы все вышли на улицу. Гарник шел с Ксенией и что-то говорил ей, она молчала.