П. СУРОЖСКИЙ
П О Д Г Р О З О Й
Повести и рассказы для юношества
ПОД ГРОЗОЙ.
Повесть.
1.
Зима стояла мокрая. То выпадет снег, то рас-
тает. На улицах грязь, а- в квартирах сырость.
Щербаковы жили в одной комнате— пятеро.
Было тесно и холодно. Дровадорогие— не по кар-
Манну.
Щербаков работал железнодорожных мастер-
ских. Денег не платили—-пусто было в державной
казне, и, возвращаясь домой Щербаков досадливо
отвечал на немой вопрос жены:'
— Опять ничего. Завтраками кормят.
Андрейка смотрел на отца, на мать—лица их
были хмурые—и думал:
«Опять, стало быть, воду хлебать. Хоть бы
хлеба вволю».
Хлеба-то как раз и не хватало. Выдавали из
лавок по талонам, да и то не каждый день. А
сколько стоять приходилось в очередях. Вытя-
нется хвост квартала на два и подвигается медлен-
но-медленно. А на улице слякоть, мокрота. Ветер
такой сердитый, из-за Днепра, бежит по улице,
обдает холодом, забирается в каждую прореху.
Руки синие, в сапогах хлюпает грязь.
Андрейке часто приходится торчать в очере-
дях. Больше некому—отец на работе, у матери хо-
зяйство, да и стоять она долго не может, ребено-
чек скоро должен родиться, бабушка еле моги
волочит, а сестренка Таня малая еще—шестой год
пошел.
Если бы сапоги были крепкие—наплевать бы
на холод. В очередях даже весело. Сколько разго-
воров... Чего только не услышишь! Заведут спор,
почему так трудно стало жить, и начинается пере-
бранка. Одни говорят—революция виновата, дру-
гие на большевиков все сваливают.
— Да у нас-то кто сейчас—большевики?
— Нет, украинцы.
— Так почему же они тебе денег не дают,
чтобы на все хватало?
— Почему... Да потому, что... чорт их разберет,
почему...
— Стало быть, не большевики виноваты.
Старухи каркают, как вороны:
— Бога забыли, оттого и голод.
— А ты, бабка, бога помнишь?
- Руки б мои отсохли, коли б я его забыла.
— А почему-же бог тебе хлеба не дает?
Старуха плюет и крестится:
— Отвяжись, окаянный. Смутители проклятые.
Андрейке нравятся такие разговоры. Здорово
поддевают один другого.
Придя домой, он рассказывает про слышанное
отцу.
Отец только головой покачивал:
— Эх, граждане тоже...
А в последний раз сказал:
— Скоро по-иному заговорят.
— Почему?— спросил Андрейка.
Отец помолчал и вымолвил, понизив голос:
— Большевики наступают.
2.
Жили Щербаковы на окраине, около вокзала.
Лепились по косогору маленькие домишки тесно-
густо. Улицы кривые, грязные. Жила тут бед-
нота.
А на бугре, нависая обрывами над синей лен-
той Днепра, стоял город. Тут были широкие улицы,
красивые церкви, большие дома.
Когда Андрейка попадал в город, у него разбе-
гались глаза, и город для него был, что ярмарка.
Сколько людей и какие нарядные, как быстро
бегут трамваи, какие приманки в магазинах! По-
стоишь у окон—слюнки потекут.
Нарядные люди заходят в магазины, покупают
разные лакомые товары и уносят, аккуратно завер-
нутые в бумагу. А Андрейка не может купить даже
бублика у торговки, что стоит с корзиной на улице,
даже семечек на копейку.
Вот из одного магазина вышла молодая жен-
щина в дорогой шубе и с ней девочка, пухлая и
розовая, как кукла. У обоих в руках свертки, пере-
вязанные голубыми ленточками.
— Мама, ты забыла купить бисквит,— говорит
девочка.
— Ах да, спасибо, что напомнила, у нас к чаю
ничего нет вкусного.
И они вернулись опять в магазин.
«Ишь, пухлые, бисквитов захотелось», поду-
мал Андрейка, глядя им вслед.
