встреча и особенно вторая, когда на чум напали медведи неожиданно, научили Яшку кое-
чему. Не теряй головы, имей исправную винтовку – и медведь не так уж опасен.
А Яшка с честью вышел из первых двух испытаний: хоть и дрожали у него руки, но
головы он не терял и заставлял свои руки делать то, что и нужно при встрече с медведем, –
стрелять.
Да, у Яшки на плечах голова, которая думает. А медведь, хоть у него тоже есть голова,
силен да глуп. Медведь побежал рвать чум, когда чум рвануло ветром. Медведь думал, что
чум – живой и самый опасный враг.
А что было бы, если бы не было ветра? Уцелели бы Ефим и Яшка? Да, глуп медведь, хоть
и силен. Медведь не умеет думать, хоть у него и есть голова. А Яшкина голова думает, и
поэтому Яшка не будет больше ждать нападения медведей, а сам пойдет на них.
– Завтра, дед, за медведями пойдём или сегодня?
– Как хочешь. Хочешь – завтра, хочешь – сегодня. Можно сегодня, можно и завтра.
– Сегодня поздно: за полдень.
– Ладно, завтра с утра поедем.
– А то сейчас я посмотрю съезжу, не видно ли где-нибудь медведя.
– Посмотри, как охота есть.
Забрал Яшка бинокль, запряг собак – и на гору.
На горе остался недолго: осмотрел горизонт и торопливо пал на сани. Стрелой слетели
собаки с горы к чуму. Юркнул Яшка в чум.
– Медведь, дед! Недалеко... один...
– На льдах? На берегу?
– На берегу. Сюда идёт: в нашу сторону.
– Пойдем встречать дорогого гостя! – пошутил дед.
Снова поднялись на гору. Ефим посмотрел в бинокль.
– Правду сказывал: в нашу сторону идёт. Теперь смотри, – начал показывать Ефим рукой,
– поедем вот этой ложбинкой. Как успеем раньше его к морю попасть, наш будет. Он, как
увидит нас, к морю пойдёт. Из воды нам его не достать. На суше он не уйдёт от нас. Ты
немного дальше к морю пройди, чтобы от моря дорогу ему отрезать, а я на него прямо пойду.
Как увидишь – в горы свернул, поворачивай от моря за ним. Да всё сбоку, сбоку норови его
объехать.
Возбужден Яшка предстоящей охотой до крайности. Возбуждение его передается и
собакам: с места дружно наваливаются они на лямки, волчьим скоком идут туда, куда
посылает их Яшка.
С минуту смотрел ещё Ефим в бинокль: запоминал места, по которым надо было ему
выехать в лоб медведю, а потом, как и Яшка, погнал собак.
Неторопливо переваливал медведь свое грузное тело с ноги на ногу. Временами
останавливался, принюхиваясь.
Одно мгновение оторопело посмотрел на появившихся из-за пригорка собак и круто
повернул к морю. Сделал с десяток прыжков, опять увидел собак и человека, с лаем, с гиком
несущихся ему навстречу. Пришлось медведю уходить к горам. Неуклюже прыгает он,
переваливает грузное тело. А собаки с каждой минутой всё ближе наседают.
Боится медведь, что вот-вот ухватят собаки его за ляжки, и круто оборачивается к своим
врагам. Встает на задние лапы и издает оглушительный рев.
Для собак этот рев хуже удара хореем: на всем скаку останавливаются они, жалобно
скулят, оглядываются на своих хозяев.
Медведь, рыча, оскалив пасть, идет в наступление.
Охотникам это и нужно. Они соскакивают с санок, становятся на колено. Секунда-две – и
гремит выстрел...
Первым выстрелил Яшка. И не успел он определить результат выстрела, как медведь уже
сделал огромнейший прыжок в его сторону.
Бахнул второй выстрел – Ефима.
Медведь провел правой лапой по своей морде, как будто умылся, и пошёл на Ефима.
Не успел тот вложить новый патрон в патронник, как медведь был уже около него и,
перед тем как раскроить ему когтистой лапой череп, встал на задние лапы.
Копошатся ещё Ефимовы руки около затвора винтовки, а ноги уж сами собой
подогнулись.
И сел старик на снег, голову в плечи втянул. В голове мелькнуло молнией слово:
«Смерть...»
Как сквозь сон, слышал ещё Ефим, как что-то где-то треснуло.
Потом почувствовал, что огромная тяжесть придавила его голову и плечи к земле.
