разы, которые туркменские женщины носят как
украшение на груди.
Бегенч, точно провинившийся ребенок, опустив
голову, стоит перед Айсолтан. Потом украдкой
взглядывает на нее. Он видит, как она ласкает
хлопчатник, словно больное дитя, — белые пушинки хлопка
у нее на груди кажутся Бегенчу слезинками Айсолтан,
и он снова огорченно потупляет взор.
— Прости меня, Айсолтан, — говорит он. — Сам
не знаю, как я это сделал.
Айсолтан видит, как опечалился Бегенч, но ей
хочется помучить его.
— Ишь ты, сам побил — и сам плачешь!
Бегенч жалобно возражает:
— Да нет же, Айсолтан, честное комсомольское,
я ведь нечаянно!
Айсолтан шутливо пригибает ветви хлопчатник...
к лицу Бегенча, и они накрывают их обоих, словно
шатер. Мягко и задушевно говорит Айсолтан:
— Ну, нечаянно так нечаянно. Что губы надул?
Слезами горю не поможешь.
Бегенч даже не заметил, как тяжелые коробочки
хлопчатника ударились о его плечо. Но вот нежная
рука Айсолтан на мгновение касается руки Бегенча,
и по телу его пробегает дрожь. Бегенч чувствует, как
горит у него сердце. Он роняет лопату и протягивает
руки к Айсолтан.
В эту минуту неподалеку раздается возглас:
— Э-эй! Айсолтан! Иди-ка сюда!
С еление колхоза «Гёрельде» стоит на высоком
месте, над шумливым арыком Энеяб. Воздух
здесь прозрачен и чист. Далеко вокруг вид-
ны поля и сады; они сливаются на горизонте
ик в голубовато-серую дымку.
Айсолтан необычно рано покинула сегодня
хлопковое поле. Она стоит на дороге, ведущей в колхоз,
смотрит вдаль, на родной поселок, и зеленые сады,
раскинувшиеся на возвышенности, почему-то
напоминают ей сейчас веселые кудрявые рощи и зеленые
пологие холмы России, виденные ею на картинах.
Что случилось сегодня с Айсолтан? Почему
каждая мелочь кажется ей необыкновенно большой и
важной, словно впервые раскрылись ее глаза, словно все
изменилось вокруг, словно и она сама стала другой?
Почему бредет она без цели, не думая ни о чем,
почему поет сердце у нее в груди?
Айсолтан и Бегенч родились и выросли в одном
селе, учились в одной школе, работали бок о бок на
полях своего колхоза. Они встречались друг с другом
по нескольку раз на дню, но ни одна из прежних
встреч не была похожа на эту. Что-то новое
пробудилось сегодня в душе Айсолтан. Айсолтан хорошая
девушка; у нее чуткое, горячее сердце, она нежно
любит мать, всегда готова прийти на помощь любому
из колхозников, всей душой болеет за урожай, ночи
напролет может просидеть за книгой, а родину свою
Айсолтан любит так горячо, что не пожалеет отдать
за нее жизнь. Но то, что родилось сегодня в душе
Айсолтан, совсем ново и неожиданно для нее. Такого
с ней еще никогда не бывало. Это и радует ее, и
тревожит, и причиняет какую-то смутную боль.
Солнце, приветливое и благодатное, как всегда
в этом краю, щедро льет на землю прощальные лучи.
Зеленые хлопковые поля, колхозные сады, огороды —
все мирно покоится вокруг. Все как прежде. Что же
случилось с Айсолтан? Почему нет покоя в ее душе?
Почему так бьется ее сердце, словно ему стало тесно
в груди? Почему Айсолтан хочется бежать куда-то
без оглядки, кричать, петь свои девичьи ляле?..
Хочется поделиться с кем-то этой необъяснимой радостью.
И почему вдруг безотчетной тоской сжимается
ее сердце?
А что говорила она сегодня членам своего звена?
