слоняется по улице. Сама не показалась. Анн не пустила.
Бога нет. В этом она не сомневается. Но она верит, что сама жизнь творит
возмездие. Ровно через столько, сколько ей пришлось страдать, не стало на свете
ни свекрови - умерла от нового кровоизлияния в мозг, ни свекра - погребло
снежной лавиной в Швейцарии на курорте. Джузеппе прилетел в Жэф. Он был
уверен: коль пришли миллионы, то вновь придет и любовь жены. Но где ей было
взять любовь, коль от нее и пепла не осталось?
Он был взбешен. Хотел отсудить детей. Процесс затянулся. Все Торопчины
бедствовали, потому что нанимали адвоката. В конце концов, суд постановил
детей оставить у нее, с правом для Джузеппе заполучать их к себе в
каникулярные месяцы, а также с правом разрешать или не разрешать им выезд
из Франции. Чтобы этот пункт записали, он потратил много времени и денег:
узнал, что Торопчины ездят в Париж и там, в советском посольстве, хлопочут о
возвращении в Россию. Семья, разумеется, была в отчаянии. Невозможно ехать
без Анн и Мориса. Оставаться ради них во Франции - тоже трагедия. Сильней
всех хотелось в Россию отцу. И всякое дополнительное препятствие для кого-то
из семьи вызывало у него паническую тревогу. Он и так горевал, что во
Франции останется старшая дочь Елена и младший сын Бернар. Елена была
замужем за ненавистным всем Торопчиным украинским националистом
Пудляковским, выступавшим с антисоветскими статьями и речами. Бернар
принял наше подданство, однако остался в Жэфе: женился на очаровательной
француженке. И вдруг такое постановление суда, что вынуждена оставаться во
Франции и младшая дочь с детьми. Отец умер... Перед смертью он взял клятву с
Галины Евгеньевны и Сергея, что они уедут в Россию. Заставил поклясться и ее,
Наталью Федоровну, что и она выполнит его последнюю волю: уедет, как бы ни
было сложно, и непременно с детьми.
Уехали мать и брат. Она делала вид, что никуда не собирается. Подозревала,
что муж нанял шпионов. По совету адвоката рискнула вписать в паспорт Мориса
и Анн. Поехала. Дрожала, что муж узнает и что ее схватят в ФРГ и вернут во
Францию. Ночью, в самую глушь, таможенный полицейский, этакий громадина,
проверил у нее паспорт. Когда пересекли границу Чехословакии, все трое
торжествовали, пели, дурачились. После они узнали: Джу прилетел из Италии в
Париж. Но он опоздал на сутки. Шпионы не очень тщательно шпионили.
Пока Наталья Федоровна и Галина Евгеньевна поили Машу чаем, вернулись
Кира и Сергей Федорович.
Сергей Федорович подсел к приемнику. На чуточной громкости плутал в
суматошном эфире, натыкаясь на певцов, что-то машинно балабонивших под
джаз, на проливни скрипичной музыки, на разноязычных дикторов,
сокрушавших противников своих правительств.
Его рука замерла: издалека, сквозь цикадный шелест прорвался мужской
голос. Хриплый, гундосоватый, картавящий. Он почему-то не отталкивал. За
мелодией, которую он гнул, разглаживал, золотил, можно было идти в
безлунном лесу, как за лучом фонарика.
Сначала за спиной Сергея Федоровича встала сестра, затем - мать. Едва
голос затих, словно его утянуло туда, откуда он пробился, выпутываясь из
цикадного шелеста, Галина Евгеньевна, ее дочь и сын восторженно загалдели,
дробя «р» и говоря в нос.
Кира провела ладонями от щек к вискам. В этом жесте почудилась Маше
неловкость.
Через мгновение, ощутив за собой безмолвие, разом умолкли и муж Киры, и
свекровь, и золовка.
- Шансонье, - промолвила Наталья Федоровна. - Скорей всего рабочий.
Транслируют из какого-нибудь парижского кафе.
Кира вздохнула.
В прихожей Наталья Федоровна, стоя рядом с Машей, приглашала ее
заходить и сюда на квартиру, и в техническую библиотеку. Маша помнила, что
дети Натальи Федоровны студенты, но воспринимала ее как подружку: так
просто, сердечно и ровно держалась с ней женщина.
