Постепенно его стали утомлять сновавшие мимо трамваи. Дойдя до Симмицукэ, он перешёл канал, вышел к синтоистскому храму Сёконся, а от него — к кварталу Банте. Походив ещё некоторое время, он вдруг подумал, что глупо бродить так без всякой цели, хотя обычно считал, что по делам ходят только плебеи. Но сейчас ему почему-то показалось, что эти самые плебеи умнее его. Размышляя, он почувствовал, как на него надвигается хорошо знакомая ему скука, и повернул обратно. В одном из магазинов на Кагурадзака изо всех сил, надрывался огромный граммофон. Резкие металлические звуки болью отдавались в голове Дайскэ.
Вдобавок ко всему дома Кадоно, пользуясь отсутствием Хозяина, во всё горло орал модную песенку. Правда, услышав шаги Дайскэ, он сразу умолк и вышел в прихожую.
— Быстро вы вернулись!
Дайскэ, не отвечая, повесил кепку, прошёл в кабинет и даже задвинул за собой сёдзи. Но их тут же раздвинул Кадоно, который вошёл вслед за хозяином с чашкой чая в руках.
— Задвинуть? Не будет жарко?
Дайскэ достал платок, вытер пот со лба, но тем не менее приказал:
— Задвинь!
Кадоно, удивлённый, вышел, плотно закрыв за собой сёдзи. Некоторое время Дайскэ сидел в сумраке комнаты в каком-то оцепенении. На редкость цветущий вид сочетался у Дайскэ с вялыми мышцами, каких не бывает у людей физического труда. Ни разу в жизни Дайскэ серьёзно не болел, наивысшим счастьем считал здоровье и о себе, естественно, заботился, по крайней мере, вдвое больше, чем о других. Крепок он был не только телом, но и духом. Единственное, что его мучило, это различные умозаключения. Порой ему даже начинало казаться, будто мозг его расслаивается, подобно мишени для стрельбы из лука, которая расходится от центра кругами.
Именно под властью такого рода ощущений Дайскэ и размышлял о том, зачем, собственно, он появился на свет. Причины к тому были разные: то чисто философский интерес, то повышенная впечатлительность, то наконец скука, как, например, сегодня. И каждый раз он приходил к выводу, что на вопрос, зачем рождается человек, ответить невозможно. Во всяком случае, не ради достижения какой-то определённой цели. Цель появляется позднее. А предопределить её — всё равно что лишить человека свободы действий с рождения. Казалось бы, каждый сам должен выбирать себе цель, но это опять же невозможно, поскольку независимо от выбора уже одним своим существованием человек как бы заявляет всему миру о том, зачем он существует.
Основываясь на этом принципе, Дайскэ отождествлял цель с желанием. Гулять ради прогулки. Размышлять ради размышления. Гулять же или размышлять с какой-либо иной целью не что иное, как нравственное падение. То же самое можно сказать о любой деятельности. Использовать её как средство для достижения цели, непосредственно не связанной с самой деятельностью, значит собственными руками разрушить цель собственного существования.
Так Дайскэ и жил, считая главной целью исполнение каждого своего желания, когда бы оно ни возникло. Бывало, что у него появлялись сразу два желания, исключающие одно другое, и тогда цель, по мнению Дайскэ, теряла свою сущность. Словом, цель в представлении Дайскэ была лишённым цели желанием, и он считал это наиболее нравственным, поскольку никого не обманывал.
Придерживаясь, насколько возможно, этого своего принципа, Дайскэ порой возвращался к давным-давно решённым вопросам, для чего, скажем, он делает то или это. И, гуляя по кварталу Банте, он спросил себя, зачем, собственно, ему это нужно? В такие минуты Дайскэ обнаруживал у себя недостаток жизнеспособности и этим объяснял обуревавшие его сомнения. И вот такое своё состояние, когда у него пропадал всякий интерес к собственной цели, Дайскэ и называл скукой. Скука же, в свою очередь, влияла на логику, порождая путаницу в мыслях. Каким же словом, если не скукой, можно было определить состояние человека, который, задавшись вопросом «зачем?», переставал понимать, что причина, а что следствие.
Дайскэ захотелось встряхнуть собственную голову, когда, обхватив её руками, он сидел взаперти у себя в кабинете, — до того невыносимы были все эти нелепые сомнения, мучившие мыслителей всех времён и народов. Он обычно старался как можно быстрее от них избавиться. Но недостаток жизнеспособности, который он болезненно ощущал, мешал ему в достижении поставленной цели. Он чувствовал себя как путник, очутившийся один среди пустыни.
