— …………………………………— сказал я, но губы не слушались.
Они не обратили на меня внимания, как будто приняли за своего.
— Ребята, можно возле костра погреюсь? — кое-как выговорил я. — Я на электричку опоздал.
Один парень пощелкал пультом и остановил фильм, потом вынул из темноты бутылку пива, отхлебнул.
— Да, давай, братуха, садись, короче.
Он был в круглой кожаной шапочке. Драповое пальто. Широкие плечи и прямая как доска спина.
— …………………………………— сказал он.
Все засмеялись, мелькали у огня лица.
— …………………………………— попросили его.
Значит таджики. Я не понимал их речи. Сел на сумку. Неудобно было подсаживаться ближе к костру, но все равно тепло. Лицо ломило. Пальцы стиснуло, и они заныли.
Парень вытянул руку и запустил кино. Я когда-то в детстве уже видел этот фильм, не помню названия. Приятная музыка. Разглядел большие коробки в темноте. Здесь, недалеко от станции, был целый картонный городок беженцев.
— ………………………………… — писклявым голосом сказал другой парень, и своим костылём осторожно поправил головешку в костре. — ………………… — помолчав, добавил он.
Все рассмеялись.
Он как будто говорил про костер, но я чувствовал, что это про меня. Я улыбнулся им и пожал плечами.
— …………………………………— сказал главный парень, показывая пультом то на телевизор, то на писклявого парня.
Все снова засмеялись. Писклявый в чем-то оправдывался, а другие его уличали, и смеялись, тем сильнее, чем больше парень оправдывался.
Потом Писклявый легко поднялся и без костылей пошел в темноту. Он дурашливо прихрамывал, и корчил жалобное, глупое лицо. Все снова засмеялись. Я понял, что он уже играет это для меня.
Я очнулся от громкого смеха. Кто-то тормошил меня. Темно. Главный парень отсоединил провода и куда-то понес видеомагнитофон и телевизор.
— …вай… ай, туда, братха, — со страшным акцентом говорил Писклявый, показывая куда-то.
Это была большая картонная коробка из-под холодильника, с полосатым матрасом и одеялом из мешковины. Внутри неожиданный, очень вкусный и жаркий запах семечек. Я закрыл глаза и вдруг вспомнил, как в детстве тетя Венера очищала во рту семечки и давала мне это вкусное сердечко изо рта в рот, как птенцу. Я чувствовал скользкое семечко, округлую мякоть ее больших полных губ, упругую силу и нежность самого кончика ее языка, ее удушливый запах.
Я, конечно, не мог понимать тогда, почему мне так нравилось все это, почему я обмирал, задыхался и просил еще и еще.
Стало совсем тихо, но во мне всё звучала эта пошлая и прекрасная индийская музыка.
Пригрелся в электричке и немного заснул, а когда открыл глаза и посмотрел на людей, на светлый день и мелькающие столбы, мне показалось, что сегодня воскресенье, что у меня все хорошо, что еду к Асель, и она ждет меня дома.
На Киевском вокзале купил в кафе жирную котлету по-киевски, чашку кофе со сливками и ел за столиком в углу. Так было вкусно, что глаза слезились. Смешно было бы, если б я сегодня ночью замерз.
На чердаке снова пересчитал деньги. Если работать каждый день и откладывать по пятьдесят тысяч, то через двадцать дней уже можно будет снять комнату или даже квартиру. Лишь бы не спиться.
Разделся до гола и лег. Голуби скребли жесть. Натянул Димкино одеяло на голову. Так мучило ощущение ненужности моего обнаженного тела. Напряженно вытянулся и повернулся на бок в пустоту стенки. Член мой выпрямился и с какой-то особой твердостью завис в пустоте. Поднял пятерню. Как я хочу положить ладонь на женскую грудь. Почувствовать зыбкую мягкость вокруг соска и как твердый сосок щекочется, и успокоиться уже — я держусь за верхушку земного шара. Меня не сбросит с него, и я не буду один.
Потом гладил свой зад, представляя, что это роскошная попа какой-то женщины, гладил ее пышные бедра, ее жесткие волосатые ноги, трогал ее мускулистую грудь. Там были еще другие взрослые женщины. Мы с этим взрослым мужчиной сильно целовались взасос, и я чувствовал его округлый стальной член в гуттаперчевой оболочке.
