Под грозой (сборник) - Сурожский Павел Николаевич 2 стр.


не зная— верить, или не верить тому, что говорят.

Отец пришел поздно вечером. И опять, как

и третьего дня, лицо у него было особенное.

Андрейка нетерпеливо уставился на него, ожидая,

что он скажет.

Отец обвел глазами комнату, посмотрел на

мать и сказал:

— Завтра начинаем забастовку. Требуем вла-

сти Советов. Не захотят— будем биться.

— А большевики уже пришли? — спросил

Андрейка.

— За городом стоят. Целая армия—пехота,

конница, артиллерия. Пусть-ка сунутся гайдамаки.

«Значит, правда»,—подумал Андрейка, и опять

ему представилось огромное воинство, обложив-

шее со всех сторон город.

— Нужно запасти воды, ■ Даша, — говорил

отец,— мука у нас есть?

— Немножко.

— Ну и ладно. Хлеба, может, совсем не будет

эти дни.

Мать смотрела на огонек лампы, лицо у нее

было блеклое, печальное.

— И как мы обернемся,— вырвалось у нее.

— Ничего,— бодро сказал отец,— лучше потер-

петь, да добиться своего. Правда, Андрей?

У Андрейки даже лицо покраснело оттого, что

отец обратился к нему, как к большому, и он ото-

звался радостно и твердо:

—Правда.

7.

Утром Андрейка выбежал на улицу и его пора-

зила небывалая тишина.

Серая муть стояла над городом, заволакивая

улицы, дома, и в этой мути как будто утонуло все

живое. Не слышно было гуденья трамваев, не

слышно было свистков, гудков, стука и лязга на

вокзале. Город замер, точно задохнулся в тумане.

«Это забастовка»,—подумал Андрейка.

Он пошел по улице. Редко попадались прохо-

жие, шли они торопливо, появляясь и исчезая во

мгле.

Вот и большая проезжая улица, подымающаяся

от вокзала в город. Здесь всегда было много из-

возчиков, они гремели пролетками по обледенелой

мостовой, а сегодня тихо, пусто не было даже про-

И еще новость. Закрыты магазины, замки

висят на дверях, только мелкие лавченки торгуют,

но и у них чуть приоткрыты двери, точно глаза

у перепуганного человека.

Послышалось цоканье копыт по мостовой. Про-

скакал отряд гайдамаков, за спинами винтовки,

лица свирепые, шапки надвинуты на глаза.

И не успел проводить их глазами Андрейка, как

показались солдаты. Шли они безмолвно, тесными

рядами, отбивая четко шаг, а лица были сумрач-

ные, серые.

Куда они идут?—думал Андрейка.—Ловить за-

бастовщиков? Но как их поймать, когда они бро-

сили работу и разбежались кто куда...

Встретилась женщина с ведрами. Она несла

воду, шла и бормотала:

— И что это делается? И когда этому конец

будет? Ни воды, ни хлеба...

Из дверей лавченки выглянула старая еврейка

и спросила у женщины:

— Где воду брала?

— А вон там, по бульвару, дом большой на-

право, колодезь во дворе...

— Всем дают?

— Всем за деньги. Да очередь такая, что и не

переждешь. И что это делается?

Женщины заговорили тихо, а Андрейка свер-

нул в переулок и, пройдя немного, увидел толпу.

Она стояла на улице и во дворе около большого

дома с колоннами и стеклянным куполом. Тут

были и солдаты, и гайдамаки, и студенты, и жен-

щины.

На верхней ступеньке между колоннами стоял

маленький старичек в очках, с длинной седой бо-

родой, похожий на учителя, и что-то говорил по-

украински, размахивая руками.

Андрейка плохо слышал и мало понимал, но

по отдельным словам догадывался, что седенький

человечек говорит о том, что нужно бороться с

большевиками.

Временами толпа глухо гудела и слышались

выкрики:

— К борьбе, к борьбе!

И когда раздавались эти выкрики, маленький

человечек еще сильнее тряс бородой и размахивал

руками.

Кончил он выкриком:

— К оружию!

И толпа долго повторяла его слова, грозя

кому-то кулаками:

— К оружию! к оружию!

А потом стали расходиться с песнями.

