к агрегату поближе: то был не квадрат, а полая, вертикальная кирпичная камера,
ее бока, раскаленные, гладкие, источали золотисто-розовое марево, и сквозь это
марево чернела неподалеку «глава» домны и виднелись барашки - распадался в
небе след реактивного самолета. Кира подошла к ней и объяснила, что
обыкновенный коксовыталкиватель выдавил из камеры коксовый пирог. Камеру
сейчас наглухо закроют стальными огнеупорными дверями и наполнят шихтой,
и за неполную смену из шихты получится кокс.
В стеклянной будочке Кира подошла к тучному мужчине. Она назвала
мужчину товарищ Трайно. Он наливал в стакан газировку. Пока вода
пузырилась из крана, Кира успела объяснить, кто Маша такая и к кому ее надо
отвести. А пока он, разжимая на резиновой пипетке зажим, капал в воду соляной
раствор, Кира ушла. Поднимаясь за Трайно по лестнице, Маша сановно
полузапрокинула голову, приспустила веки и тяжело ступала, свесив руки. Если
бы он оглянулся, то обозлился бы: так похоже она копировала его.
Он вывел ее на ветер и солнце. Это был верх коксовых печей - кирпичное
поле, на котором, пожалуй, можно играть в лапту, а может, и в футбол.
Они остановились возле вентилятора. Воздушные вихри, посылаемые
качающимся пропеллером, докручивались до спины рабочего. Рабочий стоял на
раздвижной лестнице, что-то скалывая железной лопаточкой в горловине трубы;
волосы на затылке поблескивали, как влажное стекло; сукно куртки мерцало
солью в ложбине спины.
Из угловой будочки, находившейся в конце поля, вышел приземистый
человек и весь засверкал в полдневном светопаде. И лишь только взмахнул
руками, над ним вспыхнули радуги.
- Кто это?
- Старший люковой Семерля.
- Мокрый.
- Окунулся.
- Как?
- Под холодный душ лазил. Ф-фу.
- Прямо в спецовке?
- Прямо в спецовке. Ох, жара!
- А где папа?
- Вон загрузочный вагон. - В той стороне, откуда шел Семерля и куда
протянулись рельсовые полосы, темнел диковинный для Маши вагон,
состоящий из колес и каких-то конусов, в просветы между которыми мог пройти
крупный дядька, вроде Трайно. - Там должен быть твой батька. Между прочим, я
врио начальника...
Маша засмеялась.
- Как вы себя назвали? Врун начальника?
- Ох, невежество. Временно исполняющий обязанности начальника.
- Спасибо за разъяснение.
- Я к чему о своей роли сказал? По обязанности и по личному интересу я
вникаю, как работники блока ведут себя в семьях. Есть еще у нас... Жинку
кулаком угостит. Запьянцовские встречаются.
- Страдают пережитками прошлого?
- Оно. Детей не контролируют, не беседуют.
- А кто будет в козла стучать? Я про мужчин. Придут со смены, отдохнут, во
двор. И дубасят костяшками, кто громче. Железом столы пооббили. Заспорят -
до драки...
- Оно. Точно балакаешь. Не все отцы ответственно воспитывают детей.
- А по-моему, нашим воспитанием в основном занимаются матери.
- Ошибочный вывод. Статистика проблемы лично мною изучена. Я
поправил, ты запомни. Насчет матерей... Тебя бросил отец. И у тебя вывод
создается насчет отцов. Хороших отцов надо иметь.
- Их выбирают матери.
- Не принципиально выбирают. Не советуются. В старинку дивчина
собирается замуж - к пастырю.
- Мы-то ведь в бога не верим.
- Зато верим в идею. И пастыри теперь не хуже.
- А я читала фельетон про попа...
- Я имею руководство в виду, ибо мы пасем подчиненных, направляя их в
духовном плане. И с нами надо советоваться. Раньше никуда без совета...
- И жили? Никаких разводов? Никаких домино? Дети боялись родителей?
Контролировали детей родители и, если что, - крепко воспитывали?
- А ты дивчина с юмором! Мне докладывали в порядке информации.
Корабельников мурцевал жинку с дочкой. Мурцевал, кинул, кажуть, и
неаккуратно платил алименты.