четыре
— …ченька, как же так?!
— А я что вам?! — осподи!
— Хоть господи хоть не господи…
— Господи, доченька, как же так-то, что пенсии нет?
— О, боже…
— Ведь мне же звонили насчет пенсии…
— Кто вам звонил, бабушка?!
Сделал это, не помню с кем. Но кончил только с Асель, как всегда, и заснул. Во сне меня кастрировали. Просто оттянули и отрезали без всяких приспособлений. Пугающе странно было, что теперь, без Асельки, могу идти сразу на все четыре стороны, а идти-то, оказалось, в итоге и некуда. Позвонил Гарнику.
— A-а… это ты… при-ивет… как дела? — голос у него был мёртвый, как будто я не живой. Я долго не говорил ему, откуда звоню, было приятно чувствовать расстояние.
— Я из Москвы звоню, Гарник, — я вернулся.
— Да ты что?!.. Ничего себе… да ты что! — голос ожил, будто я ожил для него. — Слушай, можешь мне для Билайна слоган придумать?
— Слоган… Я сейчас соображаю что-то плохо.
— Ну, ты звони, если что, — сказал он, что-то пережевывая. — Не пропадай, заезжай, если что.
Все горело, сжималось и мучило меня. Стал собираться. Надел черный костюм, в котором женился, легкие туфли с узкими, красиво закругленными носами, свой плащ. Я хотел, чтоб они видели, что у меня все хорошо, даже лучше, чем было, что я деловит и полон разных планов, что я успешен. И я так заспешил, будто опаздывал на важное свидание.
В троллейбусе и метро на меня смотрели девушки. Я тоже смотрел на них. Купил Ксении розу, купил бутылку красного вина, как будто у меня все хорошо и ничего не случилось. Доехал до них на холодном, неосвещенном 70 автобусе, все боялся пропустить остановку «Флотская». Перед их дверью у меня сразу изменилось лицо — странно, насколько я страдал в одиночестве, настолько я был весел и беспечен, когда встречался с кем-то, не выдавал своей боли.
Я обнял Ксению.
— Ну, привет, привет, — дружески хлопал ее по спине. — Привет, Аселька!
Женька сам встал в своей кроватке, держась ручками за перильца, и смотрел на меня. Я нагнулся к нему, он замер, соображая, а потом широко улыбнулся, словно защищаясь, на всякий случай.
— У-у, какой Анвар пафосный, Гарник, посмотри на него, какой он пафосный!
— Эй, бала, кала капай? — спросил он, не отрываясь от компьютера.
Когда он был маленький, их армянская семья какое-то время жила в казахском ауле, и он немного говорил по-казахски.
— Жаксы, жаксы махан кал. Рахмет сахан! — ответил я.
стрейнджерс ин де найт ту лавью ппплс и ай лав ю-ю-ю…
ла-ла-ла… ла-ла и ай лав ю-ю-у-у…
…стрейнджерс ин де найт ту лавью пиплс и ай лав ю-ю-ю… ла-ла-ла… л а-ла-ла и ай лав ю-ю-у… стрейнджерс ин де найт ту лавью пиплс и ай лав ю-ю-ю… ла-ла-ла… ла-ла-ла и ай лав ю-ю-у-у…
…стрейнджерс ин де найт ту лавью пиплс и ай лав ю-ю-ю… ла-ла-ла… ла-ла-ла и ай лав ю-ю-у-у…
— С почты.
— Никто Вам не звонил… Вам может месяц назад звонили.
— Звонили, доченька.
— О, боже мой…
Доченька!
— Я Вам не доченька, достали уже!
Бог ты мой…
Хоть помирай ложись…
— Жок-жок, кирек имес, сахан рахмет!
Я решил, что ничего не буду рассказывать.
— А что мать ее?.. А Аселька?.. — все выспрашивала Ксения на кухне.
Я вдруг увидел на шкафу пластиковую игрушку, которую привез для Женьки, она так же лежала там, как я ее и положил два месяца назад.
— Они же всю жизнь прожили вдвоем, Ксения, — сказал я. — Ведь отец их бросил, когда Асельке было семь лет. С тех пор они только с матерью.
— У нее мать страшная женщина, скажу я тебе, я же ее тогда видела, так все запущено! Мы выпили.