Какие давала им поручения? Быть может, все это
было невпопад? Быть может, они смеялись над ней,
когда Giia ушла, дивясь и спрашивая друг друга:
«Что такое случилось с нашей Айсолтан? Почему она
стала как безумная? Куда это она убежала в такую
рань? Может, ее позвал кто-нибудь?»
Так думает Айсолтан, медленно бредя вдоль
арыка. В глубокой задумчивости огибает она хлопковое
поле и вдруг видит перед собой Бегенча. Широко
раскрыв глаза, затаив дыхание, смотрит прямо перед
собой Айсолтан. Нет никакого Бегенча. Только
желтоватый цветок приветливо кивает ей, покачиваясь
в зелени листьев, словно хочет напомнить о чем-то
Айсолтан. Бегенч... Ну, конечно, Бегенч! Он виноват
во всем. Что тут от себя таиться! Бегенч! Вот что
случилось с ней сегодня. Это случилось, когда они
стояли рядом среди зеленых шелковистых листьев
и шуршащих коробочек, а гибкие ветки хлопчатника
сплелись над ними, как шатер. Это продолжалось
только минуту, но разве это была не самая
сладостная минута в ее жизни? Почему же она не
продлилась год, вечность? Разве Айсолтан не отдала
бы за нее все, что у нее есть, все, что у нее будет?
Почему в эту прекрасную, как солнце, как земля,
как песня, минуту окликнули ее? Почему нарушили
первую в ее жизни такую необыкновенную радость?
Этот неуместный оклик помешал Бегенчу произнести
то, чего она ждала, помешал их сердцам раскрыться
навстречу друг другу. Эта минута! Возвратится ли она
когда-нибудь? Или она была так же коротка, как
жизнь мотылька-однодневки? Нет! Her, это только
первая нежная завязь. Распустится цветок, расцветет,
и каждый лепесток его будет страницей золотой
книги, в которой пишут о нашей жизни!
Айсолтан кажется, что у нее за плечами
вырастают крылья; она окидывает взором расстилающиеся
перед ней поля, и сердце ликует в ее груди.
«Я сегодня впервые пришла в этот мир, — думает
Айсолтан, — жизнь моя начинается сегодня».
Айсолтан выходит из хлопчатника на бахчи.
Здесь, куда ни кинь взор, всюду лежат дыни
и арбузы. Арбузы — темнозеленые, как листья кара-
гача, и нежно-зеленые, как первые весенние всходы,
полосатые и одноцветные, продолговатые и круглые.
Среди больших пожелтевших листьев они кажутся
тяжелыми, гладко обточенными водой валунами,
скатившимися сюда со склонов гор.
Дыни — вахарманы, полосатые замча, паяндеки,
гокторлы, чалма-секи, гокмюрри, белые терлавуки,
каррыкызы, рябоватая, в мелком сетчатом узоре гу-
ляби — весело золотятся на солнце. Некоторые дыни
испещрены такими широкими трещинами, что кажется,
будто из них вырезали целые дольки. От светлых
гладкокожих дынь исходит приторный аромат. Блед-
ножелтые, острые, как иглы, усики грозно торчат на
толстых плетях.
Груды уже снятых дынь и арбузов округлыми
желто-зелеными холмами высятся над бахчой.
Трехтонная машина, доверху нагруженная большими
спелыми дынями, выезжает на дорогу, поднимая облака
пыли.
У края бахчи громоздится гора арбузных корок.
Женщины; засучив рукава, подкладывают колючку под
огромные котлы, — в котлах варится арбузная патока.
Под легкой, ноздреватой пеной патока тяжело бурлит,
издавая пыхтящее «парс-ларс». Пена нежно розовеет,
и над котлами стоит сладкий аромат.
Пожилые колхозники и колхозницы, сидя на
корточках, разрезают на тонкие дольки предназначенные
для сушки дыни, раскладывают эти дольки рядами.
Те дольки, что уже выпустили из себя сок,
переворачивают на другую сторону, потом свивают в длинные
жгуты и сваливают на невысокие навесы. Большие
желтовато-коричневые груды похожи издали на
дремлющих слонов. Золотой загустевший сок стекает
с них тяжелыми каплями.