Маша чиркнула ладонью о ладонь, щипками одернула платьице, а потом,
чувствуя губами свое отраженное дыхание, шепнула Наталье Федоровне на ухо:
- Вы счастливы?
Наталья Федоровна погладила Машу по голове.
- Еще бы! Но, конечно, не во всем. Ох, до того очаровательные волосы!
Неземные какие-то!
- Марсианские, - подсказала Маша.
- Я сразу догадался, что ты с Марса, - пошутил Сергей Федорович.
Мимо подъезда, вихляя с ноги на ногу, ехал сивый, который определился в
ее уме после встречи в березовой роще как начальник велосипедной ватаги.
Едва вошла в ворота, навстречу ринулась повернувшая с шоссе гончая стая
велосипедистов. Сверканье, перемеженье цветных пятен - футболки, жокейки,
шелест - и уже никого. А она-то подумала, что сшибут.
Сивый, конечно, сивый организовал. И Владька, наверно, был среди них!
Рассказал или нет? О чем, собственно, рассказывать? Теплоход. Клещ.
Поликлиника. Мальчишки любят хвастать чем-нибудь таким или лгать о чем-
нибудь таком. Но не Владька. Наверняка он врать не станет.
Трель велосипедного звонка. Владька. Вопросительный. Выдернул носки
парусиновых тапок из стремян, что ли, прилаженных к педалям. Чего он строго
так воззрился?
- Ну как?
- Что - как?
- Никаких симптомов?
«Вон он про что! Дура! Совсем недавно бесилась, почти умирала. И уже
забыла и думать...»
- Я психопатка, Владик.
- Не убежден.
- Ты уезжаешь?
- Завтра.
- Зачем?
- Меня, к примеру, привлекает деревянное зодчество, в частности, резьба.
- А как же я?
Маша шла по тротуару, Владька катился на велосипеде, отталкиваясь ногой
от гранитной бровки.
Ее вопрос настолько обескуражил Владьку, что он приостановил велосипед.
- То есть?
Еще ни один человек, кроме сестры и брата, не посягал на его волю, чтобы
он не был волен в каникулярные дни и недели.
- Не с кем будет кататься на теплоходах.
- Людей на них с избытком.
- А ты черствый.
- Математик.
- И все равно славный.
- Я не падок на похвалы. И я свободолюбив, потому что мне ясен смысл
несвободы.
Он отъехал.
Маша всегда была чем-то загружена: личное, семейное, школьное. В те
месяцы, когда она сама себе напоминала трамвай - с утра до ночи круженье,
мельканье, короткие остановки, ее мозг, будто запрограммированный,
неутомимо творил мечты, загадки, замыслы, исполнение которых откладывалось
на после.
В немногие необъятные дни, в которые время полностью принадлежало ей,
у Маши и не возникало мысли осуществить что-нибудь, будоражившее ее
воображение: лишь бы вдоволь поспать, набродиться по улицам и растерять
ощущение, что ты гонима беспощадной, мстящей за медлительность силой.
Здесь же, у отца, где Маша часто оставалась одна и где Лиза все сама делала по
дому, а ей ничего не поручала и не разрешала делать, она неожиданно поняла,
что если не будет теребить свое воображение, то проведет свое гощение
довольно кисло. С Владькой было бы занятно дружить, но с ним покончено.
Надумала пробраться в грузовой порт - и пробралась: сплавала на буксире,
который отволок туда баржу с подъемным краном. Целый день толкалась на
аэродроме. Наблюдала взлеты и посадки самолетов. Выпросила у
бортпроводницы значок с изображением лайнера Ил-18. Побывала в
диспетчерской и в комнате синоптиков. И все это под видом внучки, приехавшей
встречать ленинградского деда, позабывшего указать в телеграмме («Ничего не
поделаешь - склеротик») час прибытия.
Прознавши, что Леночку, дочь Сергея и Киры, необходимо привезти с
детсадовской дачи на вступительный экзамен в музыкальную школу, она
вызвалась съездить за ней и проводить ее на экзамены, чтобы не обременять
этой заботой перемогающуюся от повышенного давления Галину Евгеньевну.