— Я пас, — сказал Гарник. — Надо слоган для Билайна придумать.
— Мне так жалко тебя, Анвар, — вдруг сказала Ксения. — Ведь ты тоже был маленький, как Женька, тебя тоже мама рожала…
— И я заметил, Ксения, когда у нас с Аселькой все хорошо, матери ее плохо, она одна… а когда мы с Аселькой ссорились и не разговаривали, то мать расцветала, она даже ко мне начинала хорошо относиться, представляешь? А я приехал с грошами, у меня там не было работы, там вообще мало у кого есть…
«Какие-то художники их знакомые, весь день играли в пинг-понг. Их деревянный дом казался заброшенным, умершим. И только звон пинг-понга. Там такой густой вдруг повалил в октябре снег. Ночью я слышал, как ломаются, трещат и обрушиваются от тяжести снега ветви. А утром все растаяло, и земля была зеленая от листьев. Ночью снова ветрено и холодно. Густо сыпались вдоль стен домов и по всей улице желтые листья, как беженцы какие-то, а между ними летала летучая мышь и сиротливо цеплялась за жестяной подоконник ярко освещенного окна. Кипение листьев в сухих арыках… И вот там, в Азии, все это мне вдруг так напомнило Крым. Я шел по улице, а мне навстречу, из темноты парень казах, что-то не так в нем было, он подошел вплотную, посмотрел в мое лицо, блеснул глазом, блеснул смешными золотыми зубами и пошел дальше, я медленно обернулся и тогда увидел, что у него в руке нож с длинным лезвием».
— …мало у кого есть работа, я все пытался устроиться, Ксения, но у меня ничего не получилось…
— А мать её что?
— …………………………… — говорил я.
…стрейнджерс ин де найт ту лавью пиплс и ай лав ю-ю-ю… ла-ла-ла… ла-ла-ла и ай лав ю-ю-у-у…
…стрейнджерс ин де найт ту лавью пиплс и ай лав ю-ю-ю… ла-ла-ла… ла-ла-ла и ай лав ю-ю-у-у…
стрейнджерс ин де найт ту лавью пиплс и ай лав ю-ю-ю… ла-ла-ла… ла-ла-ла и ай лав ю-ю-у-у…
«Скорую» вызвать?!
Не стучите, это стекло!
А перед глазами фото, где они с мамой: санаторий на Кавказе, на тропинке под пальмами невысокого роста женщина казашка, уставшие, измученные жизнью глаза, держит за руку высокую худую и нескладную девчонку, бантики, гольфы; девочка смотрит открыто, с беззащитным интересом, подогнула ножку и одну ступню в сандалике поставила на другую.
— Сейчас, — я ушел в ванную. Эта фотография разрывала мне сердце. Я, наверное, слишком громко застонал.
— Ты чего, Анвар?!
— Зуб… зуб заныл, Ксения… — я защелкал языком. — Где его теперь лечить?!
— А Аселька что?
— Может быть, я не любил ее, общажная связь? Боялся сказать ей, что ее не люблю? Жалел?
— Ей самой надо было думать.
Я все-все рассказал Ксении. От этого мне было нехорошо.
— А Гарник все на компьютере.
— А-а.
— Я иногда жалею, что мы его взяли у мамы.
— Компьютер?
— Да-а… вино купил, деловой такой! Слышь, Гарник, Анвар уже работает… Ты молодец.
— Да какая там работа, Ксения.
— Ты хоть стараешься. Ищешь способы какие-то, не ждешь…
— Ну, как я буду работать, когда у меня прописки нет? — неожиданно нервно отозвался Гарник. — Я сто раз тебе говорил!
— Гарник, ты не понимаешь, как я тебя пропишу, это же не моя квартира, мама и бабушка не доверяют тебе, ведь тебе невозможно доверять, ты поэт!
— Меня не возьмут нигде без прописки!
стрейнджерс ин де найт ту лавью пиплс и ай лав ю-ю-ю… ла-ла-ла… ла-ла-ла и ай лав ю-ю-у-у…
…стрейнджерс ин де найт ту лавью пиплс и ай лав ю-ю-ю… ла-ла-ла… ла-ла-ла и ай лав ю-ю-у-у…
— Вы здесь неправильно написали, как я вам перевод оформлять буду, у нас даже в книге такого нет!
