Сансиро и Ёсико пришли, когда стемнело, и крыши видно не было. Но, заметив в окнах электрический свет, Сансиро вспомнил о соломенной крыше, и такое сочетание показалось ему забавным.
— Какие гости ко мне пришли! Просто интересно, — сказал Нономия. — Вы встретились у входа?
Ёсико объяснила, как было дело, и посоветовала брату купить такую же, как у Сансиро, рубашку. Потом сообщила, что недавно пробовала японскую скрипку и что у неё очень плохой звук. Раз уж он до сих пор не купил, пусть теперь купит другую, получше, хотя бы такую, как у Минэко-сан. Она долго приставала к брату со своими капризами, он терпеливо слушал, не выказывая ни умиления, ни досады, лишь время от времени произнося неопределённое: «Угу… угу…»
Сансиро тоже молчал. Одна Ёсико болтала без всякого стеснения, и всё же она не казалась ни глупой, ни капризной. Сансиро слушал девушку, и на душе у него было радостно, как если бы он вышел в широкое, залитое солнцем, поле. Он даже забыл об ожидавшей его нотации. Из этого состояния его вывели неожиданно произнесённые слова Ёсико:
— О, совсем забыла! Минэко-сан просила тебе кое-что передать.
— В самом деле?
— Разве ты не рад? Нономия-сан поморщился.
— Глупая у меня сестра, — сказал Нономия, повернувшись к растерянно улыбавшемуся Сансиро.
— Совсем я не глупая. Да, Огава-сан?
Сансиро продолжал натянуто улыбаться.
— Минэко-сан просит тебя повести её в концерт, устраиваемый «Литературной ассоциацией».
— Ей бы лучше пойти с Сатоми-сан.
— Он сказал, что будет занят.
— Ты тоже пойдёшь?
— Конечно.
Так и не ответив ничего определённого, Нономия пожаловался Сансиро на сестру, которая мелет вздор, вместо того чтобы поговорить о серьёзном деле, ради которого он, собственно, и пригласил её сегодня. На вопрос Сансиро, что это за дело, Нономия ответил не как учёный, а по-житейски просто и откровенно, что Ёсико сделали предложение, что родители не возражают и теперь осталось лишь выяснить мнение самой Ёсико. «Что ж, прекрасно», — это было единственное, что мог ответить Сансиро. Он решил покончить со своим делом как можно скорее и уйти.
— Я слышал, — начал Сансиро, — что мать обеспокоила вас просьбой…
— Ну что за беспокойство, — возразил Нономия, достал из ящика стола конверт и отдал Сансиро.
— Ваша матушка прислала длинное письмо, она тревожится, пишет, что обстоятельства вынудили вас, несмотря на скромную стипендию, одолжить деньги товарищу. Не важно, кто он, этот товарищ, но он не должен был так легкомысленно поступать, а уж если занял, надо было вовремя вернуть… Деревенские — народ простодушный, бесхитростный, поэтому думать так для них вполне естественно, — сказал Нономия. — Матушка не одобряет вашу щедрость, пишет, что каждый месяц вам присылают из дому деньги на учёбу, а вы по легкомыслию вдруг дали взаймы двадцать иен… В письме я ощутил лёгкий укор и в мой адрес. Не знаю, как поступить. — Нономия усмехнулся.
— Мне очень жаль, — серьёзно ответил Сансиро.
Видимо, Нономия не собирался поучать юношу и сказал уже несколько другим тоном:
— Стоит ли волноваться? Всё это совершенные пустяки. Просто, ваша матушка подходит к деньгам с деревенской меркой, и тридцать иен, которые вы попросили, для неё огромная сумма. На тридцать иен, пишет она, может прожить полгода семья из четырёх человек. Неужели это правда? — спросил Нономия. Ёсико расхохоталась. Сансиро понимал, что вся эта история нелепа до смешного, хотя мать написала чистую правду. Он поступил и в самом деле опрометчиво и теперь испытывал лёгкое раскаяние. — Это выходит пять иен в месяц, — прикинул Нономия, — значит, на одного человека иена с четвертью. Если разделить на тридцать, получится около четырёх сэн в день — пожалуй, маловато даже для деревни.
