Никулин Игорь Владимирович
День независимости
Часть 2
(из ранее опубликованного)
Ростов. 18 мая 13 ч. 10 мин.
— Охарактеризовать Черткова? — удивленно спросил Кожемякина молодой лейтенант, откидываясь на спинку расшатанного стула.
Однокомнатная квартира на первом этаже бревенчатого барака, в которой они находились, звучно именовалась опорным пунктом охраны правопорядка, а лейтенантик, изучающий Кожемякина, за столом напротив — местным участковым.
Помещение кричало о своей бедноте. Забеленные потрескавшиеся стены с проглядывающей дранкой. Забранное решеткой, засиженное мухами окно рассохлось, и старая краска осыпается шелухой. Слева от единственного стола, заваленного ворохами служебных бумаг, стояла древняя пишущая машинка. У двери, где громоздился сейф; висела на гвозде дубинка, а на крючке, исполнявшем роль вешалки, под фуражкой, допотопная рация «Виола-Н».
— Хотелось бы представить, что он за человек, — подкупающе улыбнулся Кожемякин.
— Алкаш, — громко вздохнул лейтенант, давая понять, что такие чертковы из месяца в месяц портят статистику, доставляя ему головную боль. — Не успеваю материалы собирать. Пьет, гоняет жену и детей, нигде не работает.
— Этим сейчас не удивишь, полстраны в безработных ходят. Любопытно узнать, на какие же средства он содержит семью и успевает заложить за воротник?
— Вы верно заметили. Безработица. Участок, сами видите, не из лучших. Шанхай, рабочий поселок. Большинство при Советской власти работали на «подшипнике», а когда производство встало, оказались не у дел. Деньги добывают просто — цветной металл. Выкапывают кабеля, обжигают. Разоряют трансформаторные будки. Там, где высокое напряжение, бывает, что и гибнут. У меня за месяц второй несчастный случай на участке.
— Значит, Чертков дебошир? — переспросил Кожемякин.
— Точно. Вытрезвитель родным домом стал. По «мелкому» с начала года раз пять закрывали. Штраф платить нечем, отработает пятнадцать суток и домой, к жене и детям… А вы им с какой целью интересуетесь?
Кожемякин облокотился на стол.
— Видишь ли, лейтенант… Проходит твой подопечный по некоторым делам.
Участковый не поверил:
— Да ну! Он, конечно, хрень, но криминальнее пьяной драки ничего не совершит.
— В тихом омуте… Я твои владения плохо знаю, лейтенант. Проводишь?
Посмотрев на часы, участковый поднялся из-за стола и потянулся за фуражкой.
— До подведения итогов время позволяет. Идемте…
Улица Промышленная, тянувшаяся вдоль бетонного забора, окутанного поверху колючей проволокой, была плотно застроена старыми домишками. За досчатыми заборами, учуяв чужаков, заливались лаем псы; совсем по-деревенски, склевывая молодую пробивающуюся травку, по обочине дороги расхаживали куры.
В тени густого кустарника, на бревне расположилась веселая кампания. По улице разлетался отборный мат; плескалась в стакане водка.
— Гоняй, не гоняй — как о стену горох, — с досадой проговорил лейтенант и свернул к кустам.
Трое замызганных мужиков, уминающих, в качестве закуски, разорванную краюху хлеба, завидев милиционера, не очень-то смутились.
— Б… опять нелегкая принесла, — недовольно буркнул сморщенный, как высосанный помидор, пьянчужка, пряча за бревном недопитую поллитровку.
— Лейтенант Попов, — представился участковый. — Что за сборище?
— Отдыхаем, командир! Все нормально…
— Чего нормально? В трезвяк захотели?
— Не имеешь права! — заявил патлатый шатен в засаленной бейсболке. — Мы в легкой степени. С такой туда не берут. И, как вы там пишите, общественную нравственность, не оскорбляем.
— Молодец, Толян, — восхитился собутыльником сморщенный.
Участковый Попов побагровел и достал из подмышки папку.
— А протокольчик строчи… — лыбился подкованный в юриспруденции Толян. — Бумага все стерпит…
Пораженный наглостью выпивох, Кожемякин сгреб за шиворот первого попавшегося и, загнув, дал такого пинка в тощий обвислый зад, что бедолага десяток метров несся с крейсерской скоростью, после чего, зацепив отстающей подошвой туфли за край паребрика, полетел на землю. Куры с возмущенным квохтаньем бросились врассыпную.
