больше увезти можно.
– Когда теперь поедем?
– А чего мешкать? Поедем, как погода позволит, завтра. Дни теперь долгие стали. Всё
хорошо – за один день доедем до Карской.
Но Яшке не терпится.
– Давай привяжем сейчас на сани всё, что с собой брать будем.
Ефим увлекается Яшкиным порывом. Не спорит.
– Давай, – говорит он, – наперво чум посмотрим.
Вытащили из кладовой бесформенную кучу оленьих шкур – стенки чума. Собрали на
чердаке шесты – основу чума. Разыскали лист железа с полметра ширины и длины – на нем в
чуме огонь раскладывают. Не нашли только приспособлений для навешивания чайников и
котлов над огнем. Пришлось делать их заново.
Весь день провозились со сборами, а назавтра, чуть показалась заря, выехали.
Мало людей на Новой Земле, да и те живут на западном побережье. На востоке же Новой
Земли лишь одна радиостанция. Живет на этой станции всего девять-десять человек1, а
растянулся восточный, как и западный, берег Новой Земли на добрую тысячу километров с
юга на север. Вот где просторы, раздолье зверям!..
Человек на восточной стороне – на Карской – редкий гость, случайный посетитель. Лишь
на короткий срок заглядывают сюда по зимам промышленники с западного побережья. Да по
летам проникают на судах на короткий же срок норвежские хищники.
1 В 1930 году зимовало на Новой Земле всего около 350 человек.
Звери – вот полные хозяева Карской стороны. Стаями, ничего и никого не боясь, рыщут
они по побережью, выискивают корм для себя. Грызутся друг с другом из-за куска падали,
выброшенной на берег океаном. Визгом и рёвом разрывают мёртвую тишину необъятных
просторов.
И белых медведей и песцов больше на восточном побережье, чем на западном. Но суров
и страшен восток острова. Страшен холодами, безлюдьем, отрезанностью от всего мира.
Восточный берег – это север, западный – юг Новой Земли. Недалеко от западных берегов
Новой Земли проходят теплые течения, и на западе летом океан не знает льдов. На востоке –
Карское море, не знающее отдыха от плавучих ледяных полей.
Запад Новой Земли давно завоёван и обжит человеком.
Восток надо ещё завоевывать.
Ефим с Яшкой и другие промышленники, наезжающие на Карскую сторону, – это ещё не
завоеватели. Это только разведчики. За разведчиками – придёт время – пойдёт армия
тружеников-промышленников. И тогда мёртвое побережье оживет. Тогда оно найдет способы
и средства связаться с другим побережьем и со всем миром.
А пока... пока Яшка и Ефим едут на Карскую на двух собачьих упряжках.
Шуршит под полозьями снег. Лают собаки. На собак кричат люди. И тихую, унылую
песню поет Ефим Тайбарей. Поет о былом: о чумах, об оленях, о тундре...
Собаки лают, и Яшка не слышит слов дедовой песни. Он слышит обрывки, отдельные
слова из песни. По отдельным обрывкам, долетающим до ушей, догадывается, что дед
просто вспоминает свою прежнюю жизнь.
Так петь, как Ефим поёт, Яшка тоже умеет.
Но Яшка был три зимы в школе. И он знает, что дедова песня не песня – рассказ. Дед
рассказывает – поёт о прошлом. А Яшке хочется петь о том, что есть сегодня, о том, что будет
завтра и через много годов. И он пробует петь – рассказывать то, что видит, то, о чём думает.
– Я еду на собаках, – запевает Яшка, – быстрых, как ветер. Я молод, как солнце, которое
выходит из-за гор после долгой-долгой ночи...
И ему становится скучно. Не от слов скучно: слова у него не скучные, хорошие слова
подбираются. Скучно так петь, как дед поёт: обо всем одинаково – о весёлом и о грустном.
Обо всём поют грустно ненцы: иначе они не умеют.
Яшка – ненец. Но он три зимы проучился в школе. В школе он слыхал другие песни. В
школе они умели петь весёлые и грустные песни. Яшка пел там вместе со всеми. И пел
лучше всех. Он один из всех учеников умел петь все песни, какие пели они в школе, –
весёлые и грустные.
