Ответы чабана явно по душе башлыку, но ему
хочется попытать его еще:
— А шкуры есть у вас?
— Как говорится: пока отара дойдет до сотни,
шкур перевалит за тысячу. Ну, и у нас несколько
шкур наберется.
— Акт составляли? Сколько зарезали баранов?
— Сколько околело, столько и в акт попало.
— А тех, что завфермой зарезал, сколько?
— Это, товарищ Аннак, ты сам, верно, лучше
знаешь, а мне не известно.
— Как же это так — тебе не известно?
— Да, думаю, не больше того, что председатель
колхоза в своей бумажке показал.
— Ишь ты! Хм... Ну, а как жизнь у вас тут?
В чем нехватка?
— А ни в чем. Всего хватает.
— Стадо в чем нуждается?
— Стадо-то? Стадо — оно ни в чем не
нуждается... Вот только вода далековато. Мы сейчас идем на
два перевала. Когда баран двое суток не пьет воды,
от этого, сам знаешь, пользы мало.
— И здесь нужна вода! Слышишь, друг! Там
напоил — теперь тут плачут! Когда ж у меня будет во-
да, вода, вода?! Так, чтобы уж больше из-за нее
не мучиться!
Чабан недовольно смотрит на башлыка: чего это
он раскричался? Говорит обиженно Аннаку:
— Да мне для себя, что ль, вода нужна?
— Знаю... — Аннак треплет нахмурившегося
чабана по плечу. Потом оборачивается к Бегенчу. —
Слышишь, что говорит пастух?
— Слышу. Так ведь дело известное: хочешь есть
чурек — не ленись дров натаскать. Нужно рыть еще
один колодец, через перевал отсюда. Думаю, что
комсомольцы возьмутся за это.
— Да, легко сказать — вырыть колодец в
шестьдесят метров. Если сейчас возьметесь рыть, с хлопком
не подкачаете?
— Какая же это будет подмога—одну стену
укрепил, а другую повалил?
— Вот, друг, слышал? Месяца через полтора-два
требуй с комсомольцев свою воду. Только смотрите,
выберите местечко, где вода послаще и травка
поближе.
— Выроем, дед, не горюй, — обещает Бегенч
чабану. — Так и назовем колодец «Комсомольским».
Аннак направляется к машине, следом за ним идет
Бегенч. Они садятся в «газик» и отправляются
дальше.
Друзья объезжают другие отары, беседуют с
пастухами, с подпасками, расспрашивают их о житье-
бытье. Потом идут на главную базу, расположенную
между высокими барханами.
В ложбине два дома и длинный навес — теляр.
Иа большой ровной площадке рядом с домом
работают стригачи. Связав овцам ноги, повалив их на бок,
они быстро лязгают ножницами, снимая шерсть. Туго
набитые мешки свалены неподалеку от навеса. Еще
не убранная в мешки шерсть высится большой
черной горой. Пустая грузовая машина и несколько арб
как бы застыли в ожидании. Десятка два верблюдов
пасутся в глубине ложбины.
Заведующий фермой, очень загорелый,
худощавый человек, с быстрыми черными глазами, быстрыми
движениями, быстрой речью, поздоровавшись с
приехавшими, сразу ведет их на площадку, где стригут
овец.
— Здорово, друзья, — говорит Аннак. —Желаю
вам работать — не уставать.
— Желаем вам долго жить-здравствовать.
— Ну, как единоборствуете с овцами? Скоро
думаете последнюю овцу положить на лопатки?
— Денька через два закончим, никак не позже.
Аннак с удовольствием следит за проворными
движениями стригачей. Эти движения так быстры,
что их не уловишь глазом. Шерсть мягкими,
шелковистыми пучками падает из-под ножниц. Легкие
пушинки плавают в воздухе. Остриженные овцы, с
остатками длинной шерсти на ногах и животе, проворно
вскакивают и с радостным блеянием убегают прочь.
Аннак, поглядев на полугодовалого барашка,
которого только что отпустил один из стригачей,
спрашивает:
— Эй, друг, а ты слыхал поговорку: весной
наголо остриги, а осенью побереги?