- Кинул - верно. В остальном - неправда.
- Мне говорил проверенный товарищ.
- Мама от меня ничего не скрывает.
- Семейную политику соблюдала. Не все, чего можно знать старшим, нужно
знать детям.
- Спасибо. Я девять классов закончила и так не просветилась. Я хотела
спросить: «Все рождаются равными, а откуда берутся валютчики и бюрократы?»
- Валютчики? Пишут о них в газетах... Насчет бюрократив?.. Тоже есть. Но
тут, в нас, в городи, я не бачив бюрократив. Мне докладывали, что твой батька
делився... Вин водил тебя в ресторан.
- Почему-то вам все докладывают про папу. Для какой цели вы
интересуетесь его жизнью?
- Для воспитания треба. Зря ты пошла в ресторан. Какой положительный
пример дает ресторан девушке? В театр поведи, в кино, побеседуй... Что и
указывает. .
- Из ресторана замечательный вид. И вкусно кормят. Я ведь погостить
приехала.
- Приучивать к роскоши... Буржуазия пусть приучивает. Я смекаю так:
рестораны тоже пережитки прошлого. Их давно бы позакрыли, кабы не
раскидывали на них план. Недавно на активе спрашивали председателя
горисполкома: «Почему не закроют автомат-закусочную на центральной
площади?» Развел руками: «План». Будем, каже, стараться перекинуть план на
кино або на дворцы культуры. Добре побалакали с тобой. Сдается мне - ты
толковая дивчина.
Трайно подозвал люкового, который прямо в спецовке лазил под душ и
теперь, отряхиваясь, топтался возле загрузочного вагона.
Еще издали было слышно, как в его чунях хлюпает вода. Оказалось, что
Семерля - славнейший Коля Колич. На вопрос Трайно, там ли еще, в кабине
загрузочного вагона, Корабельников или уже спустился в угольную башню, Коля
Колич ответил, что Константин Васильевич минут пятнадцать как уже в турме.
- Опять нырнул за длинным рублем?
- Попробуй повкалывай в турме, другое запоешь. Аль в чужом кулаке
завсегда больше огурец?
- Не груби.
- Буду грубить, потому как у тебя зуб на рабочий рубль. Дай тебе волю, ты
так обкорнаешь, комолый будет.
- Кончай демагогию.
- Ярлык-то пестрый, а я вострый.
- Пораз-з-болтались!
Лестница. Бетонный холодок. Коля Колич поднимается впереди. С робы
перестала стекать вода - забухло сукно.
Маша сказала, что никак не может разобраться, почему в нашем обществе
встречаются такие субъекты. Англичанка Татьяна Петровна дала этому
объяснение: одни люди зависят от других, а Митька Калганов (конечно, со слов
своего папы, крупного начальника) не шибко высокой культуры руководства:
она, дескать, складывалась под влиянием прошлого.
Что ж, и в том и в другом, на разумение Коли Колича, собака зарыта. У него,
Коли Колича, есть и дополнительные соображения на этот счет. Не пора ли
перестать оглядываться далеко назад, на пережитки, и ими выгораживаться?
Этак бревна перестанешь замечать в собственных глазах. О прошлом
мордогнутии он только по слухам знает, а вот на то, как всякие наши Трайно
морду гнут, ему давно тошно смотреть. Тот же Трайно: я, мол, шишка на ровном
месте. И притом незапятнанный человек. В вытрезвителе не купан. С женой не
разводился. С инстанциями в ладу. Усвоил - за предосторожность аль за
превышение власти не накажут. В крайнем случае, выговоришко. На днях, к
примеру, стенную газету вывесили, а он ее взял и снял. Со мной, мол, не
посоветовались. Везде написано про коллективность, а он единоличное
самовластие оказал.
- Дядя Коля, а мы в школе сами стенгазету выпускаем. Классному
руководителю дадим проверить. Допустили синтаксическую ошибку или
орфографическую, она исправит, и мы выпустим.
- Вы, молодежь, вы молодцы.
Похвала Коли Колича была подпреснена снисходительностью. Коля Колич
заговорщицки веселым кивком позвал ее за собой и растворил дверь на
каменный балкон, пышно запорошенный угольной мукой, коксовой крошкой,
блестками графита.