— Что же они едят на такие мизерные деньги? — серьёзно спросила Ёсико. Пришлось Сансиро отвлечься от собственных переживаний и подробно рассказать о деревенской жизни и её обычаях. В семье Сансиро было принято раз в год дарить деревне десять иен. От каждого из шестидесяти дворов выделяли по одному человеку, все они собирались в деревенском храме и с утра до вечера пили сака и ели.
— И всё на десять иен? — удивилась Ёсико. Угроза нотации, судя по всему, миновала. Ещё немного поболтали, и Нономия вернулся к прежней теме.
— Знаете, ваша матушка просит выяснить обстоятельства и лишь в том случае, если я не найду в этом деле ничего неподобающего, передать вам деньги. Она просит обо всем подробно ей сообщить и приносит извинения за доставленные хлопоты. Как видите, я в затруднительном положении: деньги отдал, а обстоятельств не выяснил… Значит, это правда, что вы одолжили деньги Сасаки?
Сансиро понял, что Нономия всё узнал от Ёсико, а та, в свою очередь, от Минэко. Странно только, что ни брат, ни сестра не заметили, как эти деньги совершили круг. И он, как ни в чём не бывало, ответил:
— Да, правда.
— Сасаки сказал, что поиздержался, купив билеты на скачки?
— Да.
Ёсико снова расхохоталась.
— Так и напишу вашей матушке. Только впредь таких денег лучше в долг не давайте.
Сансиро сказал, что не будет, и стал прощаться. Ёсико тоже собралась уходить.
— Куда же ты? Ведь нам ещё надо поговорить, — остановил её брат.
— Не обязательно!
— Обязательно!
— Вовсе нет! Я всё равно ничего не знаю.
Нономия молча смотрел на сестру. А она продолжала:
— Право же, что толку спрашивать, выйду я или не выйду за человека, о котором представления не имею? Как я могу сказать, по душе он мне или нет?
Только сейчас Сансиро понял смысл этого «всё равно ничего не знаю» и поспешил уйти, оставив Нономию с сестрой. Через тихий малоосвещенный проулок Сансиро вышел на улицу, повернул на север, и в лицо ему пахнуло ветром, налетавшим порывами с той стороны, где был его дом. «Сквозь этот ветер, — вдруг подумал Сансиро, — Нономия-сан проводит свою сестру к Минэко».
Сансиро поднялся к себе на второй этаж, сел и стал слушать, как шумит ветер. Его шум почему-то всякий раз напоминал Сансиро о судьбе, и когда от ветра громко хлопали ставни, ему хотелось сжаться в комок. Он не считал себя сильной натурой и сейчас подумал о том, что его жизнью со времени приезда в Токио, в общем-то, распоряжается Ёдзиро и при этом нередко над ним подшучивает, хотя и по-дружески. Вполне вероятно, что и в дальнейшем ничего не изменится и этот милый озорник Ёдзиро будет влиять на его судьбу. Но, пожалуй, ещё сильнее влияние ветра, который шумит и шумит, не переставая.
Сансиро положил присланные матерью деньги под подушку и лёг спать. Эти тридцать иен тоже шутка судьбы. Ещё неизвестно, какую они сыграют роль в дальнейшем. Он должен вернуть эти деньги Минэко, они встретятся, и тогда непременно налетит порыв ветра-судьбы. «Пусть он будет как можно сильнее, этот порыв!»
С этой мыслью Сансиро уснул крепким здоровым сном. Ничто не могло ему помешать. Разбудили Сансиро звуки пожарного колокола. Он услыхал громкие голоса. Это был уже второй пожар со времени его приезда в Токио. Сансиро накинул поверх пижамы хаори и открыл окно. Ветер утих. Двухэтажный дом напротив чернел на фоне багрово-красного неба.
Поёживаясь от холода, Сансиро вглядывался в это красное небо и вдруг отчётливо представил себе собственную судьбу тоже окрашенной в красный цвет и множество мечущихся в этой судьбе людей. Потом он залез под тёплое одеяло и сразу обо всём забыл.
Утром он проснулся как обычно, надел форму, взял тетради и пошёл в университет, не забыв положить в карман тридцать иен. Расписание, к несчастью, было неудачным. До трёх часов шли занятия. А после трёх наверняка вернётся из школы Ёсико. Да и Кёскэ, брат Минэко, может оказаться дома. Как-то неловко при них отдавать деньги.
— Ну что, — спросил Ёдзиро, — получил вчера головомойку?
— Да нет, обошлось.