Ее осенило на даче, что она могла бы быть хорошей воспитательницей, а в
музыкальной школе, когда Леночку проверяли на ритм и на слух, догадалась,
что в семь лет сумела бы воспроизвести сложный стук пальцем по корпусу
пианино и повторить извилистую мелодию: почему-то тогда она крепко
запоминала фортепьянные вещи.
Леночка хорошо, но неточно выстукала то, что простучал председатель
приемной комиссии. В коридоре Маша показала, как стучал председатель и как
стучала Леночка. Девчурка повторила этот стук, и Маша пообещала Леночке,
что ее примут в музыкальную школу.
Когда они выходили из классного коридора, с лестницы к ним бросилась
Кира: не утерпела и на часок отпросилась из лаборатории.
Маша успокоила Киру, и они отвели девочку, пожелавшую переночевать в
городе, к бабушке.
Кире нужно было возвращаться в цех, и Маша поехала с ней, когда узнала,
что в заводской проходной дежурит жена Коли Колича. Давно было стыдно
Маше: выросла в металлургическом городе, а на мартене, у доменных печей, на
коксохиме ни разу не бывала. Этот завод хоть и меньше тамошнего, зато почти
новый и в чем-то, должно быть, гораздо интересней. И, главное, здесь работает
ее отец и сейчас его смена.
До проходных ворот металлургического комбината ехали на трамвае.
Охранница рассияла, увидев Машу, и гребанула рукой в сторону завода,
прерывая объяснения Киры.
- Доченьку Константина Васильевича завсегда пущу.
У себя в родном Железнодольске, хоть и со стороны, Маша все равно
неплохо знала, где что находится на комбинате. Даже зимней ночью сквозь
туман могла угадать расположение цехов: три скобы алых небесных огней -
копровый цех, там газовыми огненными струями полосуют сталь; скаканье
высотных сполохов - мартеновский; оранжеватое зарево - доменный.
Тут она сразу определила, где прокат, а где мартен, отличив их по трубам:
над прокатом трубы пониже, пореже и не дымят.
Однажды Маша видела в киножурнале опущенный на дно океана батискаф.
Вблизи домны напоминали батискафы, а воздухонагреватели - тупомакушечные
ракеты, приготовленные для запуска. Сходство дополнялось тем, что атмосфера,
окружавшая их, была сумрачно-зеленоватая, и в ней мерцали пластинки
графита, будто косячки каких-нибудь блескучих глубоководных мальков.
У Киры в химической лаборатории, наверно, строгий начальник. Так быстро
она шла по заводу, что Маша еле-еле поспевала за ней. Через залик проскочила,
лишь на мгновение задержавшись возле длинношеей женщины. И в памяти
Маши только и скользнул стальной цилиндр нейтрализатора да толстенные
коленья - вытяжная вентиляция.
- Тетя Кира, что за специальность у дежурной по установке?
- Аппаратчица.
- А дети у нее есть?
- Сын.
- Искусственник?
- Искусственник.
- Значит, предупредили, когда она устраивалась аппаратчицей?
- Предупредили.
- Отчим говорит - не предупреждают. Он сам на пиридиновой установке
работает.
- Думается, обязательно предупреждают и в отделе кадров и в отделе по
технике безопасности.
- Хмырь... отчим доказывает: предупреждать - без аппаратчиц останешься.
Позже им сообщают, когда они привыкнут к месту.
- Не должно быть.
- Неужели ничего нельзя сделать?
- Установки герметизируют, чтобы не выделялись пары пиридина.
- Тогда почему ее сын искусственник?
- Предосторожность. Кормила бы грудью... а вдруг бы ребенок умер?
- Почему пиридин именно в груди скапливается?
- Такая у него особенность.
- Раз вредная установка - женщин не принимать.
- Пиридин вреден и для мужчин.
- Закрыть установку.
- Следуя твоей логике, нужно прикрыть весь коксохим... Необходимость,
Машенька! Без пиридина не обойтись ни фармацевтам, ни медикам, ни
химикам.