— А что сделать-то?
— Вот здесь, здесь ставьте число.
— Но ведь Максим уже предлагал тебе хорошую работу.
— Он пидор.
— Ну разве это имеет значение?
— Ты хочешь, чтобы я стал пидором? — нараспев, протянул он. — Анвар, она хочет, чтобы я стал пидором и попал в их пидорскую мафию, тогда ей станет легче, ей по барабану все…
— Извини, что я начала, но ты просто не хочешь работать, Гарник, ты на компьютере играешь!
Женька заплакал.
— Я не играю, я изучаю Корэлл Дро.
— А, правда, Анвар, Женька такой хорошенький стал?
— Ребенок плачет!
— Ты, извини, тоже его отец, между прочим.
— А ты женщина.
— Это его мать этому научила, Анвар, он сам мне рассказывал.
— Что ты выдумываешь?!
— Он даже к матери своей не ездил, Анвар. Три года не ездил, прикинь, как все запущено!
— Поеду.
— У тебя денег нет… вон, Анвар же работает все-таки…
— Я не хочу так работать.
— А ты знаешь, Анвар, он Таньке, моей подруге, ночью руку на бедро положил, когда она у нас ночевала! Прикольно, да?
— Я ошибся.
— Ничего себе ошибочки у тебя, чувак!
— Я ее за тебя принял.
— Вот этого я тебе никогда не прощу!
— Я думал, что это ты, ты всегда с этого края лежишь!
— Ты просто отговорки ищешь, чтобы на компьютере…
стрейнджерс ин де найт ту лавью пиплс и ай лав ю-ю-ю… ла-ла-ла… ла-ла-ла и ай лав ю-ю-у-у…
стрейнджерс ин де найт ту лавью пиплс и ай лав ю-ю-ю… ла-ла-ла… ла-ла-ла и ай лав ю-ю-у-у…
— Нету, нету пенсии, ну сколько можно говорить, не пришла.
— Где-где? В Банке, где!
— На Руставели пятнадцать, туда езжайте, если доедете уже.
Гарник пошел и сильно шлепнул Женьку, он заревел еще сильнее. Ксения вздрогнула и посмотрела на меня круглыми черными глазами.
— Прикинь, как все запущено.
Звонил Кирилл. Мы договорились о встрече, я надеялся, что он пригласит своих студенток сексуальных.
Потом звонил Артемий, и Гарник долго обсуждал с ним новые стихи. Я играл с Женькой. Так приятно было находиться в теплой, уютной квартире. Ксения смеялась над Женькой, помогала мне учить его словам и читать детские стишки. Читали вместе. Было видно, что она соскучилась по этому.
— Зато у нас мальчик хороший получился! — вдруг сказала она. — Правда же, хороший?
Я остался ночевать. Ночью играли на компьютере в «Мортал комбат». Гарник проигрывал и злился, как ребенок. Ксения спала. Потом он по Интернету общался с какой-то «Киской», занимался с ней виртуальным сексом и возбудился. Он потряс головой, взял резинку в губы и как-то неожиданно женственно собрал блестящие черные волосы на затылке в хвостик, перетянул резинкой. Я почувствовал, что мне нужно уйти. Посидел на краешке ванной. А потом лег на раскладушку на кухне и уснул.
Утром приехал в общагу. Голуби скребли жесть над головой. Было плохо. Не находил себе места. Очень захотелось позвонить Асель. И вот сижу на почте, пишу.
Так и не смог позвонить, сидя в кабине, я почувствовал, что в доме у них темно и обе они молчат.
У Ксении в старом журнале «Вог» вдруг увидел девушку, чем-то похожую на Асель. Один глаз казался чуть меньше другого, будто она его немного прищурила. Она была красивее Асель, она была такой, какой Асель могла быть в идеале. Вырвал эту страницу.
Сижу на почте. Бабка ругается. В голове песня о странниках в ночи. Не петь ее. (Ноябрь 1996 г. Уже поздно.)
…стрейнджерс ин де найт ту лавью пиплс и ай лав ю-ю-ю… ла-ла-ла… ла-ла-ла и ай лав ю-ю-у…
…стрейнджерс ин де найт ту лавью пиплс и ай лав ю-ю-ю… ла-ла-ла… ла-ла-ла и ай лав ю-ю-у-у…