Оставшиеся, забыв о недопитой водке, немедля ретировались.
— Пошли, лейтенант, — приводя в порядок дыхание, сказал Кожемякин. — Будет им наука.
Какое-то время они шли молча. Потом, как бы оправдываясь, заговорил участковый:
— Замучился я с ними. Разговаривал по хорошему, ржут. Положишь в вытрезвитель, так наши матерятся — никто из них не работает, штраф не оплатят. На сутки закрывал по мелкому хулиганству… Только что им пятнадцать суток, когда у многих за плечами по пять, а то и больше лет лагерей?.. И пальцем не тронь, вмиг прокурору жалобу настрочат.
— Чертков с такой же шайкой бродит?
— Бродил. Ногу недавно по пьянке сломал, так что дома сидит… может быть.
… Он обогнул палисадник, огороженный почерневшим и местами ломанным штакетником, постучал в окно бревенчатой избы. Колыхнулась тюлевая занавеска, у стекла возник помятый, небритый мужчина в линялой майке.
— Принимай гостей, Чертков, — громко, чтобы его услышали в доме, сказал участковый. — По твою душу…
Недовольная гримаса исказила лицо хозяина.
— Нюрка, поди открой!..
…Заливалась неистовым лаем собака, запертая в сарае, в глубине двора. Они прошли по тропинке, выложенной невесть откуда взявшейся здесь мраморной плиткой, к крыльцу. Сергей Станиславович Чертков сидел на кухне, обнимая костыли и выставив напоказ загипсованную ногу.
— С чем пожаловал, начальник? — зевнул он и потер пятерней волосатую грудь. — Вроде, за мной грехов не числится…
Отодвинув штору, заменяющую дверь, из комнаты высунулась девочка лет семи, с любопытством разглядывая гостей. Кожемякин подмигнул ей. Девочка фыркнула и скрылась за шторкой.
— А кто это с тобой? — спросил Чертков участкового, кивнув на Кожемякина.
— Я из ФСБ, — коротко ответил подполковник и показал корочки.
Чертков недоверчиво вчитался в документ и протянул:
— Ого-о!.. Чем это я заинтересовал вашу контору?
В соседней комнате возникло движение, на кухню вышла женщина в пестром халате, качая на руках младенца.
— Допрыгался! — с вызовом бросила она мужу. Глаза ее заблестели от слез:
— Говорила я, до добра твои дружки не доведут… — И переключилась на Юрия:
— Да вы не думайте… Он хороший. Пьет только… Да кто сейчас не пьет. А так… пальцем никого не тронет, никого не обидит. Да вы соседей спросите, слово дурного не скажут.
Чертков угрюмо, ни на кого не глядя, молчал.
— Вас как зовут? — спросил ее Кожемякин.
— Анна… Анна Викторовна.
— Мне нужен паспорт вашего мужа, Анна Викторовна.
Всхлипнув — младенец на руках отозвался пронзительным криком — она беспомощно посмотрела на мужа и ушла в комнату.
— Вот, — выйдя, протянула Кожемякину документ.
— Новый, российский, — отметил подполковник. — Чертков Сергей Станиславович, родился 8 мая 1966 года… Женат… дети… Выдан… отделом внутренних дел первого сентября тысяча девятьсот девяносто девятого… Все в порядке.
Чертков поднял на него тяжелый взгляд исподлобья.
— А вы думали иначе?
— Все в порядке, — повторил Кожемякин, но возвращать паспорт не торопился. — Скажите, любезный, а в связи с чем вы его поменяли? Повального обмена на паспорта нового образца, насколько мне известно, в вашем городе не производилось.
— Старый потерял, — нехотя сказал Чертков. — А без паспорта цветмет не принимают.
— Потерял, значит?.. Где? Когда?
— Да в августе. А где, кабы знать, не пришлось бы толкаться в очереди.
— Послушайте, Сергей Станиславович. Чтобы повстречаться с вами, мне пришлось добираться из Волгограда. И все ради того, чтобы довольствоваться вашими байками?
— Не пойму, чего вы от меня хотите, — огрызнулся хозяин. — За мной все чисто. Сказал потерял, значит потерял. А нет, докажите обратное.