Неожиданным был для Маши простор неба. Почудилось, будто ее
захлестнуло синью. Когда глаза привыкли к высоте и яркости, различила: свет
прозрачен, как протертые нашатырем окна в зеркальном гастрономе, а синь -
небосвод, где вертикально восходят серебряные истребители. Приблизились к
балюстраде. И снова испытала оторопь: простор земли, выбросившийся из-под
балкона, притягивал, заманивал. Раскинешь руки, бросишься в стеклянность, и
понесется на тебя зелено-голубая с коричневой опушкой береговая куга, к
которой подступил коксохим, море с вытянутыми пятнами песчаных островов,
далекая белая церковь, чеканящаяся на грозовом стыке просторов: верхнего и
нижнего.
Коля Колич повернул и наклонил голову Маши.
И Маша посмотрела вниз, на плоскость коксовых печей, источающую
жаркие алмазно-белые миражи. Метнула взгляд от огненных колодцев до
ворончатого вагона. Обрадовалась красивой какой-то геометричности: по
кирпичной равнине - катаная зеркальность рельсов, и пуговицами стальные
круги и кружочки, как бы вмурованные в кладку.
Зал. Потолок высоко. Воздух мореный, отдающий цементом, преснятиной, а
в нем виснет цепь лебедки. А через него наклонно листы солнца. А на дне зала
лежат и смотрят в квадратный лаз Сергей Торопчин и паренек - веснушки на
ушах. А со скобы, что на краю лаза, падает в глубину пеньковый канат.
Коля Колич, когда к нему поворачиваются золото-планочные очки Сергея
Торопчина, указывает своим длинным подбородком на Машу и уходит, чиркая
чунями по цементной глади. Улыбка пробивает сосредоточенность на лице
Сергея Торопчина.
- Там, - говорит он и свешивает голову над лазом, прижимая к скобе канат,
который витком пущен по его руке, придавившей локтем новые, сухие
пеньковые кольца.
Маша ложится на бумажный мешок, заглядывает в турму. Далеко внизу,
словно в кратере вулкана, отец. Он беззащитный, малюсенький в пороховом
сумраке, в огромности башни.
- Ничего себе погребок!
Маша хотела взбодрить себя, но невольный страх вдруг так усилился, что у
нее зажало дыхание.
А отцу, наверно, совсем не боязно. В углу скипелась глыба угольной шихты.
В руках у него длинный-предлинный черенок, на черенке - штык лопаты, так
отполировавшийся, что бликует даже оттуда, из полутьмы. Вот эту-то лопату и
мечет он в глыбу, а глыба не поддается, лишь отколупывается на куски и стекает
черное крошево. Он подступает ближе к углу, всаживает лопату уже обеими
руками.
Сергей Торопчин волнуется, кричит в яму:
- Осторожно!
Его голос, на мгновение потерявшийся в пустоте ямы возникает у
железобетонных стен, зычно гремит.
Отец как оглох: вгоняет и вгоняет в уголь светлый штык лопаты. Когда,
надавив на черенок, Корабельников выдергивает лопату из угля, глыба отстает и
начинает крениться. Маша не успевает пискнуть от страха, как отец хватается за
канат и, скорчившись, летит над шихтой. Головной обломок глыбы скачет за
ним, задевает по ногам. Будто бумажный мячик на резинке, который пнули,
Корабельников подпрыгивает в воздухе, но уловчается выставить сапоги, чтоб
не шмякнуло об стену. Обратно он летит быстрей - резко оттолкнулся.
Дурачится, как клоун в цирке: держась за канат одной рукой и дрыгаясь. На боку
колотится сумка, схожая с противогазной.
Он прыгает. До колен всаживается в уголь.
- Па-па.
-Ау?
- Не ушибло?
- Нет, дочка.
- Не балуйся там. Опасно.
- Ла-адно.
Маша отодвинулась от лаза. Паренек - веснушчатые уши стоял на коленях,
держа наготове моток веревочной лестницы. Сергей Федорович унимал
дыхание; лоб зернист от пота.
- Отчаянный у тебя отец.
- Я тоже.
Сергей Федорович потыкался лбом в рукав пиджака.