Айсолтан идет дальше. Она входит в колхозный
сад, и ее сразу охватывает прохлада. Ровными,
строгими рядами стоят здесь плодовые деревья, меж ними
разбиты прямые, как полет стрелы, дорожки, которые
теряются порой в густой траве. Спелые осенние
яблоки, продолговатые и круглые, гнут своей тяжестью
к земле длинные гибкие ветви. Розовато-желтые,
зеленые и светлокоричневые груши, выгнутые, как сувкя-
ди ', проглядывают в отливающей серебром листве.
Золотистая айва горделиво поблескивает на солнце
кожицей, словно хочет сказать, что ей не страшны
осенние заморозки. Абрикосовые деревья, которые уже
отдали свои плоды человеку в пору летнего зноя,
замерли в величавом покое. Молодые гранатовые и
инжирные деревья, еще не приносившие плодов, похожи
на тонконогих подростков, которые только вступают
в пору зрелости. Виноградник захватил несколько
гектаров земли. Под зелеными, а кое-где уже
пожелтевшими листьями тяжелые лиловато-черные и
прозрачно-зеленые гроздья япрака, гелинбармака, тербаша и
караузюма свисают почти до самой земли. И повсюду
в открытых ящиках, осторожно срезанные и
уложенные заботливой рукой, лежат яблоки, груши,
виноград, готовые к далекому пути.
Бахчи, плодовый сад, виноградник — все, что
видит вокруг себя Айсолтан, наполняет ее сердце
ликованием. Вскинув руки, словно желая обнять эту
землю, она восклицает:
— Наша земля, как золото! В старинных
книгах восхваляли райские сады. Я не думаю, чтобы они
были прекраснее наших.
________________________________________________
1 Сувкяди — высушенная пустая тыква, у потребляемая
как посуда для воды.
Айсолтан снова, любуясь, окидывает взглядом сад
и замечает, что трава под деревьями уже начинает
блекнуть. Девушку охватывает раздумье:
«Ах, если бы только у нас было побольше воды,
какие бы плоды взрастила эта земля! Вода... Как
жаль, что мы еще до сих пор не можем досыта
напоить нашу землю! Неужели желание моего сердца
так никогда и не исполнится? Неужели я не пущу на
наше поле столько воды, сколько нужно, чтобы
утолить его жажду? Бегенч, секретарь комсомольской
организации, сам обходит колхозные поля, чтобы ни
одна капля воды не пропала даром. Бегенч молодец,
но воды у нас все-таки нехватает. Если бы мы могли
лучше напоить водой наше поле, то с каждого
гектара мое звено собрало бы в этом году семьдесят пять
центнеров хлопка. Почему, почему у нас мало воды?
Почему наша земля вечно должна томиться от
жажды? Почему благодатные воды Аму-Дарьи не напоят
наших полей?»
Айсолтан верила, что капризные воды Аму-
Дарьи, подчинить которые мечтали еще деды и
прадеды, будут покорены советскими людьми. И она
с великим нетерпением ждала эту воду. Айсолтан
знала, что осуществлению грандиозного плана помешала
война, знала, что там, где прэшел огонь войны,
города и села превращены в пепелища, и страна
напрягает все силы, чтобы снова дать жизнь этим селам и
городам; она понимала, что в четыре года не так
легко восстановить то, что было разрушено дотла.
Однако, все еще не видя на полях обильных
аму-дарьинских вод, девушка невольно грустила, забывая
порой, что говорит пословица: «Ребенок торопится,
а тутовник поспевает в свой срок».
Айсолтан чувствует, что у нее теперь две заботы,
две думы на сердце. Одна дума была с ней всегда,
она никогда ее не покидала: это дума о воде. Теперь
к этой думе присоединилась еще другая — о Бегенче.
И Айсолтан говорит себе:
«Верю я, верю в то, что великая партия
большевиков и могучая советская власть, которые так
высоко поставили мой народ и меня, исполнят мечту моего
народа, мою мечту — приведут обильные воды на
наши поля! А вторая моя мечта... Это уж наше
с Бегенчем дело!»