Снует вдоль магазинов беззаботная толпа с ве-
селым говором: видно, что этим хорошо одетым
людям живется весело, сытно, вольготно, и они не
думают ни об очередях, ни о хлебе, ни о мерзлой
картошке.
Прошла группа гимназистов. Все они чистень-
кие, в серых шинельках, с серебрянными веточками
на фуражках. Они громко говорят и пересмеи-
ваются.
Крайний, рассуждая о чем-то, развел руками и
задел Андрейку.
— Чего пихаешься?—огрызнулся Андрейка.
Гимназисты посмотрели на него— маленький,
в рваном пальтишке, напыжился, как озябший
воробей,— и громко заржали.
— Ишь ты... пролетарий,— сказал крайний гим-
назист.
И опять заржали.
У Андрейки закипела злость. Будь это один на
один, Андрейка показал бы ему пролетария.
Заныло в животе от голода. Окна и магазины
дразнили, оттуда пахло едой. Андрейка свернул
в переулок и побежал домой, чавкая по мокроте
дырявыми сапогами.
3.
Отец вернулся поздно. Андрейка уже спал, но
услышал стук и проснулся.
Мать открыла дверь. Отец вошел, и Андрейке
бросилось в глаза что-то новое в его лице.
Андрейка видел уже однажды у отца такое лицо—
в тот день, когда об'явили про революцию.
И Андрейка насторожился.
Отец бросил на стол шапку, сдернул с плеч
пальто и сказал, обращаясь к матери:
— Ну, Даша, держись. Решили об'явить заба-
стовку.
— Когда?
— Как только Красная армия подойдет к го-
роду. Все фабрики и заводы, даже железная до-
рога, водопровод и электрическая станция. Будем
бороться с Радой, пока не сковырнем ее.
Мать слушала молча. Ее как-будто испугали
слова мужа. Спросила опасливо:
— Удержитесь-ли?
Отец сказал:
— Через два-три дня Красная армия будет под
городом. Тут мы и начнем бой. Момент самый под-
ходящий. Пора разделаться с гайдамаками.
Андрейка слушал, и у него бежали мурашки по
спине. Он смотрел на отца горячими глазами,—
вот так бы и бросился к нему, прижался бы к его
колючей щеке и густым, черным, давно не чесан-
ным волосам.
— Поесть бы чего,— сказал отец.
— Сейчас дам.
Мать поставила миску с похлебкой, соль, отре-
зала кусочек хлеба.
- Эти дни будут трудные,— говорил отец, гло-
тая ложку за ложкой.— Может и хлеба не дадут.
Ну, да лучше потерпеть недельку, пока советская
власть не выгонит эту сволочь.
Маленькими кусочками отец откусывал хлеб, до-
едая похлебку, и когда проглотил последний кусо-
чек, бросил ложку на стол и стал вертеть папиросу.
Закурил, выпустил струйку дыма и сказал:
— На всякий случай, Даша. Теперь много
наших забирают, могут взять и меня. Так ты не
бойся. Посижу и вернусь. В случае чего— в коми-
тет иди, там товарищи помогут. Главное не робей.
Андрейка заснул не скоро. Потушили свет, легли
мать и отец, на дворе шумел ветер, что-то посту-
кивало за окном.
А Андрейка пучил глаза в темноту, думая о том,
как будет тогда, когда придут красные войска и
вступят в бой с гайдамаками.
4.
Никто не видел, но все чувствовали, что на
город надвигается гроза.
Все как будто оставалось по-прежнему. Бегали
трамваи, торговали магазины, звонили колокола
в церквах, шлифовала камни главных улиц празд-
ная толпа.
Но было что-то тревожное во всем этом. Чаще
стали появляться конные раз'езды, и особенно
много было их на окраинах. Гарцевали в серых
шапках и синих казакинах гайдамаки на сытых
конях. За спиной винтовка, в руках плеть, разбой-
ничьи лица, волчьи глаза. Рыскали по городу, ища
случая пустить в ход нагайку, и особенно были
люты к рабочим и евреям. Где собиралась кучка
в пять-шесть человек, гайдамаки налетали с ру-
ганью и криком:
— Р... разойди-ись!
И хлестали нагайками тех, кто не успевал уйти»
быстро.