Сейчас Яшке весело. И оттого, что весело, хочется спеть весёлое. Он перебирает в голове
знакомые песни: ищет, какая бы больше подошла к тому, о чём он сейчас думает. А дума у
него проста: о хорошей охоте, о хорошей жизни. О той жизни, о которой дед поёт, так и надо
петь, как он поет. Грустно надо петь о той жизни. Неинтересная то была жизнь, сегодня и
завтра – всегда одинаковая, как у птиц: есть еда – веселая, нет еды – голову повесил, ремень
стянул потуже. Нет, Яшка не хочет такой жизни. У Яшки ещё всё в будущем. О будущей
жизни людей хорошо рассказывали учителя в школе. И Яшка верил учителям. Хотел пожить
такой жизнью. А пожить такой жизнью можно, надо за неё бороться, – так говорили в школе.
Яшка согласен бороться за ту жизнь, о которой говорили в школе.
И сама собой запелась у него песня:
Вперёд заре навстречу,
Товарищи, в борьбе
Штыками и картечью
Проложим путь себе.
Ефим перестал петь, когда первые звуки Яшкиного голоса долетели до его ушей. Он не
понимал слов. Не понимал, о чём пот Яшка. Но чистый, звонкий голос внука звучал так
бодро, уверенно...
И вместе с этой бодрой песней его песня – песня старого ненца, песня о прошлом, песня
грустная, песня-рассказ – не могла жить, как не могут жить вместе в одно время день и ночь.
Это сразу почувствовал Ефим, как услышал голос Яшки.
Яшкина песня бодрила даже его, старика. Яшкина песня звала, манила куда-то...
Ефим стянул с головы сюму, чтобы разобрать слова песни. Но шуршали полозья, лаяли
собаки. Мешали слушать.
Хотел Ефим остановить собак, чтобы послушать песню, да боялся: перестанет петь
Яшка, а то ещё и разозлится.
И стало Ефиму даже обидно как-то, что его кровь, его внук Яков Михайлович Лаптандер
поёт песню русаков.
Не стал больше слушать. Стал понукать собак.
А Яшка всё пел и пел. И песня повторялась в горах.
Ефиму стало казаться: не один Яшка поёт, вместе с ним поёт ещё кто-то в горах. И это
было жутко, потому что Ефим верил, как все ненцы, что есть бог гор. Бог гор поёт вместе с
Яшкой русскую песню?
– Тьфу! – плюнул старик на снег и крикнул Яшке: – Перестань.
– Что?
– Перестань горло драть: не пьяный! Я пою, как ненцы. Ты погань поёшь! Как русаки
поёшь. Богов пугаешь.
– Хорошую песню пою. Красивее, чем твоя. Веселее.
Ефим плюется.
– Тьфу,-тьфу, тьфу!.. Вот на твою песню. Мои уши не хотят слушать твоей песни!
Яшка хохочет:
– С пьяными русаками – сам пьяный когда бываешь – тоже поёшь. Только худые песни.
Совсем разозлился Ефим:
– Перестань! Хореем, как собаку, по спине, по голове бить буду!
– У меня тоже есть хорей, – показал Яшка свой.
– Тьфу! – плюнул еще раз Ефим и начал колотить зады ни в чем не повинных собак. Те
завизжали, рванулись – только снежная пыль полетела из-под собачьих ног.
Лениво побежали собаки: устали.
– Надо отдых собакам дать! – крикнул Яшка деду.
Ефим ткнул хореем вперёд:
– Поднимемся вон на ту гору – тогда отдохнем.
Гора близко. Но подъем на гору длинен и местами крут.
Соскочили седоки с санок. Помогают на крутизнах собакам тянуть санки.
У собак вывалились языки: собакам жарко.
Жарко и людям от ходьбы в гору. Сбросили сюмы. Высвободили руки из рукавиц.
– Егэ-э! – кричат на собак и замахиваются хореями.
Жалобно взвизгивают собаки и одолевают, наконец, утомительный подъём.
Ефим воткнул в снег свой хорей. То же сделал Яшка.
Собаки повалились на снег, тяжело дыша.
Ефим отвязал мешок с хлебом.
– Надо поесть немного. Половину пути прошли, а то и поболе.
– Я пить хочу, – сказал Яшка.
– Пей. Или бутылку с водой дома забыл?
– Нет, я чаю хочу.
– На чём чайник согреешь? Снег не загорится ведь.
– Я положил на свои сани четыре полена.
