Мое появление - Уоллес Дэвид Фостер

Дэвид Фостер Уоллес

Мое появление

My Appearance by David Foster Wallace

Я женщина, которая появилась в «Late Night с Дэвидом Леттерманом» 22 марта 1989 года.

По словам моего мужа, Руди, я женщина, чье лицо и умонастроения известны примерно половине статистически учитываемого населения Соединенных Штатов, чье имя на языках, обложках и экранах. Чье сердце сердца невидимо миру и неприступно, скрыто. Это, как думал Руди, и могло бы спасти от всех опасностей этого появления.

Неделя 19 марта 1989 была неделей, когда в эстрадном ток-шоу Дэвида Леттермана показывали серию скетчей о личных увлечениях и времяпрепровождении руководства NBC. Мой муж, чье имя больше известно внутри шоу-бизнеса, чем вне его, знал и боялся Леттермана; он заявлял, что ему отлично известно, как Леттерман обожает надругаться над женщинами-гостями, что тот — женоненавистник. В воскресенье муж сказал, что ему кажется, будто ему с Диком и женой Дика Чармян надо подготовить меня обработать Дэвида Леттермана и быть обработанной им. 22 марта была среда.

В понедельник зрители присоединились к Дэвиду Леттерману на рыбалке в открытом море с президентом новостного отдела NBC. У руководителя, которого мой муж знал и у которого из каждого уха торчал пучок рыжих волос, были современнейшие яхта, удочка и леска, и оказывается, для морской рыбалки не нужны крючки. Они с Леттерманом прилаживали наживку на лески резинками.

— Он так и ждет, когда несчастный придурок хотя бы подумает сказать «без труда не вытянешь и рыбку из пруда», — скорчился мой муж, закуривая.

Во вторник Леттерман изучал огромную коллекцию магнитиков на холодильник руководителя творческого развития NBC. Он спросил: «Это же энтертейнмент, дамы и господа? Или как?»

На языке я чувствовала горечь Ксанакса.

Мы попросили Рамона достать видеокассеты старых серий Late Night и просмотрели их.

— Что чувствуешь? — спросил муж.

Леттерман в замедленном движении ронял с двадцатиэтажного дома на зацементированную парковку бутылки шампанского, какие-то округлые фрукты, зеркальное стекло и нечто, на миг показавшееся поросенком.

— Тут жизненно важна фальшивость, — сказал Руди, когда Леттерман бросил визжащего поросенка с очевидно ненастоящей крыши в студии; мы смотрели, как что-то долго неслось с уже настоящей крыши навстречу цементу и в итоге оказалось чучелом поросенка.

— Но это не значит, что он не опасен, — муж бросил короткий взгляд на свое отражение в черном стекле окна комнаты и сменил позу. — Не думай, что фальшивость настоящая.

— Я думала, фальшивость по определению не очень настоящая.

Он указал мне на экран, где Пол Шэффер, музыкальный помощник и друг Дэвида Леттермана, изображал плечами и руками свой фирменный жест «поди-разбери».

Перед тем, как Рамон поставил видео, мы оба приняли Ксанакс. Еще у меня был стакан шабли. К моменту изучения и обсуждения магнитиков я уже очень устала. Муж тоже устал, но его все больше и сильнее тревожило, что это конкретное появление может представлять собой проблему. Все могло быть очень серьезно.