А собирались на улицах часто. Роем роились
по городу всякие слухи, их была тьма-тьмущая и
чаще всего срывалось с губ вещее слово:
— Большевики.
На больших, нарядных улицах, где жили сытые
и довольные, это слово произносилось с трепетом;
на окраинах, где ютилась рабочая беднота,—с ра-
достью, с надеждой на избавление.
Придут большевики,— а на окраинах верили,
что они придут,—и изменится к лучшему каторж-
ная жизнь и не будут роскошествовать одни и
голодать другие.
Андрейке не сиделось дома. Сапоги худые,
пальтишко драное, шапка сползает на уши и хо-
лодно под ветром, в мокроте. Но дома было
скучно, хотелось на улицу, хотелось смотреть, слу-
шать, калякать с товарищами о том, про что гудел,
как улей, весь город.
Андрейке тринадцатый год. Он ходил в школу,
но неисправно, в школе было холодно и не всегда
приходили учителя. После рождественских святок
дело совсем расклеилось, и Андрейка забросил
школу.
Большинство его товарищей тоже отстали от
школы. Какое уже там ученье, когда подводит жи-
воты от голодовки и одежонка худая—не выси-
дишь. Дома хоть польза какая-нибудь—то полено,
гляди, притащут, то воды принесут, то в очереди
постоят. А от школы ни пользы, ни удовольствия,
только потеря времени.
Но связь между собою ребята держали. Соби-
рались часто целою гурьбой, гоняли по улицам,
шлепая дырявыми сапогами по мокроте, бегали на
станцию смотреть на паровозы, лазили по обры-
вам, круто спускавшимся к Днепру.
С обрыва хорошо было скатываться по скольз-
кому, обледенелому снегу. Садились прямо на снег
и летели вниз с криком, свистом, улюлюканьем,
опрокидывая друг друга и загрузая в снежных на-
метах. А потом взбирались наверх, и это было
самое трудное: нужно было ползти, цепляясь за
каждый кустик, за каждую кочку. А тут, гляди,
нагонит товарищ, ухватит за ногу— и пошел опять
кувырком вниз, пока не плюхнется в рыхлый снег.
Навозившись вволю, отдыхали на обрыве.
За Днепром синели леса, расстилалась на де-
сятки верст серовато-белая даль, а за обрывом
гудел город и гул этот был протяжный, глухой и
ровный, словно кто водил смычком по басовой
струне.
— Вон оттуда большевики придут,—сказал Гав-
рик, указывая скрюченным пальцем на лес.
— Чего им идти? Они по чугунке приедут,—
возразил Андрейка.
— Как же они могут приехать, когда чугунка
в гайдамацких руках?
— Дело большое! Отобьют и кончено. Ты ду-
маешь, большевики шутки шутить будут? Они так
попрут, что только держись. Их, ведь, сила!
— И гайдамаков не мало.
— Да что гайдамаки? Они только тут, в го-
роде, храбрые,—вмешался Еремка, самый старший
из ребят.— А напусти на них большевиков, сразу
хвост подожмут.
— Ах, и будет бой,—захлебываясь, сказал
Андрейка.—Когда большевики подойдут, наши в
городе ударят и начнут чистить гайдамаков с двух
концов. За гайдамаков только буржуи стоят, а все
рабочие и солдаты за большевиков.
— А ты откуда знаешь?—спросил Гаврик.
— Чего знать? Кого хочешь спроси: кто из нас
за гайдамаков?
— Я,—выступил вперед Петрик, самый малень-
кий и самый бойкий из ребят.
Все вытаращились на него. Но у Петрика пры-
гали в глазах такие задорно-смеющиеся огоньки,
что все поняли, что это он в шутку, и засмеялись.
— А-а, так ты за гайдамаков? С откоса его,—
кинулись к нему ребята.
Ноги у Петрика быстрые. Он юркнул в сто-
рону. И вся ватага с гамом и криком понеслась
за ним.
5.
Поздно ночью— Щербаковы уже спали,—кто-то
забарабанил в дверь.
Первой проснулась бабушка.
— Стучат, Василий,— стала будить она сына.
А сама дрожала, предвидя, что-то недоброе.