– Но?! Тогда греть будем. А на Карской дров хватит. Плавнику там сколько хочешь. У
меня запасено там в одном месте. Так положено, чтобы снегом не сильно забило. Около дров
там и чум поставим.
Яшка достал сухие поленья, а Ефим набил чайник снегом, развёл на железном листе
огонь.
Скучно сидеть без дела. Особенно, когда есть и пить хочется. И Яшка нашел себе дело:
взял у Ефима бинокль и начал рассматривать окрестности.
Посмотрел на восток – снег. На север – снег. На запад, откуда приехали, взглянул – тот же
снег. На снегу ни единого темного пятнышка. Никаких признаков жизни. Но Яшка был
доволен и тем, что видел.
– Хорошо! – говорил он, глядя в бинокль. – Далеко видно. На высокой горе стоим. Много
маленьких гор видно.
Повернулся лицом к югу и опять прилип глазами к биноклю. Посмотрел секунду-другую
и вдруг весь напружинился.
– Олени, дед! – сказал тихо, но обжигающе.
– Но?!
– Олени... Апой, сиде, неар, тет, самлянг, мат, сиу, синдет... Хабею. Хабею ты1.
Ефим бросил возню с чайником: до чайника ли, когда дикари рядом! Взял у Яшки
бинокль.
– Правда, девять. Не чуют нас и не видят. Еду себе добывают. Далеко от нас.
– А собаки усталые.
– То ничего. Собака – она, как завидит зверя, забывает об устатке. Худо то: на широком
месте ходят. Подойти трудно. Да они сами, кажется, сюда идут? То хорошо бы, как бы зашли
вот тут, в эти угорышки. С маху бы мы их окружили.
– Подождем немного. Может, подойдут? Дай поглядеть. Ты грей чайник, я смотреть буду.
Потом я буду греть – ты смотри.
– Хорошо, хорошо! То все хорошо: ветер на нас, они нас не учуют.
Подбавив несколько раз снега в чайник, Ефим закончил, наконец, кипячение. И опять за
бинокль, на смену Яшке.
– Ты пей. Я погляжу.
Выпил Яшка чашку. Кусок хлеба съел. Не терпится, тащит из рук у Ефима бинокль.
– Дай я... Пей...
Наскоро проглотил Ефим два стакана. Третий стал наливать.
– Побежали! Побежали! – закричал Яшка.
Ефим бросил чайник. Выхватил у Яшки бинокль.
– Испугались чего-то. Бегут на нас прямо. Увидят – уйдут тогда... Под горку, под горку
пошли. Не видно стало.
Оторвал Ефим бинокль от глаз. Яшку за плечо ухватил:
– Вот как сделаем: ты за ту горку поезжай, а я – за эту. Идут прямо. Пойдут между этими
горками. Нам надо с горы уйти на те горки. С горок будем в них стрелять. Скорее!
Подняли отдохнувших немного собак. Разлетелись в разные стороны: один – на
западную сторону под гору, другой – на восточную. Потом оба повернули к югу.
Колотится в груди у Яшки сердце. Молча бьёт он собак хореем. Сдавленным голосом
понукает их.
Вот и та гора, на которую указывал дед.
Оставил собак около вершины, а сам, пригибаясь к земле, на вершину побежал.
Лёг там на брюхо. Положил перед собой около десятка боевых патронов.
Оленей не видно ещё. Не видно и Ефима.
А сердце колотится – тук-тук, тук-тук...
Минута, другая прошла – нет оленей.
Одолевают сомнения: свернули? остановились?
Осторожно оглянулся назад: ничего не видно.
Идут минуты, а оленей всё нет.
Пальцам от железа винтовки холодно стало. Положил винтовку на снег. Спрятал пальцы
в рукавицы. Глаз не отрывает от юга: с юга должны показаться олени.
И олени показались. Но побежали они тихо, как будто по обязанности или как будто
усталые.
– Это лучше, что тихо, – шепчет про себя Яшка, – лучше целиться.
Впереди шёл один олень – самый крупный из всех.
1 Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь... девять. Девять оленей. Ты – олень.
– Хор! – определил Яшка.
За хором бежали три оленя в ряд, как в запряжке. Остальные пять бежали неровно,
врассыпную.
– Буду стрелять в трёх, – решает Яшка. – Хорошо попадет – зараз двух, а то и всех трёх
убью.
Так и сделал: когда подбежали олени, выстрелил в тройку.