Андрейка смотрел и думал:

— Неужто все эти люди, и даже женщины,

пойдут воевать с большевиками? Да они, поди, и

стрелять не умеют, а кричат—«до збро'!»

И ему стало весело, как бывает иногда, когда

ожидаешь увидеть что-нибудь страшное, а видишь

смешное.

Андрейка выбрался из толпы и побежал впри-

прыжку по пустым улицам.

«Расскажу тятьке,—думал он дорогой,—тоже

будет смеяться».

Дома его встретила мать, заплаканная, убитая.

— И где ты бегаешь,—с упреком сказала она.—

Тут у нас...

И поперхнулась слезами.

— Что такое? — вымолвил, побледнев, Анд-

рейка.

— Отца гайдамаки взяли.

Андрейка заморгал часто-часто глазами, как-

будто не мог сразу понять того, что случилось.

Потом, как пришибленный, опустился на скамейку

и заплакал.

8.

Грозные наступили дни.

Об'явили осадное положение. Город замер.

Позакрывались магазины, кавьярни, столовые. Не

ходили трамваи. Нарядные улицы опустели. Дви-

гались только отряды добровольцев и гайдамак,

да пробирались торопливо женщины с ведрами и

корзинами—за водой и хлебом.

По вечерам было жутко.

Электрическая станция бастовала и тьма была

на улицах и в домах. Бродили в темноте шайки

налетчиков, врывались в дома и под видом обыс-

ков грабили квартиры. Отряды гайдамак тоже

рыскали по городу с обысками и тоже грабили.

И жители не знали, кого больше бояться — налет-

чиков или гайдамак.

У Щербаковых было сумрачно и тоскливо.

Плакала мать. Ей трудно было ходить, едва пере-

двигала ноги. Вздыхала и причитала бабушка, не

понимая, что делается вокруг нее и зачем все

это—война, революция, гайдамаки и большевики.

Только Андрейка крепился. Больно было думать

об отце. Где он теперь, жив ли? Может его уже

убили гайдамаки.

Но когда мать говорила, глотая слезы:

— Не вернется. Убьют его там...

Андрейка упрямо твердил свое:

— Вернется. Большевики придут и освободят.

— Много ты знаешь,—качала головой мать.

— Да уж знаю. Говорили мне. Их в тюрьму

сажают. Битком тюрьма набита... При случае и

убечь можно.

Андрейке только сейчас пришло в голову, что

можно убежать из тюрьмы, и он сразу поверил

этому и даже повеселел.

— Теперь по ночам темь,—вслух рассуждал

он,—выскользнул, и айда. Ищи потом... Вот так,

гляди, будем сидеть, а в окошечко тут-тук. И вхо-

дит тятенька.

— Ты выдумаешь,— сказала мать. И стала спо-

койнее. Как будто и она поверила, что это может

случиться.

Второй уже день шла забастовка. В лавках не

давали хлеба. Воду приходилось носить издалека.

Мать не могла стоять в очередях, и Андрейка

носил воду, пригибаясь под тяжестью ведер, на-

ведывался в хлебные лавки, где перед закрытыми

дверями стояли длинные хвосты. Никто не знал,

когда будут давать хлеб и будут ли давать, но

стояли, боясь потерять очередь.

Ветер свистел вдоль улицы, было холодно и

пустынно, хмурость лежала на озябших лицах,

бранчливы были разговоры.

Андрейка слушал, о чем гудит очередь, и видно

было, что все ждут какого-нибудь конца.

Часто, простояв пять-шесть часов, уходили ни

с чем,—лавки так и не отпирались,— и слышались

слова, в которых таилось отчаяние:

— Мука, а не жизнь. Голодом морят. Когда же

будет конец?

9.

С наступлением темноты в разных частях города

затрещали выстрелы.

Сначала они щелкали в одиночку—здесь, там,

ближе, дальше,—казалось, будто кто хлопал длин-

ным кнутом. Потом застрекотали чаще, гуще, щел-

канье перешло в залпы, и эти залпы с зловещей

четкостью прорезывали темноту, сверлили воздух.

Андрейка выскользнул на улицу, остановился у

ворот и стал слушать.

Стреляли внизу, за вокзалом, и выше, на горе.