Молодой паренек-стригач смотрит на башлыка
в недоумении:
— Я что-то тебя не понял, товарищ Аннак.
— А я вот давно понял, что ты ничего еще не
понял, не знаешь, как надо овец стричь. Ишь ты,
барашка-то как облизал — гуляй, мол, себе на здоровье-
А как морозы ударят, ветер налетит лютый, что
тогда? Ты, думаешь, мы зря при осенней стрижке
шерсть баранам и на животе, и на ногах, и около
ушей оставляем? Нет, друг, она им нужна, прямо
можно сказать — необходима. Тебя, небось, мать
одеялом прикроет, а этих бедняжек кто? Товарищ
Сазак, а ты, может, тоже этой поговорки не слыхал?
Товарищ Бегенч, вот завфермой товарищ Сазак...
Быстрый Сазак не дает ему договорить:
— Товарищ Аннак, этот парень не стригач,
а аробщик. Он нам добровольно помочь вызвался.
Это его первый барашек. Парень до сих пор и
ножниц в руках не держал.
— Ну и что ж, что первый? Если он первым
в руки попался, так теперь ему с холоду околевать?
А глаза у этого парня на что? Не видит, как другие
стригут? А ты, завфермой, на что? Учи! Учи!
Вдруг до слуха башлыка долетают звуки музыки.
Кто-то включил репродуктор, установленный
неподалеку от навеса. Аннак прислушивается, и глаза его
добреют.
— А вот это ты правильно устроил, товарищ
Сазак. За это спасибо. Песня, музыка — великое дело,
друг. Под песню и работа лучше спорится. Читал,
может, как Кемине со своим пиром ' шел на поминки,
а им навстречу два музыканта-сазандара. Пир
разгневался и говорит: «Эй, вы, злоумышленники!»
А Кемине ему возражает: «Напрасно гневаешься, мой
пир: это мы с тобой злоумышленники, — мы к мерт-
г.ецам в гости идем. А это хорошие люди, они
на той спешат». Ну, добро. Пойдем поглядим
колодцы.
______________________________________________
1 П и р — высшее духовное лицо, обычно имеющее учеников.
По дороге к колодцам Аннак останавливается
возле мешков с шерстью. Прикинув в уме, он
спрашивает Бегенча:
— Тонн сорок будет, а? Как полагаешь?
Четыре двугорбых верблюда, покачивая
маленькими головками, медленно ходят вокруг четырех
глубоких колодцев с оцементированными стенами и тянут
оттуда толстые канаты, переброшенные через блоки.
На концах канатов покачиваются бадьи из бычьей
кожи. Пастухи выливают прозрачную студеную воду
из бадей в большие цементные водоемы. К этим
колодцам придут на водопой отары овец с далеких
пастбищ.
Аннак и Бегенч пробуют воду, хороша ли она, не
горчит ли. Вода холодна, лишь чуть-чуть солоновата
на вкус, и они пьют ее с наслаждением. Четыре
часа в машине, под палящим степным солнцем — как
тут горлу не пересохнуть! Особенно жадно пьет
Бегенч.
Сазак говорит:
— Бегенч, хватит тебе сырой водой желудок
наполнять. Оставь место для чая.
Но Аннак чувствует, что чая ему, пожалуй,
маловато. Его могучий организм требует чего-то более
основательного для восстановления сил. Он
возражает:
— Чай, конечно, неплохо. Но только на одном
чае далеко не уедешь. Там, в машине, два славных
козленочка с нами прибыли. Ты, друг Сазак, сделай
милость, похлопочи, чтобы одного изжарили.
— Уже жарится, товарищ Аннак. Хорошее,
свежее мясо жарится. А ты своего козленка побереги,
домой отвезешь.
— А где ж ты взял свежее мясо?
— Ты слышишь, Бегенч, что товарищ башлык
спрашивает? Откуда у нас свежее мясо? Товарищ
башлык забыл, что у нашего колхоза шестнадцать
с лишком тысяч голов баранов. Так пошли обедать.
Обед готов.
