другой — вышивкой кюрте, третий — узором тюбетейки
джамборук, четвертый — курсакча. Тогда кто бы ни
спросил: «А где здесь дом Айсолтан?» — ему всякий
ответил бы: «Ищи дом, где на стенах ковровые
узоры, на дверях резьба, а над дверями лепные
украшения, похожие рисунком на те, что женщины носят на
груди». А сейчас здесь, словно в городе: хочешь
найти дом — ищи номер. Но если в городе на домах
номера, так ведь там и дома не на одно лицо. Ну, да
горюй не горюй, а уж построили; не перестраивать
же заново. Вот если мы с Бегенчем... Если будет
в моей жизни большая-большая перемена, тогда уж
я построю себе дом по своему вкусу».
Айсолтан пересекает центральную площадь
поселка. Здесь стоит большое светлое здание колхозной
школы. Каждая ступенька лестницы, каждый кустик
на дворе, даже каждый камешек на дорожке с
детства дороги и милы Айсолтан. Десять лет училась
она в этой школе вместе с Бегенчем. В этом дворе
они играли, бегали, гонялись друг за другом во
время перемен. Вон скамейка, на которой они любили
отдыхать. Где были тогда твои глаза, Айсолтан?
Почему ты словно видела и не видела Бегенча? Почему
ты смеялась над ним, когда он иной раз отвечал на
уроках невпопад? Почему ты, когда не понимала
задачи, просила других ребят помочь тебе, а не его?
Почему, когда он однажды повздорил с мальчишками
и они набросились на него целой оравой и дразнили
и мучили его, ты даже не подумала заступиться?
Почему, почему свою детскую привязанность ты не
отдала Бегенчу? Ну что же, видно, все приходит
своим чередом, как весна, лето, осень, зима. На
смену детству приходит юность, из ребенка становишься
подростком, а потом наступает иная пора. В
младенчестве любовь к матери заполняла все, затем родилась
любовь к школе, к подругам, книгам...
Теперь пришла новая пора — пора расцвета.
Прежде жизнь Айсолтан текла тихим, мирным
ручейком, теперь она кипит и бурлит, разливаясь широким
потоком. И в эту пору рождается новое чувство, совсем
не похожее на все, что она испытала до сих пор.
Айсолтан кажется, что оно зародилось где-то в
самом укромном, самом нежном уголке ее сердца. И она
дает себе клятву всегда, всю жизнь быть верной этой
любви, беречь ее для Бегенча в золотом ларце своего
сердца. Айсолтан говорит себе:
«Пусть Бегенч не слышит меня сейчас, не знает
моих мыслей. Но он честный человек, я верю в него
и не стыжусь моего чувства. Он не сказал еще мне
о своей любви, но я знаю, что он любит меня».
Глядя на высокое здание клуба рядом со школой,
Айсолтан вспоминает: в этом клубе она выступала
вместе с Бегенчем. Драмкружок ставил пьесу «Джа-
мал», и Айсолтан играла в ней роль Джамал, а Бе-
геич — Кемала. Ух, и сердилась же она тогда на
Бегенча Г «Почему он разговаривает со мной только
пока я Джамал, а потом молчит, словно воды в рот
набрал? Неужели ему и поговорить со мной не о чем
и поделиться нечем? Неужелг! он такой
бесчувственный? Нет, верно, он любит другую девушку». И все
же Айсолтан надеялась, что после спектакля Бегенч
подождет ее, чтобы итти домой вместе. Но когда она
вышла из клуба, то увидела, что Бегенч и не подумал
ее ждать. Он преспокойно удалялся по улице, что-то
негромко напевая. Ах, как досадовала она тогда на
Бегенча! Даже плохо спала ночь. А наутро
повздорила с матерью и рассердилась еще больше — уже на
себя. Не понимала она тогда, почему так задевает ее
равнодушие Бегенча.
Встреча в хлопчатнике снова встает в памяти
Айсолтан, и она радостно улыбается.