Среди ружейной трескотни Андрейка уловил новые

звуки— быстрое-быстрое цоканье. Казалось, будто

кто-то озябший и голодный щелкает зубами, и

жутко было слушать это щелканье...

У Андерйки побежала дрожь по телу—не от

страха, а от ожиданья чего-то большого и важ-

ного. Он высунулся за ворота.

По пустынной улице бежал человек, прижи-

маясь к стенкам.

Пробегая мимо, он бросил на ходу:

— Началось.

И в голосе его слышался страх.

Темнота скрыла его, и долго не видно было

никого. Потом из-за угла вылетел конный отряд

и проскакал во весь опор по улице. Вслед за ним

показалась кучка вооруженных людей. Они шли

быстро, почти бежали.

Андрейка спрятался за ворота и с злорадством

подумал:

«Ага, закопошились... Дадут вам большевики

чесу».

По двору шел кто-то. Андрейка узнал соседа,

старого токаря Антонова. Он поравнялся с Андрей-

кой, посмотрел на него и сказал:

— Ты что тут?

— Смотрю.

— Гляди, чтобы не задело.

— Нет, они далеко.

Антонов постоял, послушал и сказал.:

— Восстание по всему городу. Требуют, чтобы

Рада ушла.

— А она не хочет?— спросил Андрейка.

— Не хочет,—усмехнулся Антонов и, помолчав,

добавил:

— Да мало ли что? Царь тоже не хотел ухо-

дить, а однако сковырнули. Так и Рада.

Где-то уже ближе раздалось дробное цоканье.

— Пулемет работает,— сказал Антонов.—Это уже

как на войне. Дело, стало быть, разгорается... Вот

будь я помоложе, а ты постарше, пошли бы мы

с тобой гайдамаков бить? А?

— Я бы и сейчас пошел,—сказал Андрейка,

и снова дрожь пробежала у него по спине.

— Ну, сейчас от тебя какая польза.

— А вот я вчерась видел немного больше меня

ребята, а с ружьями.

— Это за Раду которые? Ну, там всех под гре-

бень стригут, лишь бы побольше.

Андрейка вспомнил про отца, — царапнула

острая боль— и сказал:

— Кабы отца не взяли, он бы тоже пошел.

— Василий-то,—подхватил Антонов.—Беспре-

менно пошел бы. Горячий парень.

Андрейка прижался к рукаву Антонова и спро-

сил звенящим от тайной боли голосом:

— А скажи, по правде, Петрович, его не забьют

там гайдамаки?

Антонов положил руку на плечо Андрейки

и сказал:

— Зачем забьют? Посадили в тюрьму и сидит.

Придут большевики и ослобонят.

— А если гайдамаки одолеют?

— Куда им...—махнул рукой Антонов.—Кто за

Раду стоит? Рабочие—против них, гарнизон—дер-

жит нейтралитет, селянство—не сдвинется с места.

Стало быть, и воевать не с кем. Постреляют два-три

дня и сдадут город.

Слова Петровича успокоили Андрейку. Он ска-

зал, как бы спрашивая:

— И чего тогда лезут?

- Без драки нельзя,—усмехнулся Антонов.—

За лгав о е идет бой. Так уж жизнь устроена, что

все должно меняться. А это не всякому по вкусу,

оттого и бой и мука. Все новое, как и человек,

в муках рождается. Стало быть, это вроде закона.

Хочь —не хочешь, а надо... .

Один за другим раздались два залпа. И вслед

за ними зацокал пулемет.

Из темноты вынырнула какая-то фигура. Оста-

новилась и, задыхаясь, вымолвила:

— Будь ласка, скажите, где тут Канатная улица?

— Держи вверх, а потом направо,— сказал

Антонов.

— Откуда идешь?

— С вокзала.

— Как там?

— Стреляют. Пули так и свистят. Ползком при-

шлось квартала два...

Фигура скрылась в темноте.

— Заплутался сердяга,—сказал Антонов.— Ну,

пойдем, хлопче, по домам. Успеем еще насмо-

треться и наслушаться. Это еще только цветики...

10.

Что-то грохотало за городом так, что стены

дрожали.

Андрейка проснулся и долго ничего не мог

понять.