Дайскэ питал склонность к жизни утончённой и в то же время нравственно чистой. Когда-нибудь оба эти желания скрестят мечи, и без искр не обойдётся. Потому-то он и держал в узде стремление к благам жизни. Кабинет в японском стиле, без всяких излишеств и украшений. Даже порядочной картины, по словам Дайскэ, там не было. Единственное, что могло привлечь взгляд, это европейские книги в ярких переплётах, выстроенные на полках. Но Дайскэ сидел среди этих книг с отсутствующим видом, а потом, придя немного в себя, оглядел комнату, прикидывая, что бы в ней изменить и таким образом хоть чуточку взбодриться. Потом снова рассеянно уставился на стену. Наконец он пришёл к мысли, что есть только один способ вывести себя из этого поистине жалкого состояния, и едва слышно произнёс: «Надо увидеться с Митиё».
Он уже жалел, что не пошёл в ту сторону, куда ноги сами его несли, и подумал было прямо сейчас отправиться к Хираоке. Но в это время явился Тэрао, в новой соломенной шляпе и лёгком хаори. Жалуясь на жару, он то и дело вытирал красное потное лицо.
— Ты что это вдруг пожаловал? — не слишком дружелюбно встретил его Дайскэ. Впрочем, он всегда так разговаривал с Тэрао.
— По-моему, сейчас самое подходящее время для визитов. А ты опять спал? До чего же ленивы люди, которые могут не работать. Даже непонятно, для чего ты родился, — Тэрао без конца обмахивался шляпой, и, поскольку особой жары не было, выглядело это довольно забавно.
— Для чего бы я ни родился, тебе до этого нет никакого дела. Лучше скажи, зачем пришёл. Опять сейчас скажешь: «Всего на каких-нибудь десять дней»? Но денег я тебе не дам, не рассчитывай, — довольно бесцеремонно заявил Дайскэ.
Тэрао ничего не оставалось, как заметить:
— Вежливостью ты не отличаешься.
Но, судя по его виду, он не обиделся, не усмотрев в словах Дайскэ ничего для себя оскорбительного. Дайскэ так смотрел на Тэрао, словно перед ним был не человек, а стена.
Тем временем Тэрао вынул из кармана книжку в засаленной бумажной обложке.
— Это надо перевести, — сказал он.
Дайскэ продолжал молчать.
— Пусть ты не должен заботиться о куске хлеба, но зачем выказывать такое отвращение к работе? Спустись-ка с небес на землю, для меня это вопрос жизни и смерти, — сказал Тэрао, постукивая книжкой о спинку стула.
— Какой срок?
Тэрао пошелестел страницами.
— Две недели, — решительно заявил он, присовокупил: — Надо управиться, иначе с голоду помру.
— Завидная энергия, — не без иронии произнёс Дайскэ.
— За этим, собственно, я и притащился. Что же касается денег, дашь взаймы — спасибо, не дашь — не надо… Главное перевод. Есть непонятные места, вот я и пришёл с тобой посоветоваться.
— Только этого не хватало! И так у меня нынче голова не работает. Как будто нельзя перевести приблизительно. Ведь платят-то всё равно за страницу?
— Ну, этого, знаешь ли, даже я не могу себе позволить! Найдут ошибки, так потом хлопот не оберёшься.
— Ну что ты пристал! — не меняя тона, сказал Дайскэ.
— Нет, без шуток, — продолжал Тэрао. — Таким бездельникам, как ты, надо хоть изредка что-нибудь делать, а то ведь, умрёшь со скуки. Будь уверен, есть люди, которые и в самом деле блестяще знают язык, не то что ты. Но беда в том, что все они заняты. — Тэрао продолжал наступать, и Дайскэ понял, что придётся либо поссориться, либо сдаться. Со своими взглядами он не мог, разумеется, относиться к Тэрао иначе как с презрением, но ссориться с ним не хотелось.
— Ну давай, взгляну, только недолго. — И Дайскэ стал просматривать отмеченные места. Ознакомиться хотя бы вкратце с содержанием книги у него не возникло ни малейшего желания, тем более что непонятных мест было больше чем достаточно.