Погруженная в свои думы-мечты, Айсолтан
медленно проходит по улице. Из широко открытых
дверей колхозного кооператива доносятся оживленные
голоса, — там идет бойкая торговля. Высокая
женщина в шелковом платье и черном, с пестрыми
цветами платке, наброшенном на голову, выходит из
магазина. В одной руке у нее кулек с рисом, в другой —
банка со сливочным маслом. Эта женщина с
горделивой осанкой, с едва заметной сединой в густых
темных волосах — мать Бегенча. И если она всегда была
по душе Айсолтан, то сегодня сердце девушки еще
сильнее тянется к ней. Айсолтан хочется подойти
к Джерен, помочь ей донести покупки до дому,
сказать: «Позволь, Джерен-эдже, пока ты будешь
перебирать рис, я растоплю масло, поджарю мясо». Но
Айсолтан боится предложить это. А что, если она
услышит в ответ: «Эй, джигиджан, разве у тебя
в своем доме мало дела? Верно, ты спутала наш дом
с каким-нибудь другим, где не могут обойтись без
твоей помощи? Так ступай туда, а мы уж как-нибудь
и сами управимся». Эта мысль так поражает
Айсолтан, что она замедляет шаг. Ей кажется, что она
видит, как Джерен-эдже становится между ней и Беген-
чем и властным движением руки отстраняет их друг
от друга. Испуганная, подавленная этими мыслями,
Айсолтан растерянно останавливается посреди
дороги, а Джерен, которая, как видно, тоже задумалась,
внезапно сталкивается с ней и от неожиданности
едва не роняет банку. Она говорит с досадой, даже
не поглядев на девушку:
— Эй, джигиджан, что это ты стоишь посреди
дороги!
— Прости, Джерен-эдже, — извин»яется Айсолтан,
и голос ее звучит смущенно и робко.
Тут только Джерен видит, что это Айсолтан,
и, в свою очередь немного смутясь, говорит:
— А, это ты, Айсолтан! Ну, как ты —
жива-здорова, моя козочка?
— Жива-здорова, Джерен-эдже.
— С работы идешь? Желаю тебе, чтобы она
всегда спорилась у тебя, моя голубушка.
— Спасибо на добром слове, Джерен-эдже. Желаю
тебе здоровья. Да, я с работы. Но ты знаешь, сейчас
в поле легко, даже не устаешь совсем.
— Милая Айсолтан, давно мне хочется с тобой
посидеть, потолковать, да все никак не выберусь за
разными хлопотами. Вот сейчас пойду приготовлю
плов и буду тебя ждать. Выберешь время, так
приходи. С матерью приходи — посидим, потолкуем.
— Спасибо, Джерен-эдже, придем, выберем время.
Джерен, улыбаясь, смотрит на Айсолтан, и в
словах ее, обращенных к девушке, звучит материнская
ласка. И, попрощавшись с Джерен, Айсолтан идет
дальше, снова высоко подняв голову, и во взоре ее,
устремленном вперед, снова светится радость, и
сердце снова ликует у нее в груди. Вдруг она слышит,
как кто-то окликает ее, — это Потды остановил возле
нее машину.
— Я поехал на поле за тобой, Айсолтан, а ты вон
уже где. Небось, устала?—спрашивает Потды.
Айсолтан качает головой, смеется, что-то шутливо
произносит в ответ. Потды даже не разобрал чтб, но
этот смех и звонкий, счастливый голос говорят
не о том, что она устала, а о том, как весело и
радостно ей жить на земле. И не нужно быть таким
сметливым парнем, как Потды, чтобы увидеть, что
Айсолтан какая-то особенная сегодня, что с ней что-
то произошло.
— Я ушла пораньше, хотела взглянуть на сад, на
бахчи, — говорит Айсолтан.
— Так что же, мне машину поставить в гараж?
— Нет... возвращаться не стоит.
— А куда же ехать?
— Поезжай в поле, найдешь кого-нибудь — отвези
домой.
— А кого бы, к примеру?
— Мало ли людей, которых притомила работа!
Бегенч сегодня обошел с лопатой весь хлопчатник...
— А-а! Бегенч... Так Бегенча везти, значит?.. Ну,
так бы и сказала сразу, что Бегенча.
— Да ты что заладил: Бегенч, Бегенч...
— А ничего, просто так, — красивое имя,
красивый парень...
— Ну, хватит глупости болтать! Поезжай.
— А куда мне ехать?
— Я же сказала куда.