Передний олень ткнулся мордой в снег. Остальные метнулись врассыпную. Но на втором
прыжке упал на бок олень из тройки, в которую стрелял Яшка.
Прогремел еще выстрел: это Ефим успел перезарядить винтовку. Выстрелил и Яшка
второй раз.
Упал еще один. Не тот, которого намечал Яшка.
Олени бежали назад, к югу, и третий раз уже не успеть было бы выстрелить. Яшка
бросился к собакам. Схватил хорей, вожжу, гикнул.
Собаки вылетели на пригорок и увидели оленей. Больше их не нужно было погонять:
растягиваясь во всю собачью длину, летели они за убегающими оленями.
И не убежать бы оленям от собак, если бы не встретилась на пути крутая гора. Трудно
собакам бежать в гору: держат их груженые санки, тянут назад. А олени стрелой вылетели на
вершину и пропали из глаз.
На подъеме в гору догнал Ефим Яшку. Вместе с Яшкой выехал на вершину горы. Сказал
Яшке:
– Без толку дальше ехать. Место вовсе неровное кругом. Обратно поедем.
Не хотелось Яшке ехать обратно. Посмотрел он кругом – не покажутся ли где олени...
Посмотрел на оленьи следы...
Ефим догадался, почему Яшка смотрит на следы.
– Крови смотришь? Раненые, думаешь, есть? Нет раненых. Вторая твоя пуля по снегу
пропела.
Вернулись к убитым оленям. Ефим ловко и быстро сдернул с одного оленя шкуру, потом
распорол ему живот.
Выбросили на снег дымящиеся кишки. Вскрыли грудную клетку оленя.
– Я кровь пить хочу, – сказал Яшка.
– Пей.
Бросился Яшка к санкам за кружкой... Нет мешка с провизией на санях, нет кружки: все
осталось там, где пили чай.
– Нет, дед, кружек.
– А ты – припадком. Больше вкуса: теплее потому что кровь-то так, не в кружке.
Приподнял Ефим переднюю часть оленьей туши, и сбежала вся кровь в полость живота.
Яшка засунул голову в распоротый олений живот, припал к теплой красной жиже – пьёт...
Потом напился крови и Ефим. Вытер губы рукавом малицы.
– Эко неладно дело-то. Надо запасти крови-то, а у нас и посудины нет никакой. Ты вот
что: поезжай за чайником.
– Дай печенку сначала!
Ефим вырезал оленью печенку.
– Держи...
Яшка взял край печени в руку, а Ефим, держась за другой край, раскроил печень
пополам.
– Ух, вкусно! – крикнул Яшка, блестя глазами, и впился зубами в кровоточащую печень.
Ловкими движениями острого ножа, действуя им около самого своего носа, оба охотника
отрезали куски печени и, не жуя, глотали кровавое, теплое мясо.
Проглотив свою порцию, Яшка обтер нож о подол малицы. Подолом же вытер
окровавленные руки и поехал за чайником.
Хорошо наелись тёплого сырого мяса. Досыта напились теплой оленьей крови.
Накормили собак.
От сытости у Ефима щурились глаза.
– Соснуть часок хорошо теперь, – сказал он Яшке.
Яшка молчаливо кивнул головой: у него тоже слипались глаза.
Улеглись каждый на свои санки и захрапели.
Усталые и сытые собаки последовали примеру хозяев: сбились в плотные кучки, и
каждой снился свой – собачий – сон. Одним снилась погоня за зверем, и они, не раскрывая
рта, приглушенно лаяли. Другие и во сне выполняли тяжелую обязанность ездовых
животных и тихонько повизгивали под ударами хорея. Третьим снилась еда, и они чуть-чуть
шевелили хвостами. А одной собаке приснилось, по-видимому, что-то совсем страшное: она
ошалело метнулась в сторону, но лямка на шее не позволила бежать. Зато всю упряжку
взбаламутила1. Разбуженные собаки повскакали на ноги.
Проснулись от лая дед и внук. Посмотрели во все стороны: нигде ничего не было, что
могло бы потревожить собак.
– Надоело, видно, лежать, – решил Ефим, – оттого и лают. Давай поедем.
Привязали к санкам обснятые оленьи туши и двинулись на восток.
Тяжело было собакам поднимать на пригорки нагруженные сани. Они часто
останавливались, визжали, упирались в снег ногами во всю собачью силу. Хозяева поощряли