— Спасибо тебе, — сказал немного спустя Тэрао и закрыл книгу.
— Так ведь кое-что осталось непонятным!
— Что-нибудь придумаю… Вряд ли кто-нибудь толком объяснит. А главное, времени нет. — Тэрао, видимо, заранее решил, что гонорар куда важнее ошибок в переводе.
По своему обыкновению, Тэрао завёл разговор о литературе, горячо, с энтузиазмом, которого ему так не хватало, когда речь шла о переводе. Дайскэ пришло в голову, что многие из нынешних литераторов, создавая свои произведения, преследуют ту же цель, что и Тэрао, занимаясь переводами. Забавно было видеть, как уныние у Тэрао сменилось радостным возбуждением, стоило ему заговорить об интересующем его предмете.
Так и не состоялся в тот день визит к Хираоке.
Во время ужина из книжного магазина «Марудзэн» принесли бандероль. Отложив в сторону палочки для еды, Дайскэ её распечатал. Там оказались новые книги, которые он давно ещё заказал за границей. С книгами под мышкой Дайскэ вернулся в кабинет и стал просматривать одну за другой. Ничего интересного для себя он там не нашёл. И когда листал последнюю книжку, успел перезабыть все названия. Решив, что как-нибудь на днях он снова ими займётся, Дайскэ положил книги прямо стопкой на полку и вышел на веранду. Небо из голубого постепенно становилось синим, над платаном в соседнем саду, казавшимся сейчас ещё более густым и тёмным, повисла бледная луна.
Кадоно принёс большую керосиновую лампу с голубым абажуром из гофрированного стекла, похожего на шёлковый креп, поставил её на стол, вернулся на веранду и заметил:
— Скоро появятся светлячки.
— Рано ещё, — с сомнением возразил Дайскэ.
Кадоно произнёс своё обычное «в самом деле?», но тут же серьёзным тоном добавил:
— Прежде эти светлячки были в большой моде у господ писателей, а нынче они что-то их не очень жалуют. С чего бы это? Ни один про светлячков не пишет, да и про ворон тоже.
— Ты совершенно прав. Интересно, в чём же тут дело? — в тон Кадоно, с притворной серьёзностью ответил Дайскэ.
— Электричество их заменило, — сострил Кадоно и, захихикав, отправился восвояси. Дайскэ вышел вслед за ним в прихожую.
— Опять уходите? — спросил Кадоно. — Ладно. Я послежу за лампой… Бабка уже легла, жаловалась, что живот у неё болит, но я думаю, всё обойдётся… Так что гуляйте спокойно.
Дайскэ вышел за ворота. Когда он дошёл до Эдогавы, почти стемнело, и вода в реке казалась чёрной. Намереваясь зайти к Хираоке, Дайскэ не пошёл, как обычно, вдоль берега, а пересёк мост и стал подниматься по Конгодзидзака.
За последнее время Дайскэ неоднократно встречался с Хираокой и с Митиё по самым различным поводам. Хираока прислал пространное письмо, в котором выражал Дайскэ благодарность за все его хлопоты и заботы после их приезда в Токио. Далее в письме говорилось: «Я весьма и весьма обязан знакомым и друзьям по университету. Недавно благодаря содействию одного из них я получил приглашение на должность ведущего корреспондента экономического отдела одной газеты. Охотно попробую свои силы на этом поприще. Но, прежде чем принять это предложение, прошу твоего совета, поскольку уже обращался к тебе с просьбой об устройстве». И всё в таком духе. Так оно и было. Хираока действительно просил Дайскэ устроить его в фирму к старшему брату. Дайскэ ему не отказал, но никаких шагов в этом направлении не делал. И потому письмо Хираоки понял, как напоминание об этой просьбе. Письмо с отказом Хираока мог воспринять, как непростительное равнодушие, поэтому на следующий же день Дайскэ лично отправился к другу, рассказал ему, как обстоят дела, и попросил пока на него не рассчитывать. Хираока ответил, что ничего другого он и не ждал, и при этом довольно странно посмотрел на Митиё.