— Ну, а потом куда его везти, Бегенча-то? К
тебе домой, что ли?
— Это еще зачем? Что ты выдумываешь!
— Так куда же мне его везти?
— Как куда везти? Отвези его к нему домой.
— К нему домой?
— Да что ты все повторяешь, как сорока?
— Да ведь он уже и так сидит у себя дома.
— А, так он дома!.. Ну ладно, поезжай куда хо"
ЧчЛИЬ.
— А может быть, передать что-нибудь Бегенчу?
Айсолтан смотрит на Потды, сдвинув брови.
— Эй, Потды, придержи язык, — смотри,
прогоню!
Но Потды не унимается. Прищурив свои и без
того крохотные глазки и скривив рот, что, по его
мнению, должно выглядеть весьма многозначительно, он
говорит притворно-жалобным голосом:
— Айсолтан, да чем я виноват! Сказала бы мне:
«Ты сегодня, Потды, приезжай пораньше», — я бы
пораньше и приехал. А теперь вот Бегенч ушел домой
один, а ты словно хочешь выместить на мне все свои
мучения.
Айсолтан смотрит на него с гневом, но губы ее
нсеольно складываются в улыбку — уж очень он за-
бавен, этот Потды, особенно когда начинает строить
такие дурацкие рожи. Кроме того, Айсолтан
немножко мучит любопытство: что он хочет сказать своими
глупыми намеками?
— Какие это еще мучения? — спрашивает она
улыбаясь.
Потды замечает, что Айсолтан уже готова сменить
гнев на милость. Он видит ее улыбку, яркий блеск ее
глаз, чувствует, что творится с девушкой, и, поняв
это все на свой лад, отвечает:
— Так ведь недаром же ты одна-одинешенька
ходишь-бродишь сегодня по полям пешком!.. Кто-то
в этом виноват, верно...
— Эй, Потды, как видно, с тобой нельзя
добром— сейчас же язык распустишь. Убирайся вон!
Чтоб мои глаза тебя не видели!
Как ни умел отшучиваться Потды, но под
взглядом Айсолтан он все-таки оробел и вся его
развязность сразу пропала. Он вспомнил, как однажды
уехал куда-то без спросу, и Айсолтан пришлось его
долго ждать. Вот и тогда у нее был такой же взгляд.
Потды знает, что взгляд этот не предвещает добра.
Прогнала тогда Айсолтан Потды. Еле-еле упросил
взять обратно. И Потды спрашивает — теперь уже
непритворно-жалобным голосом :
— Так что ты велишь делать с машиной?
— А что ты с ней вообще делаешь?
— Да ведь ты гонишь меня с работы, — угрюмо
бормочет Потды, но Айсолтан слышит, что голос его
дрогнул.
И снова ее губы улыбаются против воли. Она
отворачивается от Потды и продолжает свой путь.
Но, сделав несколько шагов, останавливается и,
полуобернувшись, говорит Потды:
— Поезжай, займись делом. Но если ты еще раз
позволишь себе свои глупые шутки, придется нам
с тобой расстаться.
Потды видит, что Айсолтан не сердится больше,
и, высунувшись из машины, кричит ей вдогонку:
— Айсолтан!
Айсолтан снова оборачивается и, хмуря брови,
смотрит на Потды, а он:
— Может, все-таки поехать за Бегенчем?
Айсолтан бросает через плечо:
— Эх ты, пустомеля!
Потды не назовешь красавцем. Лицо его,
пожалуй, больше всего походит на арбузную кор:;у, всласть
исклеванную курами. Нос у Потды сплюснут так, что
сливается со щеками, а глаза запали глубоко-глубоко,
и их почти не видно — так, одни только щелки. Но
Потды не дурак и слывет острым на язык парнем.
Однако он хоть и любит пошутить и никак не может
удержаться, чтобы не подразнить Айсолтан, даже
рискуя навлечь на себя ее немилость, но там, где
нужно, он умеет держать язык за зубами, и честь
этой девушки дорога ему, как честь родной сестры.
Это хорошо знает и Айсолтан. Быть может, поэтому
грубоватые шутки Потды так часто сходят ему с рук.
А Потды чувствует доброе отношение Айсолтан и,
по правде говоря, уже привык считать себя не
шофером, а хозяином машины.