Из Нью-Йорка мне позвонили в прошлую пятницу. Звонивший поздравил с тем, что мой полицейский сериал продлили на пятый сезон, и спросил, не хотела бы я прийти на «Late Night с Дэвидом Леттерманом» на следующей неделе, добавив, что мистер Леттерман был бы ужасно рад видеть меня на передаче. Я предварительно согласилась. Я избавилась почти от всех былых иллюзий, но все же чертовски горжусь успехом своего сериала. У меня отличный персонаж, я тяжело работаю, хорошо играю и практически обожаю актеров и людей, связанных с производством. Я позвонила агенту, режиссеру и мужу. Согласилась появиться в среду, 22 марта. То был единственный интервал, когда мы с Руди были свободны от расписания, которое не давало мне и двух дней отдыха подряд: мой сериал снимали по пятницам, а за день до того обязательно проходили чтения и костюмные репетиции. Даже 22-е, как указал муж за коктейлем, означало вылет из LAX самым ранним утром, так как во вторник я была обязана по контракту появиться на съемках рекламы сосисок. Мой агент подумал, что сможет передвинуть съемку для сосисок — народ в «Оскар Майер» в течение всей кампании был весьма любезен — но муж взял за правило всегда следовать обязанностям, прописанным в контракте, и, как его партнер, я тоже решила жить согласно этому принципу. Это значило засидеться допоздна во вторник, просматривая Дэвида Леттермана, поросенка, магнитики на холодильник и бесконечный ряд домашних питомцев с выдающимися талантами, а потом успеть на предрассветный рейс на следующее утро: хотя запись Late Night начиналась только в 17:30., Руди с огромным трудом назначил перед ней конференцию с Диком, чтобы помочь мне.

Перед тем, как я легла спать во вторник ночью, Тери Гарр у Дэвида Леттермана надела костюм-липучку и бросилась на покрытую липучкой стену. В этом выпуске в его рубрике о книгах был «Справочник покупателя для чиновников Нью-Йорка» 1989-го; Леттерман держал книгу, пока на стене за его спиной на высоте нескольких метров от пола висела Тери.

— Это могла быть ты, — сказал муж, звоня в кухню, чтобы принесли стакан молока.

У шоу, казалось, был фетиш на составление списков из десяти пунктов. Мы смотрели, как сотрудники «Late Night» нашли десять самых худших телевизионных реклам. Помню номер пятый или четвертый: немецкий производитель автомобилей пытался проассоциировать покупку машины коробкообразной формы с сексуальным удовлетворением, показывая на фоне духовых инструментов и сосен томную скандинавку, ставшую жертвой чар рычага передачи.

— Что ж, я определенно тронут, — сказал Леттерман, когда кончился клип. — А вы, дамы и господа?

Он предложил фальшивое промо программы, которую АВС решили не выпускать следующей осенью. Промо было клипом с подтекстом о четырех курдских повстанцах в тюрбанах, обвешанных пистолетами, которые решили отдохнуть от революции и организовать квартет Генделя на роскошном лужке с багровыми цветочками. Бутон культуры, распускающийся даже на самой скалистой почве, — на поверхности. Леттерман прочистил горло и заявил, что АВС все-таки поддалось давлению Учительско-родительской ассоциации и отменило программу. Пол Шэффер, под барабанную дробь, спросил, с чего бы это. Леттерман улыбнулся со смущением, которые мы с Руди нашли привлекательным. Как обычно, ответов было десять. Я помню два: «Изображение сикхов и носильщика» и «Изображение сект и Василия». Все шипели от удовольствия. Даже Руди засмеялся, хотя и знал, что АВС не планировало такой программы. Я смеялась сонно и прижалась к его руке, лежащей на спинке дивана.

Также Дэвид Леттерман говорил, через разные интервалы, «А теперь кое-что смешное, ребят». Все смеялись. Помню, что мне не показалось, будто в Леттермане есть что-то особенно угрожающее, хотя мысль отдираться от стены меня огорчала.

Мне было абсолютно все равно, пока самолет летел; когда мы приземлялись, нам навстречу по летной полосе бросилась скошенная тень. К этому времени я была уже довольно расстроена. Я даже подскочила и сказала «Ой!», когда переднее колесо самолета коснулось тени на земле. Я заплакала, хотя и не сильно. Я женщина, которая плачет, если расстраивается; меня это не смущает. Муж коснулся моих волос. Утверждал, что мне все же не стоит принимать Ксанакс перед записью, и я согласилась.