Анна рывками баюкала ребенка, и ему передалась нервозность матери. Младенец снова зашелся криком.
— Чего вам от него надо?.. — Истерично выкрикнула она. — Человек сидит дома, на бюллетне, пить перестал…
— Анна Станиславовна, где ваш муж был девятого мая?
— Дома, — растерянно сказала она.
— А кто это может подтвердить?
— Да кто угодно… Я, соседи… Валька, сестра Серегина, заходила…
— Девятого мая в Волгограде произошел взрыв. Мы вычислили исполнителей, но вот что интересно: один из них, проживая в гостинице, зарегистрировался под именем вашего мужа…
— Это какая-то ошибка… — глаза ее изумленно распахнулись. — Он же дома…
— Совпадает и дата рождения, и домашний адрес. Единственное различие, указаны серия и номер паспорта советского образца… Поэтому, чтобы мне не пришлось задерживать вашего Сергея по подозрению в совершении теракта и этапировать его в Волгоград, — Кожемякин откровенно блефовал, но блефовал с умом, рассчитывая на успех, — хотелось бы услышать не вранье про утерю, а правду.
Чертков опустил лохматую голову. Костыли, прислоненные к стулу, съехали и с грохотом упали на пол.
— Ничего не знаю, — невнятно пробормотал он. — Паспорт я посеял.
— Дурак! — взвизгнула Анна, окончательно перепугав ребенка. Перекрикивая истошный рев, сама давясь слезами, набросилась на мужа. — Дурак! С тобой не шутки шутят. Говори правду, а то в самом деле закроют. Говори… Ох, дура я, дура… Говорила мама, не сходись с ним… Всю жизнь мою погубил!..
— Иди отсюда! — подскочил на стуле Чертков и взвыл от боли. — Еще посмотреть надо, кто чью…
— Паспорт… — напомнил ему Кожемякин.
— Да заложил я его! Тем летом! С бодуна мучился, денег нет, и никто не занимал. Пришел на толчок к Ревазу и попросил в долг. Он дал бутылку султыги, паспорт в залог забрал. «Чтоб, — говорил, — не бегал потом от меня и помнил о долге».
— Почему не забрал назад?
— А нечего было забирать!.. На приемке железо без документа по нормальной цене не берут. Наскреб мелочь на пустых бутылках, пришел к нему. Паспорта уже нет. Потерял, мол, но ты не переживай. В ментовке враз восстановят. И еще пол-литра выставил, чтобы вину загладить.
Кожемякин задумался, положил паспорт на кухонный стол.
— И заявлять ты не стал. Верная отговорка, на утерю сваливать. А то, что по твоим документам преступники орудуют, тебе наплевать… Живи, копти воздух.
Чертков что-то промямлил вслед, но подполковник его уже не слушал, хлопнув дверью.
Квартиру Васильевых долго искать не пришлось, благо, что хрущевка, в которой они жили, была неподалеку от частных застроек.
Дверь открыла опирающаяся на клюку полуглухая старушка, и Кожемякин ей долго втолковывал, кто он и кого ищет.
Старуха его так и не поняла, слабым голосом позвала во влажный полутемный коридор:
— Галя… наверное к тебе.
Вышла сухая, седеющая женщина и, выслушав, пригласила пройти.
— Вы мать Геннадия? — спросил Кожемякин, оказавшись с ней наедине в комнате.
— Да, — кивнула она. — Остались теперь вдвоем с бабушкой. Доживаем свой век…
Васильева была еще не так стара, как казалась внешне. Возможно, горе с сыном окончательно подорвало ее, возложив на строгое лицо несмываемую печать печали.
— Заранее прошу прощения за возможную бестактность. Отчего умер Геннадий?
— Передозировка… Наркотики стали бичом молодежи. Друзья начали колоться, и он не отставал.
— И он не пробовал лечиться?
— Пытался, да что толку. В наше время не человек формирует общество, а общество человека. Друзья-то прежние; глядя на них, снова втягивался… Может чаю попьете? — спохватившись, предложила она.
— Извините, я всего на минуту. Просто хотелось уточнить кое-какие моменты… Он вещи из дома продавал?
Васильева провела ладонью по глазам, вытирая слезу.
— Продавал, — глотая звуки, выдавила из себя. — Магнитофон унес, потом ковер со стены снял. Все таскал на базар, торгаши скупали за копейки…
— А паспорт?