— Так я и думал. Нономия-сан — человек с понятием, — изрёк Ёдзиро, куда-то исчез и лишь через два часа снова появился на лекции.
— С Хиротой-сэнсэем вроде бы всё в порядке, — заявил он, и на вопрос Сансиро, как у сэнсэя дела, ответил: — Можешь не беспокоиться. Расскажу как-нибудь на досуге. Кстати, сэнсэй тобою интересовался, спрашивал, почему не заходишь. Ты навещай его время от времени, это наша обязанность, ведь он одинок и скучает. Купи чего-нибудь да сходи. — С этими словами Ёдзиро снова исчез. А на следующей лекции опять появился. Среди лекции его, видимо, вдруг осенило, и он написал на клочке бумаги коротко, как в телеграмме: «Деньги получил?»
Сансиро хотел написать ответ, но тут заметил, что на него смотрит преподаватель. Сансиро скомкал записку, бросил под ноги, а Ёдзиро ответил лишь после лекции:
— Деньги получил, они при мне.
— Ага, это хорошо! Собираешься вернуть долг?
— Разумеется.
— Пожалуй, ты прав. Верни поскорее.
— Думаю сегодня.
— Гм, но она будет дома только к вечеру.
— Куда-нибудь ушла?
— Конечно, каждый день ходит позировать. Наверно, портрет почти готов.
— К Харагути-сан?
— Ага.
Сансиро узнал у Ёдзиро адрес Харагути.
10
Хирота заболел, и Сансиро отправился его навестить. У входа в дом стояли ботинки. Наверно, врач, подумал Сансиро. Он вошёл, как обычно, с чёрного хода и никого не встретил. Прошёл прямо в столовую, услыхал голоса в гостиной и остановился в нерешительности. В руках у него был объёмистый свёрток с мочёной хурмой. Он купил её на улице Оивакэ, помня наставление Ёдзиро: «Когда пойдёшь, купи чего-нибудь». В это время в гостиной что-то грохнуло. «Уж не драка ли там», — подумал Сансиро, чуть-чуть раздвинул перегородку и заглянул в гостиную. Хирота-сэнсэй лежал на полу ничком, а на нём сверху сидел мужчина в коричневых хакама. Рискуя свернуть шею, Хирота приподнял голову и, увидев Сансиро, сказал с улыбкой:
— А, входите, входите!
Тот, что сидел на нём, тоже оглянулся и обратился к Хироте:
— Прошу прощения, сэнсэй, попробуйте, пожалуйста, встать.
Складывалось впечатление, будто мужчина завёл руку Хироты назад и коленом прижал её в локтевом суставе. Хирота ответил, что встать никак не может. Тогда мужчина поднялся, расправил складки хакама и сел в строгой позе. Это был представительный, солидного вида человек. Хирота встал и произнёс:
— Вот это да!
— Когда применяют такой приём, сопротивляться опасно, могут руку сломать.
Из их разговора Сансиро наконец понял, что они делала до его прихода.
— Я слышал, вы больны, но вам, я полагаю, уже лучше?
— Да, лучше.
Сансиро развернул пакет и положил содержимое перед Хиротой и его гостем.
— Вот, принёс вам хурмы.
Хирота пошёл в кабинет за ножом для фруктов. Сансиро сходил на кухню за кухонным ножом, и все трое принялись есть. Хирота и его гость оживлённо обсуждали дела средней школы в провинции. Из-за житейских невзгод и всяких неурядиц, рассказывал гость, просто невозможно долго работать на одном месте. Ему, например, приходилось, кроме своего предмета, преподавать ещё дзюдо[59], а один его коллега до того беден, что ходит в гэта до тех пор, покуда они совсем не износятся, меняя лишь ремешки; и уж если вышел в отставку, найти работу почти невозможно, поэтому он вынужден временно отправить жену к родителям… Темы казались неисчерпаемыми.
Выплёвывая косточки, Сансиро смотрел на этого человека и всё больше проникался к нему жалостью. Как не похож он на Сансиро, как будто принадлежит к другой расе. «Хорошо бы снова стать студентом, — то и дело повторял он, — ничего нет приятнее студенческой жизни». Эти слова навели Сансиро на мысль о том, что ему, собственно, осталось быть студентом каких-нибудь два-три года, и настроение у него сейчас уже далеко не такое безоблачное, как в те времена, когда они с Ёдзиро ели гречневую лапшу.