Когда Айсолтан подходит к колхозной ферме,
красное, круглое, как решето, солнце катится почти
над самой землей. Свежеет, и Айсолтан полной
грудью вдыхает прохладу. Птицы хлопотливо
щебечут, устраиваясь на ночлег в ветвях раскидистого
дерева, которое перебросило через дорогу свою длинную
тень. Со стороны поля несется протяжное мычание:
большие пестрые коровы, стуча копытами и
размахивая хвостами, возвращаются домой с пастбищ.
Айсолтан заходит на двор конефермы.
Породистые гладкобедрые кобылицы, распушив длинные
блестящие хвосты и чутко насторожив маленькие уши,
смотрят в ее сторону. Длинноногие жеребята, подобно
джейранам, играют и резвятся на просторном дворе,
гоняясь друг за другом. Скаковые кони, пофыркивая,
перебирают ногами, словно танцуют в своих чисто
выметенных стойлах. Краса колхозной конефермы —
гнедой конь Лачин, выгнув дугой шею, бьет копытом в
землю, словно угрожая другим коням. Гладкие, крутые
бока и куполообразный круп его лоснятся и блестят,
словно покрытые позолотой. На выпуклой груди
играют мускулы; она так широка, что между передними но-
гами коня может пройти человек в шубе. Во всем
этом коне, даже в его острых настороженных ушах, в
маленькой голове с белой отметиной на лбу, в
блестящих, влажных глазах, чувствуется необыкновенная
сила. Этот конь-семилеток ласков, как двухгодовалый
жеребенок, и сказочно красив.
Тот, кто приходит полюбоваться на Лачина,
стоит как очарованный, и долго не может отвести от
него взора. На прошлогодних республиканских
скачках он завоевал первенство. Теперь его снова готовят
к скачкам и в сентябре увезут в Ашхабад. Конь
Лачин любимец Айсолтан. Она не может пройти
мимо колхозных конюшен, чтобы не зайти и не
взглянуть на Лачина. И хотя колхозники кормят
копей наславу, а для Лачина и подавно не скупятся,
Айсолтан нередко приносит десяток яиц и просит
конюха подмешать их к ячменю для Лачина. Лачин —
гордость колхоза «Гёрельде».
Айсолтан идет через поселок, и он кажется ей
маленьким городом. Вон под навесом раздуваются
и опадают кузнечные мехи, издавая странные звуки —
«васс-васс»; от горячих углей поднимается
зеленовато-белое пламя, и раскаленное железо цветет в этом
пламени волшебным красным цветком. Кузнец с силой
бьет по железу молотом; его обнаженная спина
блестит, и по ней каплями стекает пот. Сапожники
сидят в своей мастерской; зажав между колен
выделанную кожу, они быстрыми, ловкими движениями
продергивают через нее навощенную дратву. Из этой
мастерской несется запах сырых кож и юфти. Вот
портные аккуратно складывают сшитые одежды,
смазывают и протирают свои машины. В маленькой ма-
стерскои часовщик, сдвинув очки на лоб, зажмурив
один глаз, рассматривает механизм часов в лупу. Вон
подле столяров и резчиков по дереву расставлены
готовые двери, столы, табуретки, еще не собранные
части повозок.
Айсолтан проходит по одной из улиц поселка,
знакомой ей с детства, и, быть может, потому, что
она сегодня как-то по-иному смотрит вокруг, ей
кажется, что она попала сюда впервые. Похожие друг
на друга, как близнецы, стандартные дома стоят по
обеим сторонам улицы — каждый из трех комнат,
с открытой верандой по фасаду. И около каждого
дома на небольшом участке несколько плодовых
деревьев. Айсолтан вспоминает, как однажды какой-то
человек, приехавший погостить к их соседям, ночью
по ошибке забрел к ним в дом, и с досадой думает
об архитекторе:
«Почему он построил все дома на один лад?
Разве нельзя было для каждого дома найти свою,
особенную форму? Или, на худой конец, мог бы хоть
по-разному их украсить. Один бы украсил узором ковра,