— Тебе нужна острота реакции, — таков был его аргумент. Он взял меня под руку.

Водитель NBC где-то позади загрузил наши сумки; я слышала громкий стук багажника.

— Ты должна быть остроумной и подготовленной, — сказал муж. Он решил, что я достаточно переживаю, чтобы не спорить; Руди знал человеческую психологию.

Но теперь я рассердилась. Я же знала, откуда взялась минимум половина моих переживаний.

— И сколько именно нужно готовиться? — спросила я. Мы с Чармян уже посовещались по междугороднему насчет моего появления. Она рекомендовала вести себя солидно и просто. Я буду в простом голубом платье, без украшений. Волосы будут распущены.

Заботы Руди были другого рода. Он заявил, что боится за меня.

— Я не вижу ничего такого мрачного, что ты, кажется, видишь в Дэвиде Леттермане, — сказала я ему. — У него веснушки. Он раньше вел прогноз погоды. Он остроумный. Но я тоже, Руди, — мне хотелось Ксанакса. — Мы оба меня знаем. Я актриса, которой сорок и у которой четыре ребенка, ты мой второй муж, ты успешно сменил работу, у меня три сериала, два последних были успешны, у меня номинация на Эмми, и, похоже, мне никогда не сделать карьеру в полнометражном кино и во мне никогда не признают серьезную актрису, — я повернулась на заднем сиденье к нему лицом. — Ну и что? Все это известно. Это и так давно в открытом доступе. Я честно не понимаю, что во мне может быть надругабельного.

Муж положил руку, накачанную, на спинку заднего сиденья позади меня. Лимузин пах, как дорогая сумочка; внутри него была красная кожа и сказочно мягко. Он казался почти влажным.

— Он тебе еще даст погрустить из-за сосисок.

— Пусть его, — сказала я.

Когда мы проезжали через дальний юго-запад Манхэттена, муж стал опасаться, что водитель NBC, юный и смуглый латиноамериканец, может расслышать, что мы говорим друг другу, несмотря на то, что между нами сзади и ним спереди была толстая стеклянная панель, и чтобы с ним общаться, необходимо было включить рядом с ней интерком. Муж пощупал стекло и решетку интеркома. Голова водителя не двинулась, он только оценивал трафик в зеркалах. Нас развлекало радио; сквозь интерком вплывала классическая музыка.

— Он нас не слышит, — сказала я.

— …а если все как-то записывается, и все поставят в эфире, а ты будешь только в ужасе глазами хлопать? — пробормотал муж, успокоившись насчет интеркома. — Леттерман и не на такое способен. Мы будем выглядеть абсолютными идиотами.

— Почему ты настаиваешь, что Леттерман злой? Он не кажется особенно злым.

Когда за окном побежал серьезный Манхэттен, Руди постарался успокоиться.

— Это человек, Сью, который публично спросил Кристи Бринкли, в каком штате проходит Кентукки Дерби.

Я вспомнила, что говорила по телефону Чармян, и улыбнулась.

— Но она же ответила правильно?

Муж тоже улыбнулся.

— Ну, она волновалась, — сказал он. Дотронулся до моей щеки, а я до его руки. Нервная дрожь стала понемногу сходить.

Задействовав свою руку и мою щеку, он повернул мое лицо к его.

— И Сью, — сказал он, — дело не в злобности. Дело в смехотворности. Эта сволочь питается смехотворностью, как какой-то гигантский паразит, нелепый, как Хауди-Дуди[1]. Все шоу этим питается; растет и процветает, когда все становится абсурдным. Леттерман становится сразу такой объевшийся, мрачный, сияющий. Спроси Тери про липучку. Спроси Линдси про то поддельное видео с ним и Папой Римским. Спроси Мэри Мур. Спроси Найджела, Чармян или Дика. Ты их слышала. Дик может такое порассказать, что волосы дыбом встанут.

В сумочке у меня лежала пудреница. Кожа горела и болела от грима со съемок два дня подряд.

