— Ну да, ну да! Я сама ее туда поставила.
— А зачем же ты на меня наговаривала?
— Потому что ты всегда шутишь. Вот я и
думала, что ты ее нарочно спрятал.
Бегенч целует сестру в ее нежную, румяную щеку.
Маленькая Маиса, схватив свой портфель, который
кажется чересчур большим в ее тоненькой руке,
вприпрыжку сбегает с веранды.
Бегенч берет ружье и, перекинув его через плечо,
выходит на улицу.
Из-за поворота выезжает легковая машина, при
виде которой Бегенч сразу останавливается и не
может больше сделать ни шагу. Сердце его больно
сжимается. Он смотрит на приближающуюся машину, и
ему чудится, что там, внутри, скрыта частица его
души и это серое ползущее чудовище сейчас увезет ее
куда-то далеко-далеко. Чудовище в облаках пыли
приближается к Бегенчу, и ему хочется броситься вперед
и преградить ему путь. Но он не двигается с места,
и только глаза его неотступно следуют за машиной.
Машина проезжает мимо Бегенча и останавливается.
Тонкая белая пыль медленно оседает в воздухе. Ай-
солтан опускает стекло в окошечке, ласково
улыбается, кивает ему.
Ух, как чешется у Потды язык, как хочется
ему подразнить эту влюбленную парочку! Как
хочется отпустить добрую шутку, от которой оба они
зардеются и начнут смотреть в разные стороны! А потом
Айсолтан сдвинет свои черные брови и примется
распекать его на все корки. Ух, как хочется Потды
блеснуть остроумием — ведь такой случай! Ради такого
случая стоит рискнуть и еще раз навлечь на себя гнев
Айсолтан.
Но, к немалому своему удивлению, Потды
замечает, что другое чувство берет в нем верх.
«Пусть их, — думает он, — уж попрощаются как
следует! Пусть в это солнечное утро выскажут друг
другу то, что у них на сердце! Пусть обменяются
нежным, ласковым словом. А потом вспомнят добром
и это светлое утро и Потды».
— Ну, что ты скажешь! Вот беда, так беда! —
восклицает Потды, сдвинув тюбетейку с затылка на
глаза. — Ключи от машины позабыл!
Он выскакивает из машины и бросается куда-то
в сторону, позвякивая ключами, колечко от которых
надел на большой палец.
А у Бегенча опять, как всегда при виде Айсолтан,
слова не идут с языка, и он говорит первое, что ему
приходит на ум:
— Что это Потды, ума лишился? Ключи, говорит,
позабыл, а сам ими размахивает. Вот чудак!
Приглаживая ладонями свои черные волосы у
висков, Айсолтан усмехается:
— Если Потды не будет всякими странными спо-
собами обнаруживать свои сокровенные мысли, то он
в неделю зачахнет и умрет с тоски.
Такой оборот беседы кажется Бегенчу вполне
удачным. Он даже находит в себе силы спросить:
— Ты не знаешь, Айсолтан, почему это вчера
вечером Потды все отпускал какие-то дурацкие шуточки
то насчет тебя, то насчет меня? Прямо руки чесались
проучить его хорошенько, да боялся, как бы хуже не
получилось. Может, он видел нас с тобой вчера? Или
просто так выдумывает?
Айсолтан улыбается, и от этой улыбки у Бегенча
теплеет на сердце.
— Да разве от Потды что-нибудь утаишь? —
просто говорит она.—Зачем ему видеть? Он и так все
знает, ему известно не только то, что ты делаешь,
а даже о чем задумался. Ему все нужно разнюхать.
Если Потды не будет знать наперед, из какого яйца
должен вылупиться петушок, а из какого курочка, так
он удавится с горя. Такой уж это человек. Он,
например, знает даже, какой был разговор между твоей
матерью и моей.
Об этом разговоре знает и Бегенч. Правда, когда
Джерен стала ему передавать его, он буркнул сначала:
«Что это, мать, ты, кажется, опять за старое?», но
тем не менее слушал ее с такой жадностью, словно
хотел впитать в себя каждое слово. «А что скажет
Айсолтан?» — подумал тогда Бегенч и теперь,
собравшись с духом и приняв самый небрежный вид, вдруг
выпалил:
— Да, между прочим, Айсолтан, а как ты
смотришь на их затею?