- А нельзя ли и здоровье и коксохим?
- Задача прекрасная. Учись. Решай.
- Почему я «решай»? А вы?
- Мы, в смысле наше поколение, решаем. Вы присоединитесь. Новое
поколение хорошо тем, что ему кажется: до него туго понималось и медленно
нейтрализуется зло сопутствующее промышленным энергиям, сырью, без
которого не выплавишь первостепенных металлов, не запустишь двигателей, не
совершишь открытий. В школе почему-то не принято затрагивать эту тему. В
понятие прогресс вкладывается лишь положительный смысл. Дескать, издержек
прогресса нет, и люди зачастую трудятся на вредных и опасных производствах
только по сознательности, а не по необходимости и потому, что другого выбора
не было.
- Вы не совсем правильно... Историк нам много всего объяснял. У него
девиз: в правде - движение. Татьяна Петровна, по-английскому. . У нее обо всем
спрашивай, и она откровенно ответит. Мы и сами с усами: между собой чего-
чего не обсуждаем.
- Рада.
- Тетя Кира, почему маленькими все умные?
- Достоинства проверяются в сгорании, если рассматривать человека, как
уголь. В сгорании обнаруживаются его прежние свойства и создаются новые.
Грубое уподобление: дети - уголь, общество - печь, взрослые - коксовики. В
определенных условиях, по определенным нормам, схемам, разработкам
взрослые и общество «спекают» из детей граждан. Потом, способствуя
производству духовного и материального продукта, эти граждане выявляют свои
первичные и вторичные свойства. Пластичность. Калорийность. Нет, заменим
калорийность на пользу, пользотворную способность. Почность. Зольность...
«Здорово я ее завела!» - восторженно подумала Маша.
- Вы интересно... Но я не совсем про то. Я заметила: маленькие все умные.
Нормальные маленькие. Станут первашами - некоторые, смотришь, тупы.
Дальше, дальше. Смотришь, приглупленные выявились. В одних яслях со мной
были Миша Моховой и Нинка Нагайцева. И в детсадик вместе попали, и в
школу. Старухи говорят: «Что не боле, то дурней». Так и Миша с Нинкой. В этом
году меня как стукнуло в голову: «А Моховой-то дундук»; «А Нагайцева-то
глупындра». Вы не рассердитесь, тетя Кира. Но больше дураков, чем среди
взрослых, нигде нет. Мы иногда придумаем шкодный вопрос и задаем учителям.
Раз с Митькой Калгановым придумали. Физичка Екатерина Тимуровна пришла в
класс. Митька встает и спрашивает: «Екатерина Тимуровна, ни Михайло
Иванович Ломоносов, ни Майкл Фарадей не учили этому, однако я спрошу: все
рождаются равными, а откуда берутся валютчики и бюрократы?» А еще Митька
при встрече со своими родителями выдает коронную фразочку: «Взрослые?
Взрослые любят критику. И самокритику тоже».
- Вы не без яду!
- Какой там яд, тетя Кира? Мы покорные существа. Слегка поострим, на том
наши обличения и закончились.
Кира шла в тени, Маша - на солнцепеке. Их разделяли стволы тополей. Едва
мимо них проехал кургузый автопогрузчик, Кира перевела Машу через шоссе.
Вступив в прохладу турмы - угольной башни, Маша покачнулась: так резок
был переход из упругости зноя в невесомость тени.
Турма громоздилась под облаком, окутываемая дымом. От нижней части
турмы вправо и влево простирались батареи коксовых печей. Все сооружение:
угольная башня и коксовые печи - напоминало перевернутую букву «Т»; оно
ничем не отличалось от того, которое Маша видела издали в Железнодольске.
Она знала от Хмыря, что вдоль одной стороны катаются
коксовыталкиватели, а вдоль другой - двересъемные машины.
Какой-то неуклюжий громадный красный агрегат стоял на рельсах. На его
высокий мостик выскочил человек в толстой суконной робе и войлочной шляпе,
задержался у круглых железных перил, взглянув на огненный квадрат, и нырнул
обратно в кабину.
Маша заинтересовалась этим огненным квадратом и чуть не ахнула, подойдя