Айсолтан свернула на другую улицу. Из тамды-
ров1 стоящих позади домов, вылетает бледножелтсе
пламя, дым густыми клубами поднимается к небу.
_______________________________________________
1 Т а м д ы р — печь для выпечки чуреков.
Пожилые колхозницы пекут чуреки, тут же на очагах
варят обед, кипятят чай.
Солнце уже закатилось, и по зеленовато-голубому
небу протянулись легкие, прозрачные облачка —
розовые, лиловые, пурпурно-малиновые; ближе к
горизонту края их горят и плавятся, как золото.
Спускаются сумерки, и воробьи, обеспокоенные наступлением
ночи, суетливо прыгают и чирикают. Где-то в стороне
начинает работать мотор. Он испускает глубокий
вздох, потом словно откашливается и переходит на
равный, дробный стук: «патыр-патыр». И утопающий
в садах поселок вспыхивает огнями; кажется, что
большие серебряные звезды упали с неба и повисли
на ветвях.
Предавшись своим думам, Айсолтан не заметила,
как поднялась на веранду; распахнув дверь в
комнату, она звонко закричала:
— Мама! Ты где?
Женщина с ведром в руках выходит из-за
угла веранды и, остановившись позади Айсолтан,
говорит:
— Твоей матери нет у нас, милая. Она сегодня и
из заглядывала.
Айсолтан вздрагивает и оборачивается. С
изумлением смотрит на женщину и, поняв, наконец, что,
замечтавшись, зашла не в свой дом, восклицает:
— Ой, Нязикджемал-эдже, прости меня! Мне
показалось, что это наш дом. А я еще шла и думала:
ну зачем настроили такие дома,— все, как один, не
отличишь друг от друга!
Нязикджемал ставит на землю ведро с водой,
приглаживает седые волосы, с неодобрением смотрит
на Айсолтан.
— Ай, моя милая, что это ты вздумала, чтобы
в колхозе да дома были не одинако-вые! Может, ты
еще захочешь, чтобы курица несла разные яйца?
— Нязикджемал-эдже, если у курицы яйца и
одинаковые, то ведь цыплята-то разные. Если у нас
колхоз, это еще не значит, что все должно быть на один
лад, по одной мерке. У одних много трудодней, у
других меньше. Один ловкий, спорый на работу, а
другой с ленцой. И жизнь у них разная, и мысли
разные. Почему же дома должны быть у всех
одинаковые? Почему каждому не иметь дом по своему вкусу?
— Ах, голубушка моя, знаешь, как в старину
говорили: «Не будь верблюд красив, а будь на ноги
крепок».
— Неправильно это. Наше время другое, мы
теперь хотим, чтобы все было и крепко и красиво.
— Ну уж не знаю, ты ученая. Может, это и
верно. Тебе виднее, что белое, что черное.
— Нязикджемал-эдже, я хоть и могу отличить
белое от черного, а вот видишь, свой дом не отличила
от чужого.
Нязикджемал щурит красноватые веки, окидывает
Айсолтан проницательным взглядом из-под седых
насупленных бровей.
— Эх, голубушка, когда в сердце большая радость
или печаль и все мысли летят в одну сторону, тут и
самой недолго залететь в чужое гнездо. Ты не думай,
что все это потому, что у нас дома построены как-то
не так.
Айсолтан невольно отступает в глубь веранды.
«Что же это такое? — проносится у нее в
голове. — Мы с Бегенчем еще не сказали друг другу ни
слова, а можно подумать, что о нашей любви знают
уже все! То Потды со своими глупыми шутками, то
теперь вот Нязикджемал. Не успели наши глаза обме-
няться взглядом, как весть об этом облетела,
кажется, уже весь колхоз. Должно быть, не зря говорится,
что и стены имеют уши. Ну что ж, мы ведь ничего
не крадем и краденого не прячем, нам нечего
стыдиться людей...»
— А то ведь знаешь, голубушками корова не
ошибается хлевом, — назидательно говорит Нязикджемал.
Айсолтан звонко смеется этому неожиданному
сравнению.
Искренно удивившись ее смеху, Нязикджемал
спрашивает:
— А что, голубушка, разве не так?