Что это? Гроза? Но почему не видно молнии?

И какая может быть гроза зимой?

Заворочалась мать. Андрейка спросил:

— Сышишь, мамка?

— Слышу,—отозвалась мать.—Это пушки стре-

ляют.

Страх дрожал в ее голосе. Она поднялась, села.

И не знала, повидимому, что делать—встать ли

и зажечь огонь или сидеть впотьмах.

Андрейка, с'ежившись, вслушивался в громы-

ханье. Удары падали за ударами и отдавались то

ближе, то дальше. Что-то как-будто рвалось

в вышине и рассыпалось по земле грохочущими

осколками.

Кто это стреляет? Большевики или гайдамаки?

Или же те и другие вместе?

Слезла с кровати бабушка и зашаркала босыми

ногами по полу, что-то шепча. Проснулась Таня

и заплакала, услышав громыханье.

Жутко было сидеть в темноте.

Мать встала и зажгла, огонь. Маленький глазок

света немного рассеял жуть. Все сидели молча,

подавленные, растерянные. Хотелось не слушать

и не думать о том, что делалось там, среди ночи,

в темноте, но при каждом ударе дрожали стены,

звенела жалобно посуда на полке, вздрагивал- язы-

чек света в лампочке—и обрывалось дыханье

в груди.

Хотелось спрятаться куда-нибудь, только бы не

слышать этих громовых ударов, потрясавших

землю.

— Что это будет?—который уже раз спраши-

вала мать и не находила ответа.

Андрейке казалось, что он проваливается

куда-то, нет у него ни рук, ни ног, весь превра-

тился в комочек и этот комочек вздрагивает при

каждом ударе.

От грохота дрожат стены и кажется—вот-вот

развалится дом. Бухают пушки, летят снаряды

и каждый несет кому-то смерть. Что, если снаряд

попадет в их дом? Снесет до основания, останутся

только щепки.

Страшно было думать об этом. Встать бы и убе-

жать куда-нибудь. Но' куда бежать? Гремит над

городом страшными раскатами боевая гроза,

и неизвестно, где упадет удар и кого настигнет.

Долго-долго тянулась эта ночь. Хотелось поско-

рее рассвета, а он не приходил, тьма лежала на

окнах и только временами пробегали по стеклам,

как судороги боли по лицу, зловещие вспышки.

Сидели все кучкой на кровати. Трудно было

двинуться, шевельнуть рукой. Лица застыли, не

шли на язык слова и только глаза были широко

открыты и глядел оттуда темный, как ночь, страх.

Грохнул удар, зазвенела посуда и что-то круг-

лое скользнуло по стене.

Мать вскрикнула, заплакала опять Таня, холод

побежал по спине у Андрейки.

Сорвалось с гвоздя сито. Упало на пол и пока-

тилось к дверям. Смотрели на него со страхом,

и никто не двинулся, чтобы поднять его, так

и осталось оно темным кружком у порога.

Проходили длинные, жуткие, наполненные гро-

мыханьем, часы и казалось несколько ночей про-

шло в одну эту ночь.

Только на рассвете стала затихать канонада.

Вместе с темнотой уходил страх и на смену ему

пришло утомление.

Как сидели на кровати, так и легли кучкой

и заснули. И казалось, что это дышит и вздраги-

вает во сне одно измученное бессонной ночью тело.

11.

Утром Андрейка проснулся и опять услышал

тяжелое, сотрясавшее стены, буханье. Поднял

голову, и посмотрел на окно—мутный свет сочился

оттуда, и трудно было разобрать—дым ли это или

туман.

Рядом, уткнувшись лицом в подушку, .лежала

Таня, а за ней бабушка—видна была только согну-

тая спина и вытянутые ноги.

Вошла мать с поленцами дров в руках. Лицо

у нее было желтое, с темными пятнами под гла-

зами.

— Опять стреляют?— спросил Андрейка.

— Стреляют,— сказала мать, бросая дрова на

пол,—говорят, много домов разбили.

— И на нашей улице?

— Нет, они по большим улицам бьют.

Андрейка встал, потянулся. Ноги вялые, мутно

в голове, но страха, вчерашнего ночного страха—

уже нет. Да и стреляют сегодня как будто тише.

Назад Дальше