Айсолтан отворачивается от Бегенча и отвечает так
тихо, что он едва может разобрать ее слова:
— По-моему, они хотят нам добра. Или, может
быть... Может быть, тебе кажется, что это, как в
старину... по чужой указке... Может быть, ты
думаешь...
— Я думаю, — решительно прерывает ее Бегенч,
и лицо его вспыхивает от счастья, — я думаю, что
этот союз мы заключим сами, своей свободной волей,
а указчики у нас — наши сердца.
Айсолтан поднимает на него взор, и он ослепляет
Бегенча — так сияют ее глаза, такая в них светится
радость.
— И этот союз на всю жизнь, — шепчет
Айсолтан.
— Да, клянусь! — восклицает Бегенч.
Айсолтан берет руки Бегенча в свои и сжимает их
маленькими горячими ладонями.
— Бегенч... Помни: мое сердце — еот так в твоих
руках.
От волнения Бегенч снова теряет дар речи, а
когда, собравшись с силами, хочет открыть рот, то
видит, что Потды уже возвращается. Он глухо, упавшим
голосом сообщает:
— Потды идет! — и тихонько высвобождает свои
руки из ласковых ладоней девушки.
Айсолтан говорит нежно:
— Милый Бегенч, прощай! Я улечу далеко, но
мыслями всегда буду с тобой.
— Айсолтан!.. — голос Бегенча обрывается, и он
не может больше вымолвить ни слова.
Потды подходит, расплываясь улыбкой до ушей,
прищуривая глубоко запавшие глазки, насмешливо
восклицает:
— Ай-ай! И машина цела! Не увели? Ну,
молодцы, хорошо сторожили!
Бегенч говорит сердито:
— Мы-то сторожили, а вот ты нашел ли свои
ключи, Потды?
Потды бренчит ключами, ухмыляется:
— Вот ключи, друг, вот!
— А разве они не болтались у тебя на том же
самом пальце, когда ты убежал отсюда, как угорелый?
— А разве ты не мог вернуть меня обратно, чтобы
я зря не бегал, если видел, что ключи при мне?
На это Бегенчу возразить решительно нечего, и он
говорит только:
— Ну, будь здоров, Потды, желаю тебе успеха
в делах!
— Желаю счастья вам обоим и вашему будущему
поколению, — выпаливает вдруг Потды и низко
кланяется.
Горячая краска заливает нежные щеки Айсолтан.
Ах, как смутил ее этот бессовестный! Дрожащими
руками она оправляет платье и, не глядя на Потды,
бросает:
— Ну, не болтай пустяков, заводи машину!
— Айсолтан! Зачем говоришь неискренно? Ай-ай!
Я-то заведу машину, а вот ты разве не думаешь про
себя: «Хоть бы еще не уезжать, еще минутку-другую
побыть с милым! И зачем этот конопатый чорт так
скоро вернулся!» Вот что ты думаешь, Айсолтан! Сама
узел на всю жизнь, до могилы, вяжешь, а своего
суженого стыдишься? Тут стыдиться нечего, дело самое
хорошее. Верно, друг?
Ну что ты скажешь! И вправду—глазастый!
Своими щелочками-глазками все насквозь видит!
Бегенч улыбается:
— Ничего не поделаешь, Айсолтан, это ведь
Потды. У него уши-глаза не такие, как у прочих людей.
От него ничего не утаишь. Он все видит, все слышит.
А душа у него веселая, — он даже хмурой зимой
видит, как идет веселая весна.
— Вот спасибо, друг! Первый раз в жизни
правильные слова о себе слышу. Будет вам на свадьбу
от меня подарок. — И, с шумом захлопнув дверцу,
Потды включает мотор.
Айсолтан, приблизив к окошечку улыбающееся
лицо, спрашивает:
— Какое поручение дашь ты мне в Москву,
Бегенч?