— Паспорт? — сразу не поняла она. — Паспорт… Не было паспорта… Когда Геночка… — Васильева глубоко вздохнула, словно ей не хватало воздуха, и произнесла с болью, — умер, в морге потребовали его документы. Иначе свидетельство о смерти не выписывали. Всю квартиру перевернула, так и не нашла. Пришлось в милиции брать справку.
— А куда он мог его задевать, не знаете?
Она недоуменно посмотрела в глаза Кожемякину.
— Не знаю, и спросить уже не с кого. На рынок, наверное… Продал, или поменял на наркотики…
«Опять рынок, — мыслил Кожемякин, выйдя из подъезда, — пора наведаться, разворотить осиное гнездо. Да заодно этого Реваза прощупать. Сдается мне, встреча будет не лишней».
После обеда, проигнорировав очередь в приемной, Кожемякин пробился к начальнику районного управления внутренних дел…
— Рынок на Толбухина у меня как бельмо в глазу. Киоски, скупка краденого, наркотики. Рядом пивная. Отсюда драки, поножовщина… На твоего Реваза имеется оперативная информация. Криминальным бизнесом занимается, но так, по мелочи. Пока нет резона браться за него всерьез.
— Разговора с ним по душам не выйдет, — сказал Кожемякин. — Но и время не терпит пустое вранье выслушивать. Как бы его ущучить, чтобы сразу вывести на откровенность?
Полковник милиции задумался:
— Как, говоришь? Могу тебе дать хорошего опера в сопровождающие, только… мне кажется зря. Замкнется, чего доброго, и вообще откажется от сотрудничества. А если… — Он улыбнулся, и задорные искорки сверкнули в его глазах. — У него четыре киосков на рынке. А при желании можно у любого торговца недостатки выявить. Вот что…
Он набрал телефонный номер и коротко приказал в трубку:
— Серова ко мне. Немедленно.
Автопатруль вневедомственной охраны высадил Кожемякина и оперуполномоченного ОБЭПа Серова, не доезжая рынка.
Серов, коренастый малый в буклерованном пиджаке, размашисто шагал к коммерческим киоскам, и на ходу получал последние инструкции подполковника.
— Твоя задача: любыми способами попасть в киоск Реваза и зацепиться хоть за что-нибудь. Ты же специалист…
— Не переживайте. Не первый год в милиции…
Подойдя к крайнему киоску, Серов небрежно сунул в окошко деньги и затребовал пиво.
Продавец ссыпала на тарелку сдачу и подала запотевшую бутылку. Как ни в чем не бывало, оперативник пиво забрал и, подождав, снова склонился к окну.
— Не понял, девушка, а где чек?
Ответом стало гробовое молчание.
— Так где же чек? — грозно вопросил Серов.
— Киоск не работает, — ответил изнутри несмелый женский голос.
Оконце закрылось, и на стекле появилась картонка с коряво выведенной надписью: «Не работает».
— Откройте! — постучал он по стеклу.
Торговка справа, укрывавшаяся от солнца под громадным зонтиком, возмутилась:
— Чего докопался? Иди, пока милицию не вызвали.
Серов и не думал уходить, и, для большего шума, затарабанил кулаками по железной двери киоска.
— Верните деньги, пиво просрочено!..
Шум поднялся нешуточный. Из киосков высовывались встревоженные продавцы. Спешил к нарушителю спокойствия малорослый, кривоногий кавказец в белой рубахе с засученными рукавами.
— Пошел прочь отсюда! — накинулся он на Серова, брызжа слюной.
— Ты хозяин? — не теряя спокойствия, уточнил опер.
— Ну я! Ка…
Кавказец захлебнулся слюной, увидев перед глазами раскрытые красные корочки.
— Приехал, дорогой? Открывай заведение, проверим твой кассовый аппарат.
Реваз сдулся, хотел что-то сказать в оправдание, но Серов его жестко подстегнул:
— Давай скорее!
После раздосадованного пинка в дверь, она открылась. Убрав с пути владельца, оперативник прошел в заставленное ящиками помещение и присвистнул:
— Я так и знал.
Кассовый аппарат без кожуха напоминал разобранный конструктор, а под прилавком, заваленные тряпьем, выглядывали горлышки водочных бутылок.