В другой раз от Хираоки пришла открытка. «С газетой наконец уладилось, хотелось бы посидеть с тобой вечерок и выпить. Жду такого-то числа». Отправившись на очередную прогулку, Дайскэ тогда зашёл к Хираоке и предупредил, что прийти, к сожалению, не может по разным непредвиденным обстоятельствам. Хираоку он застал лежащим прямо посреди комнаты. Оказалось, что накануне он был в гостях и весь вечер пил. Хираока всё время тёр воспалённые глаза. Потом вдруг стал жаловаться на тяготы семейной жизни: «Работать могут только холостяки, ну вот хотя бы ты, к примеру. Будь я холост, непременно поехал бы в Маньчжурию или в Америку, а так…» Митиё в это время чем-то занималась в соседней комнате, её и слышно не было.
В третий раз Дайскэ зашёл к ним, когда Хираока был на работе в редакции. Зашёл просто так, без всякого дела, и с полчаса просидел на веранде, беседуя с Митиё.
После этого он долго избегал района Коисикава, вплоть до сегодняшнего вечера… Когда, подойдя к дому Хираоки, он громко окликнул хозяев, навстречу ему вышла служанка с лампой в руке. Ни Хираоки, ни Митиё дома не оказалось. Дайскэ не стал расспрашивать, куда они пошли, сел на трамвай, доехал до Хонго, там пересел до Канды. В районе Канды сошёл с трамвая, зашёл в пивную и залпом выпил пива.
Утром Дайскэ проснулся с хорошо знакомым ощущением, что мозг его разделён на две части, которые кругами расходятся от центра. В таких случаях Дайскэ обычно воспринимал собственную голову как сооружение, у которого плохо пригнаны наружная и внутренняя части, и начинал трясти головой, чтобы слить их воедино. Вот и сейчас, лёжа на подушке, он стукнул себя несколько раз по голове чуть выше уха.
Дайскэ и в голову не приходило, что эта патология могла возникнуть из-за частых возлияний. Он привык к вину чутья ли не с детства и никогда не хмелел, сколько бы ни выпил. Стоило ему после этого хорошенько выспаться, и он чувствовал себя совершенно здоровым. Однажды они с братом поспорили, кто больше выпьет. Дайскэ осушил тринадцать бутылочек сакэ по три го[24], а на следующий день как ни в чём не бывало пошёл на занятия. Брат же два дня жаловался на головную боль и ходил мрачнее тучи, объясняя это разницей в возрасте.
В сравнении с этим вчерашнее пиво сущий пустяк, думал, Дайскэ, продолжая колотить себя по голове. К счастью, эти странные ощущения нисколько не влияли на работу мозга, просто иногда Дайскэ не хотелось его утруждать. Но при некотором усилии мозг его мог выполнить любую сложную работу. Поэтому Дайскэ не видел причин для пессимизма и нисколько не опасался за свою психику. Когда эти ощущения появились у него впервые, он удивился. Во второй раз обрадовался, как чему-то новому и необычному. Правда, в последнее время эти ощущения приходили вместе с душевным разладом, когда он бывал способен на любой бессмысленный поступок. Это, собственно, и огорчало Дайскэ.
Сев в постели, он помотал головой. Во время завтрака Кадоно пересказал сообщение утренней газеты о поединке змеи с орлом, но Дайскэ никак на это не прореагировал. Ну, опять задурил, подумал Кадоно, и пошёл на кухню. Там он очень участливо сказал старухе служанке:
— Вам сейчас, вредно работать, тётушка! Я сам всё уберу и вымою, как только сэнсэй поест, а вы отдыхайте.
Услышав это, Дайскэ вспомнил, что старуха хворает, и собрался было сказать ей в утешение несколько слов, но не захотел утруждать себя и раздумал.
Взяв чашку чая, Дайскэ ушёл в кабинет. Взглянул на часы, было начало десятого. Некоторое время он смотрел в сад, неторопливо прихлёбывая чай, но вдруг явился Кадоно и доложил:
— За вами прислали коляску из большого дома.
Ещё не было случая, чтобы за Дайскэ присылали рикшу. Он стал расспрашивать Кадоно, но тот бормотал что-то маловразумительное, и Дайскэ, с досадой покачав головой, сам вышел в прихожую. Там он увидел Кацу, рикшу, возившего брата. Кацу почтительно поклонился и сообщил, что коляска у входа.
— Что это тебя вдруг прислали? — спросил Дайскэ.
— Это хозяйка велела поехать за вами, — сконфуженно ответил Кацу.
— Что-нибудь срочное?
Кацу, разумеется, понятия ни о чём не имел.
— Госпожа сказала, приедете, сами узнаете, — как-то неопределённо ответил он.