Хирота пошёл в кабинет и вернулся оттуда с книгой в тёмно-красной обложке, покрытой на обрезе пылью.
— Вот «Хайдриотафия»[60], о которой я вам недавно говорил. Полистайте, скуки ради.
Сансиро поблагодарил и взял книгу. «Уход в небытие — явление постоянное и естественное, и не следует задаваться вопросом о том, достойны люди вечности или не достойны». Эта фраза бросилась Сансиро в глаза, как только он открыл книгу. Хирота между тем продолжал беседовать с бакалавром дзюдо. То, что рассказывал бакалавр, несомненно, вызывало сочувствие к учителям средней школы, но наибольшего сочувствия, как явствовало из слов бакалавра, заслуживал он сам. В нынешний век в цене только факты, о чувствах никто и не думает. И с этим ничего не поделаешь: жизнь до того трудна, что не до чувств. Почитайте газеты, и вы увидите, что девять из десяти заметок на социальные темы имеют поистине трагическое содержание. Но для нас это просто информация, и мы не принимаем её близко к сердцу. Как-то из кратенького сообщения под заголовком «Погибло свыше десяти человек» я узнал адрес, возраст и причину насильственной смерти этих несчастных, каждому была выделена строчка петитом. Предел лаконичности и ясности. Или такая рубрика: «Кражи». Здесь сразу узнаёшь, кого и какие воры обобрали. Чрезвычайно удобно. В жизни многое, я полагаю, построено на таком принципе. К примеру, отставка. Для ушедшего в отставку это, возможно, событие, близкое к трагедии, в то время как у окружающих оно не вызовет сколько-нибудь сильных эмоций. К этому надо быть готовым и поступать соответственно.
— Разумеется, при таком количестве свободного времени, как у вас, сэнсэй, можно позволить себе эмоции, — с самым серьёзным видом сказал мастер дзюдо и тут же расхохотался. Вслед за ним рассмеялись Хирота с Сансиро. Судя по всему, гость уходить не собирался, а Сансиро, захватив книгу, которую ему дал Хирота, через кухню вышел на улицу.
«Не сгнить в могиле, жить в памяти грядущих поколений, увековечить своё имя, возродиться в будущем — вот чего жаждет человечество с древних времён. Ибо исполнение всех этих желаний — прямая дорога в рай. Однако для истинно верующего желания эти — суета сует. Ведь возродиться — значит снова стать самим собой. А это никак не связано ни с желанием, ни с надеждой, это непреложная истина, которую дано познать истинно верующему. И не всё ли равно — лежать в могиле св. Иннокентия[61] или быть погребённым в песках Египта. Главное, радоваться собственной вечности — будь то в тесной могиле размером в шесть футов или в гробнице Адриана[62]. Смирись и будь готов к тому, что тебя ждёт».
Идя не спеша по улице, Сансиро прочёл это в заключительной главе «Хайдриотафии». Он слышал от Хироты, что автор этой книги — известный писатель и великолепный стилист и что это его сочинение — самое блестящее из всего им написанного. Правда, рассказывая это, Хирота, смеясь, заявил, что сам он придерживается несколько иного мнения. Да и Сансиро, признаться, не увидел в этой книге никакого блеска. Тяжеловесные фразы, очень странное употребление слов, туманно выраженные мысли — впечатление такое, словно осматриваешь старинный буддийский храм. Чтобы прочесть и как-то осмыслить один этот отрывок, понадобилось несколько кварталов пути. И то многое осталось непонятным.
Прочитанное вызвало в Сансиро смутное чувство, близкое к сентиментальности, как если бы в Токио донёсся слабым эхом удар в колокол Большого Будды в Нара. Именно это чувство, а не смысл, доставило Сансиро удовольствие. Ведь он никогда ещё глубоко не задумывался над вопросами жизни и смерти — слишком молодая и горячая кровь текла в его жилах. В этом чувстве, собственно, и выразилась истинная сущность Сансиро…
По дороге к Харагути Сансиро встретил похороны. За маленьким гробиком, завёрнутым в белоснежное полотно, шли двое мужчин в хаори. К крышке гроба была прикреплена красивая игрушка — ветряная мельница с пятью вращающимися разноцветными крыльями. «Красивые похороны», — подумал Сансиро, когда гробик с игрушечной мельницей остался позади.