Щербаков вскочил и стал зажигать лампу. Стук
продолжался, требовательный, резкий.
Андрейка казалось, что ломают двери и вот-вот
ворвутся в дом.
— Не пугайтесь,— сказал отец.—Это, верно,
с обыском.
И пошел открывать.
В комнату ввалились четверо. Были они в серых
шапках, с ружьями и револьверами.
— Документы,—крикнул один из них, повиди-
мому, старший.
Щербаков вынул из кармана книжку и подал
гайдамаку.
Тот долго рассматривал ее, силясь прочитать
написанное, и потом рявкнул:
— Как зовут?
— Василий Щербаков.
— Якой губернии?
— Смоленской.
— Га, кацап! А где работаешь?
— В железнодорожных мастерских.
Глаза у гайдамака округлились.
— 3 большевицького гнизда?
Щербаков сказал спокойно:
— Это ни откуда не видно.
— По твоей морде бачу. Знаемо, чим вы ды-
шите.
Легкая усмешка тронула у Щербакова усы и
он сказал:
— Дышим, как и все, воздухом.
— Молча-ть! —заревел гайдамака, наливаясь
кровью.
— Оружие есть?
— Нету.
— По шукать!
Подручные бросились шарить по всем углам.
Рылись на кровати, в одежде, перевернули все в
сундуке, искали в печке, под столом, под кро-
ватью, ощупали всех, даже маленькую Таню,—и
ничего не нашли.
Красные и злые, они остановились посреди ком-
наты, вытирая потные лица.
Старший смерил глазами Щербакова и сказал:
— Сам запамятуй и другим скажи; колы де що
чи як инче—пощады не буде. Смерть!
И ушли, стуча, как лошади, подкованными
сапогами, бросив настежь дверь.
— Гады, разбойники!—вырвалось у Щерба-
кова, когда ушли гайдамаки.— Скорей бы распра-
виться с этой сволочью. Терпения нет!..
6.
В ту ночь по всему району были обыски, мно-
гих рабочих арестовали. На улицах чаще гарцо-
вали конные раз'езды. На них смотрели с нена-
вистью, со страхом, и шептали вслед:
— Разбойники, каты!
Утром Андрейка вышел на улицу. Серый и ту-
манный был день. Перекликались глухо гудки на
вокзале, как будто что-то сжимало их медные
глотки. Шли, торопясь, куда-то люди, с сумрачно-
серыми лицами, затаив в себе обиду и гнев.
Андрейка вспомнил вчерашнюю ночь, свирепые
лица гайдамаков, их ругань и окрики. Так и хоте-
лось плюнуть в красную рожу, когда бесстыжие
руки ощупывали у матери живот. Если бы кто-
нибудь ударил отца, Андрейка бросился бы на
щиту.
Пускай бы его избили, изувечили—все равно.
Из-за угла выбежала маленькая с'ежившаяся
фигурка. Андрейка узнал товарища Володьку Се-
мибратова.
— Куда ты?—крикнул Андрейка.
— За хлебом.
— Дают?
— Не знаю.
У Володьки было скучное лицо. Стоял, сгор-
бившись, словно тяжело было плечам от рваной
шубенки.
— Брата Максима забрали,— сказал он.
— Когда?
— Этой ночью.
— За что?
— Листовку какую-то нашли в кармане. Так и
накинулись, как увидели, с ног сбили. Руки свя-
зали и повели.
Володька оглянулся и сказал тихо, с затаен-
ным блеском в глазах:
— Большевики уже за Днепром стоят, требуют
сдачи города.
— Ну и что же?
— Рада не хочет сдавать. Силой будут брать.
— Большой будет бой.
— У-у, страшенный.
Весь этот день клубились слухи о том, что боль-
шевики подошли к городу.
Андрейка побежал на обрыв. Ему представля-
лась несметная рать, стоящая по ту сторону
Днепра. Движутся обозы, скачет конница, стеной
идет пехота.
Но над Днепром висела сизая мгла, и по ту
сторону не видно было ничего. Только город
шумел глухо, тревожно, пряча в тумане свои очер-
тания.
Андрейка постоял, посмотрел и пошел домой,