— Обед — штука хорошая, а все-таки вели
отрубить задние ножки у нашего козленка да нанизать
на вертел. Я тоже хочу попотчевать вас козленочком
из нашего с Бегенчем стада.
На пути к теляру Анкак замечает в стороне от
него собранный, в большие кучи чор 1.
— Это на что ж тебе столько чора, друг? —
спрашивает башлык.—Что у тебя, все бараны
чесоткой болеют, что ли,—столько чора для черной мази
наготовил? Или черкеза и саксаула мало, топлива
нехватает?
— Нет, товарищ Аннак... Это я для другого
дела, — уклончиво отвечает Сазак.
— Для чего же? Любопытно знать.
— Это я по просьбе Айсолтан собрал.
— Айсолтан?— невольно переспрашивает Бегенч.
— Ну да. Она хочет попробовать чор как
удобрение для хлопчатника.
— Чудно! За минеральным удобрением
пятнадцать километров ездим, а за вашим чором — сто
пятьдесят километров машину гнать нужно.
Интересно, как агроном на эту затею смотрит?
— Не знаю. Но... конечно, дело опыта... Только
Айсолтан меня просила никому пока не говорить...
— Ничего, ничего. Попытка не пытка...
Бегенч уже не слышит, о чем еще говорят Аннак
и Саэак. Он думает про себя: «Должно быть, стару-
________________________________________________
Ч о р — овечий помет.
ха и вправду говорила про Айсолтан. И, как видно,
это не просто ее старушечья затея, — как видно,
Айсолтан дружит с Сазаком. Небось, ему, Бегенчу, она
никаких секретных поручений не дает. Сазак у нее,
видать, доверенное лицо. Да, что-то тут неладно».
Сгоряча Бегенчу хочется тут же отозвать Сазака
в сторону, спросить напрямик: «Ну, друг, как
комсомолец комсомольцу, скажи правду».
Солнце, раскрасневшееся, как только что вынутый
из тамдыра чурек, скоро коснется края земли. Стрига-
чи, закончив работу, гурьбой идут к теляру.
Теляр быстро заполняется людьми. Расстилают
на кошмах скатерть. Аннак и Бегенч садятся обедать
со стригачами, пастухами и подпасками. Приносят
круглые, блестящие чуреки, от которых еще идет пар,
ставят миски, доверху наполненные горячей,
шипящей в масле коурмой. Аннак, проголодавшись за
дорогу, так уплетает коурму и чурек, что на него весело
смотреть. Сало тяжелыми каплями стекает с коурмы,
Аннак подбирает его чуреком и, покряхтывая от
удовольствия, отправляет в рот. Все же, как ни увлечен
Аннак едой, он успевает перекинуться елевом,
веселой шуткой. Уничтожив полную тарелку коурмы,
Аннак, не теряя присутствия духа, принимается за
изжаренного на вертеле джейрана. Расправившись й
с этим блюдом, он берется за дыню, потом за
виноград. Он пробует сначала черный, потом прозрачный
зеленовато-розовый и на этом заканчивает свою
трапезу. Бегенч, с восхищением следивший за Аннако-м,
только вздыхает от зависти. У Бегенча после
разговора с Сазаком совсем пропал аппетит.
Смеркается. Из степи пригоняют пасшихся там
верблюдов и, нагрузив шерстью, отправляют в
путь.
Раздаются звуки тростниковых дудок, потом чей-
то голос запевает песню. Песня несется над степью,
улетает за притихшие колодцы, замирает вдали.
Когда Аннак и Бегенч садятся в машину,
огромный, опрокинутый над степью купол неба мерцает
звездами и на востоке созвездие Плеяды уже
отделяется от земли.
Светает, скоро взойдет солнце; небо уже пого-
лубело, и на востоке над горизонтом разли-
лось молочно-розовое сияние.
Айсолтан на аэродроме. Вместе с други-
ми делегатами Туркменистана на
Всесоюзную конференцию сторонников мира она ожидает
посадки на самолет.
Айсолтан разговаривает со своими спутниками —
учеными, писателями, стахановцами предприятий.