Бегенч смотрит на нее не отрываясь.
— Одно поручение у меня... чтобы ты
благополучно возвратилась домой.
Как большая серая черепаха, машина медленно
сползает с места.
— Айсолтан! Будет случай — поговори насчет
воды! — кричит Бегенч вдогонку.
Тоненькая смуглая ручка, высунувшись из
машины, трепещет в воздухе, как птичье крыло, и сердце
Бегенча рвется за ней следом. Долго стоит он, не
двигаясь, словно ноги его приросли к месту, и смотрит
вслед серой машине, которая, превратившись в едва
различимое пятнышко, скрылась за поворотом. Толкни,
окликни сейчас кто-нибудь из прохожих Бегенча, он
все равно ничего не услышит.
Чары уже давно стоит рядом с ним, добродушно
прищурившись, разглядывает его взволнованное лицо.
Потом, рассмеявшись, хлопает товарища по плечу.
— Эй, Бегенч, проснись! Днем да посреди улицы
стоя спать — это, брат, не годится. Что с тобой такое?
Бегенч, словно он и в самом деле только сейчас
проснулся, смотрит во все глаза на Чары.
— Со мной? Ничего... — отвечает он, отводя глаза
от смеющегося Чары.
— А чего ж ты тут торчишь, как столб?
— Да вот башлык звал с собой... Ну, я стою,
думаю... ехать не ехать...
— Меня Аннак тоже звал, да я не могу: в райком
вызывают... Только зто еще не причина, чтобы стоять
посреди дороги, разиня рот. Ты уж лучше пряхмо
говори: что у тебя стряслось?
Бегенч, чтобы скрыть свою растерянность,
переходит в наступление:
— Да что ты меня допрашиваешь? Разве стоять
здесь законом воспрещается?
Чары видит свежие следы автомобильных шин
на дороге и поднимает глаза на Бегенча.
Спрашивает:
— Не знаешь, чья это машина проехала?
— Это? Это Айсолтан. Потды ее на аэродром
повез. Она завтра в Москву летит.
— А-а.. — многозначительно произносит Чары и
добавляет: —Ты куда шел?
— Хочу еще разок проверить полив хлопчатника.
— Пошли вместе, нам по пути.
Они выходят из поселка, сворачивают в сторону
Хлопкового поля.
Бегенчу хочется поделиться с Чары своей
радостью, рассказать другу о событии, которое
перевернуло всю его жизнь. Эта радость так велика — ему
кажется, что она не вмещается у него в груди, рвется
наружу, хочет излиться в горячих, звучных словах,
похожих на песню. Но Бегенч сдерживает себя. Он
боится, что Чары не поймет его волнения, скажет
равнодушно или даже с упреком: «Э, друг, я вижу, у
тебя все личные дела на первом плане! Подумаешь, не-
видаль! Жениться задумал! Ну и женись себе на
здоровье — разве до тебя никто не женился, замуж не
выходил?» «Да к тому же, — думает Бегенч, — о чем
и говорить? Ведь нет еще ни музыки, ни плова.
Л вдруг Айсолтан передумает?»
А Чары ведет с Бегенчем беседу о колхозных
делах. Если иной раз Бегенч и отвечает ему невпопад,
Чары только усмехается про себя. С кем этого не
бывает! Разве он сам не пережил когда-то такую же
весну сердца? Он ведь тоже не какой-нибудь истукан
бесчувственный.
Чары говорит:
— В общем, Бегенч, я тебе не собираюсь давать
советы, наставления. Ты наши нужды и задачи
знаешь не хуже меня. Твои ребята-комсомольцы и в
посевную и на обработке себя показали. Думаю, и при
сборе хлопка не подкачают.
Договоры на соцсоревнование между молодежными
бригадами по сбору хлопка мы с тобой утвердили,
так? Договоры хорошие. А выполните? По Есем
пунктам?
Бегенч хватает Чары за плечи и смотрит на него
в упор:
— Ты что, не знаешь нашу молодежь? Не знаешь,
какая она горячая на работу, какая упорная? Не
знаешь, что она свое слово ценит дороже золота? Был
такой случай, скажи, чтобы мы ходили с опущенной
головой?