— Но он располагает, — сказала я. — Леттерман. Когда мы смотрели, мне показалось, он любит выставить себя в смешном свете так же, как и гостей. Так что он не лицемер.

Мы попали в небольшой затор. Растрепанный мужчина пытался почистить лобовое стекло лимузина рукавом. Руди постучал по стеклянной панели, чтобы водитель включил интерком. Попросил, чтобы нас везли сразу в Рокфеллер Центр, где снимается Late Night, а не сперва в отель. Водитель ни кивнул, ни даже повернулся.

— Вот потому он так опасен, — сказал муж, приподнимая очки, чтобы помассировать переносицу. — Все это предприятие питается смехотворностью каждого. Зрители понимают, что он высмеивает сам себя, и это спасает хитрую сволочь от реального высмеивания.

Когда юный водитель погудел, бродяга отскочил.

Нас повезли на запад и слегка на север; с такого расстояния я видела здание, где снимается Леттерман и где у Дика кабинет этажом выше. Дик был профессионально связан с моим мужем, пока Руди не решил уйти на общественное телевидение. Мы еще оставались друзьями.

— Выстоишь ты или падешь, зависит от того, как будет выглядеть твоя смехотворность, — сказал Руди, наклонившись к зеркальцу пудреницы поправить узел галстука.

С каждой секундой приближения небоскреб Рокфеллера было видно все меньше и меньше. Я попросила половинку Ксанакса. Я женщина, которая не любит путаницу; она меня расстраивает. В конце концов, мне хотелось быть одновременно и остроумной, и расслабленной.

— Показаться, — поправил муж, — одновременно остроумной и расслабленной.

— Тебя выставят в смехотворном свете, — сказал Дик. Он с моим мужем сидел на диване в своем офисе на таком высоком этаже, что у меня было ощущение в ушах, будто мы взлетаем. Я глядела на Дика с не кричаще дорогого кресла из ткани, натянутой на сталь. — Это не в твоей власти, — сказал Дик. — Но то, как ты отреагируешь — да.

— Что да?

— В твоей власти, — сказал Дик, поднимая стакан к маленькому ротику.

— Если он хочет выставить меня глупой, то, наверное, пусть попробует, — сказала я. — Наверное.

Руди поболтал содержимое стакана. Зазвенел лед.

— Это то самое отношение, которое я пытался в ней взрастить, — сказал он Дику. — Она-то думает, он будет такой, каким ей кажется.

Оба улыбнулись, снисходительно покачали головами.

— Ну, он, конечно же, не такой, — сказал мне Дик. У Дика, вице-президента NBC по ресурсам вещания, был самый маленький рот, что я видела на человеческом лице, хотя мы с мужем знали его уже давно, как и Чармян, и были с ними лучшими друзьями. Его рот был в высшей степени безгубый, а уголки острые; на вид скорее не рот, а рана на лице. — Потому что никто не такой, каким выглядит, — сказал он. — И это Леттерману кажется его сокровенным изобретением. Вот почему все на шоу подвергается высмеиванию, — он улыбнулся. — Но у нас есть преимущество — мы это знаем, Сьюзан. Если заранее знаешь, что он выставит тебя в смехотворном свете, тогда ты на шаг впереди, потому что можешь сама выставить себя в смехотворном свете, а не дать это ему.

Я-то думала, что пойму хотя бы Дика.

— Я должна сама выставить себя смешной?

Муж закурил сигарету. Скрестил ноги и посмотрел на белого кота Дика.

— Главное тут — дадим мы Леттерману смеяться над тобой на национальном телевидении или ты его опередишь, присоединишься к веселью и сделаешь все сама, — Руди посмотрел на Дика, когда тот поднялся. — От этого выбора, — добавил он, — зависит, выстоим мы или падем. — он выдохнул. На диване лежал луч солнечного света. Свет на такой высоте казался ярким и холодным. Дым сигареты висел в нем, как чернила в воде.