- Весельчаки вы, Корабельниковы.
- У нас в Железнодольске есть в гастрономе сторож Чебурахтин. Он бы
ответил вам, Сергей Федорович: «Шё унывать, шё? Умрешь - фшё, не
оштанетшя нишё». Сергей Федорович, а я бы подошла жить во Франции?
- Ты видела круглые крышки над коксовыми печами?
- Да.
- Они подходят для закрывания люков, да пропускают газ. Для этого мы
зачеканиваем их по краям, иначе кокс спечется бракованный. Система проста:
печь, люк, крышка. А жизнь - сложнейшая система, тем более жизнь чужой
страны. И чтобы подойти к чужой жизни, условно говоря, необходимы тысячи
зачеканок. Притирка к миру Франции стоила, например, моему отцу больших
страданий. И это при том, что он знал ее язык, культуру и бывал раньше в
стране. Правда, я из России на месте правительства тебя бы не отпустил.
- Смейтесь, смейтесь, я... Сергей Федорович, мы с дачи ехали... Ваша дочка
сказала, вы участвовали во французском Сопротивлении.
- Было.
- Много убили фашистов?
- Я подростком пришел в маки. Важные сведения принес. Меня посылали в
города.
- Разузнавать специальные данные для разведки?
- Пожалуй.
- Здорово-то!
- Не так здорово, как необходимо.
- А правда, что ваш дедушка был попом в Берлине? И когда немцы напали на
нас, выступил в церкви против Гитлера?
- Он был не просто попом. Он был главой русской православной
эмигрантской церкви.
- Он был за царизм?
- Он был монархистом. Но он любил Россию и предал проклятию Гитлера.
Дед был умен и не мог пренебречь судьбой своей нации. Дед, дед... Он не
благоволил, Маруся, к нашей семье. Моей маме, своей дочери, не помогал. Но
его анафемой против немецких фашистов я горжусь.
- Его расстреляли?
- Забрали в гестапо. Мучили. Эмигранты в разных странах подняли шум.
Выпустили. Через неделю умер. Был глубокий старик, да пытки...
- Сергей Федорович, вы счастливы?
- Счастлив,
- Совсем-совсемочки?
- Покажи мне того, кто утверждает, что он достиг полного счастья. Разве я
могу не горевать, что отец не дотянул до возвращения на Родину? И о брате
тоскую, о сестре, о Жэфе.
- Вы сразу в Жэфе поселились?
- Что ты! Нет, родителям пришлось поскитаться. Сначала они под Парижем
жили. В замке. Отец работал садовником, он с детства увлекался цветами.
Потом был вокзальным грузчиком, уже в Париже. Русские грузчиками были,
итальянцы и негр из Португальской Гвинеи. С негром отец подружился.
Итальянцы удивлялись, что русские прекрасно хором поют. Арии, песенки, а
чтоб хором - итальянцы не умели. Позже отец работал на заводе Рено. Кстати, в
эту пору там же работал, кажется, слесарем анархист Махно. Французы все
потешались над ним: «Батько Махно, батько Махно...»
- А интересно... Сергей Федорович! Вы хотели бы быть миллионером?
- Я бы хотел равного распределения богатств между людьми.
- А я хотела бы иметь столько денег. . Целую турму, битком набитую!
Заболел кто, нет на лекарство - получи. Аварийная жилплощадь - строй дом.
Несправедливость любишь устранять - насыпай из башни хоть десять вагонов.
Ну и, конечно, я поплыла бы через океан на плоту. Из других стран плавают, а из
нашей нет.
Сергей Торопчин всматривался в глубину турмы. Осведомился у
Корабельникова, не кружится ли голова, не поташнивает ли. Тот чувствовал себя
отлично.
Наверно, в турме можно отравиться? Беспамятная. Проходили ведь по
химии, что в кучах уголь способен окисляться и выделять угарный газ... А еще
как отец выдерживает раскаты, от которых, наверно, трескается железобетон,
как он дышит в черной пыли да притом еще играючи орудует лопатой?
Неподалеку от отца сильно просел уголь, образовалась воронка. Шихта
хлынула в нее. Маша вздрогнула. Вообразилось, что папку стянуло туда: завалит