— А ты не знаешь, что, если даже полив идет
правильно, никогда не мешает прихлопнуть еще раз
лопатой по запруде?
— Не мешает, если твоя запруда из песка. А если
она каменная?
— Верно! — говорит Чары и снова треплет Беген-
ча по плечу. —Вот к этому-то я и стремлюсь. Хочу,
чтобы слово, данное молодежью, было крепкое, как
камень. И верю, что оно такое и есть. Ты прав, Бегенч:
наша молодежь выдержит, выстоит. Ну, будь
здоров!
И Чары сворачивает с дороги на тропку. А Бегенч
продолжает свой путь.
Бегенч идет по дороге один — прямо
навстречу солнцу. Теперь уже ничто не мешает ему
предаваться своим думам. Радостно, легко
у него на сердце. Жизнь вообще щедра к Бе-
генчу, она немало дарила ему таких
счастливых, праздничных дней, когда сердце ликует и рвется
из груди, как птица. Разве Бегенч может забыть тот
день, когда колхоз до срока закончил посевную и
молодежь получила за свою работу благодарность от
обкома партии? Или тот день, когда он, Бегенч, был
награжден орденом Ленина? Разве все эти дни не
были светлыми праздниками в жизни Бегенча? И
разве их было мало?
И вот теперь наступил новый праздник.
Любовь...
У Бегенча с тех пор, как он себя помнит, сердце
всегда было исполнено любви. Он горячо любит магь,
любит маленькую сестренку, любил старшего брата,
который под городом Будапештом отдал жизнь за
независимость народов. Бегенч любит свою землю—ее
привольные степи, тенистые ароматные сады,
виноградники. Бегенч любит труд. Любит на заре
выходить в поле с кетменем или лопатой в руках, любит
учиться, любит свою комсомольскую работу. И
всякому делу Бегенч отдается со страстью. Даже в детстве
во все мальчишеские игры он вносил столько кипучей
энергии и задора, что всегда, в любой игре, побеждал
своих сверстников. Скажем просто — Бегенч любит
жизнь. И вот теперь все, что он любит, все, что ему
дорого, как бы соединяется воедино, сливается в
одном — в Айсолтан, в любви к ней.
Бегенч смотрит на расстилающееся перед ним
необъятное поле, по которому волнами пробегает ветер,
и хлопчатник колышется, играет, переливается на
солнце, становясь то жемчужно-серым, то яркозеле-
ным... Бегенч всей грудью вдыхает этот свежий ветер
и горячий сухой аромат земли, и ему хочется
крикнуть громко, на весь мир: «Как хороша жизнь!»
Лицо Айсолтан встает перед ним.
«Как хороша жизнь, которая создает таких дезу-
шек, как Айсолтан!» — думает Бегенч. Мир велик.
Быть может, есть на земле немало девушек красивее
ее, но разве могут быть на чужой земле, в чужих
странах такие, как она? Разве могут они так любить
труд, как она, так любить родину, как она, быть
такими же отважными, как она? Как преобразилась
жизнь! Простая туркменская девушка Айсолтан в
столице самого могущественного государства на земле
обсуждает вместе с другими такими же простыми
советскими людьми вопрос, от решения которого
зависит судьба всего человечества! Далеко ли то время,
когда жизнь туркменской девушки была ограничена
стенками кибитки и единственным знакомым ей
путем была тропка от кибитки до там дыра? Далеко ли
то время, когда глаза туркменской девушки были
слепы и язык нем? А теперь в Москве зазвучит на весь
мир голос простой туркменской девушки Айсолтан!
«Как хороша жизнь! — говорит она. — Мирная жизнь
и мирный труд!»
Бегенч шагает по дороге и поет:
Моя любимая, душа души моей!
Ты — утра яркого сиянье, Айсолтан!
Пролей на сердце мне ручей твоих речей, —
Ты — кровь моя, мое дыханье, Айсолтан!
Так идет он и поет, так же как шел и пел
вчера, — и не здесь ли, не на этом ли самом месте,