С некоторыми из них она познакомилась еще вчера,
в ашхабадской гостинице. Айсолтан ничем не выдает
своего волнения: ведь, что ни говорите, а она сейчас
впервые в жизни полетит высоко-высоко над землей,
полетит в Москву, которую так часто представляла
себе в мечтах!
Айсолтан берет свой маленький чемоданчик и идет
к самолету; поднявшись по приставной лестнице в
кабину, опускаясь в кресло, с любопытством озирается
по сторонам. Незаметно наблюдая за своим соседом,
видимо привычным к этому роду транспорта, Айсол-
тан делает открытие: если нажать металлическую
кнопку на поручне, то можно опустить спинку кресла
пониже и, вытянув ноги, устроиться полулежа. «Очень
удобно, — думает Айсолтан, — можно читать книжку,
а устанешь — опусти спинку, закрой глаза и спи
себе...» Длинные низенькие окошечки в борту самолета
задернуты шелковыми занавесками. Айсолтан
раздвигает занавеску — за окном большое гладкое поле
аэродрома. Небо совсем посветлело. Внезапно где-то
впереди раздается гул, он нарастает, заполняя кабину
самолета, сотрясает его. Айсолтан невольно
оглядывается и встречает спокойную улыбку
соседа—пожилого человека в шляпе и больших очках. Он что-то
говорит ей — Айсолтан скорее догадывается, чем
разбирает слова: «Сейчас полетим»,—и снова
поворачивается к окошечку. Самолет катится по земле, Айсолтан
это чувствует по неровной тряске. Стараясь
преодолеть не совсем приятное ощущение, она опять
начинает осматривать кабину. За креслами, в хвосте
самолета, девушка в белом халате неторопливо раскладывает
по полкам бутерброды с сыром, колбасой, сдобные
булочки, ставит бутылки с фруктовой водой,
стаканы... Значит, в пути можно будет попить, поесть,
ведь не везут же все это в Москву для продажи!
Айсолтан улыбается собственной наивности и
откидывается на спинку кресла. Самолет положительно
нравится Айсолтан, — очень удобное средство
передвижения! Лишь бы не качало!
Занятая своими мыслями, Айсолтан нз замечает,
как самолет отделяется от земли. Взглянув в
окошечко, она видит, что земля как-то странно кренится то
вправо, то влево и уплывает все глубже вниз. Сосед
объясняет Айсолтан, что круглый, похожий на часы
прибор, вделанный в переднюю стенку самолета, пря-
мо над дверью в рубку пилота, — указатель высоты.
Айсолтан следит за стрелкой: двести, триста, пятьсот,
тысяча метров... Она смотрит в окошечко: теперь
кажется, что самолет не движется, он словно повис
в воздухе. И совсем не качает больше — как славно!
Вот точно темная шерстинка протянулась по земле,—
это, верно, железная дорога. А тоненькая, медленно-
ползущая гусеница — поезд. И этот
крошечный клубочек, который катится там, внизу, верно,
автомобиль. А теперь все сливается в сплошную серую
плоскость, покрытую какими-то черточками и
пятнами.
Айсолтан смотрит на указатель: три тысячи
метров над землей! Как спокойно идет самолет! Какое
прозрачное синее-синее небо! И как смешно смотреть
на облака сверху вниз! Кажется, что кто-то
опрокинул на землю огромную корзину с хлопком. И совсем
не качает! Самолет только вздрагивает, словно по
нему пробегает озноб. Айсолтан довольно улыбается
и, устроившись поудобнее, раскрывает книгу.
Наверное, Айсолтан задремала. Книга выпала у
нее из рук на колени, и девушка очнулась. Она снова
смотрит в окошечко. Что это теперь голубеет внизу,
там, где раньше была земля? Словно небо упало на
землю... Ах, да ведь это же Каспийское море!
Девушка говорит себе: «Вот куда ты залетела, Айсолтан!
Ты летишь над землей, как птица, пересекаешь степи
и моря!»
— Скоро Баку, — сообщает сосед.
Айсолтан смотрит на часы.
«Два с половиной часа назад я еще сидела в