А еще через мгновение ощутил острую боль в затылке. Подумал про боль: «Голову мою
медведь оторвал, надо быть...»
Больше ничего не было.
Началось что-то новое, непонятное Ефиму. Сначала он ясно услышал голос внука Яшки.
Потом увидел его. И не поверил, что слышит и видит.
А Яшка плакал. И всё повторял три слова:
– Дед, ты живой?.. Дед, ты живой?..
Долго смотрел Ефим на внука, а потом неожиданно для себя и очень спокойно сказал:
– Живой.
– Встать можешь?
– Не знаю.
Яшка потянул его за руку. Он начал поднимать голову от земли и опять почувствовал
боль в затылке.
Все же сел. Голова кружилась. Сказал Яшке про свой затылок:
– Посмотри тут: болит.
– Кровь, – сказал Яшка, взглянув на затылок.
– Кровь?.. Тогда правда: я умер.
У Яшки слёзы ручьём:
– Нет, дед, живой ты.
– Мне медведь голову оторвал.
– Говорю, живой ты. А медведя я убил.
– Где?
– Медведь – вот. Рядом с тобой лежит. Он стал падать и тебя лапой задел.
Очнулся Ефим. Правда: медведь лежит рядом с ним. И с ним разговаривает живой внук
Яшка. Он, Ефим, выходит, тоже живой.
Попробовал на ноги встать – не слушают ноги.
Яшка помог. Спрашивает:
– Можешь на санях сидеть?
– Могу, как быть.
– Поедем в чум: голову перевязать тебе надо.
– Медведь как? Обснимать надо.
– После съездим. Поедем в чум.
– Какое дело вышло! На веку такое со мной не бывало!
– Поедем!
Помог Яшка усесться деду на санки. Сам сел на свои, вперёд поехал.
В чуме заставил Ефима снять малицу. Осмотрел затылок его.
– Маленькая рана. Кожу когтями поцарапал только. Это когда падал. Я ему в ухо стрелял,
как он встал перед тобой. Потом еще раз стрелял в ухо, когда уже к тебе подбежал.
– Не слыхал я выстрелов. Испугался, вишь ты.
Яшка разыскал бинт и кусок ваты, полученные в школе от фельдшера, и обвязал деду
голову.
– Лучше теперь?
– Маленько, как быть, получше. Кровь хоть не бежит.
– Что было бы, как бы один ты на этого медведя пошёл?
– Задрал бы медведь, что боле! Да и руки подвели.
Яшка взглянул на его руки: кожа с пальцев слезала. Посоветовал:
– Завяжи. Может, лучше будет.
Бинта не было. Но было у обоих по запасной рубашке.
– Рубаху изрежу!
– Зачем?
– Пальцы чтобы завязать тебе.
– Режь.
Сговорчив Ефим, как послушный ребенок. И Яшка сразу почувствовал себя хозяином.
Уверенно заговорил, угощая деда горячим чаем:
– Худо одному промышлять.
– Худо! – поддакнул Ефим.
– Вдвоём лучше!
– Как не лучше!
– В артели ещё лучше!
Ефим промолчал.
– В артель надо идти. Артели никакой зверь не опасен. Пойдем в артель?
– Не знаю.
– Я пойду!
– Я куда же один? Я – с тобой.
– Вот и ладно. В какую артель пойдём?
– Подумать вперед надо.
– Подумаем.
Чай подбодрил немного Ефима. Он настоял, чтобы съездить снять с медведя шкуру. А
ночью он начал бредить. У него был жар.
Яшка не спал всю ночь. Часто давал Ефиму пить.
Утром заснул старик и спал долго и крепко. Проснулся весёлый.
– Пойдём ещё на медведя? – шутливо спросил у Яшки.
Яшка серьезно сказал:
– Пойдём на радиостанцию. Тебе надо руки лечить и голову. Там есть фельдшер.
Станция здесь близко?
– Близко. Ближе Крестовой.
– Пойдем на станцию.
Опустил Ефим голову на грудь и долго сидел так, думал какую-то тяжелую думу. Потом
сказал покорно:
– Ты – хозяин. Надо идти – пойдём. Не надо – не пойдём.
– Пойдём!
В МОРЖЕБОЙНОЙ АРТЕЛИ
С радиостанции Яшка и Ефим поехали на соборку, в Белушью.
Ефим вылечил свои обмороженные руки и рану от медвежьей оплеухи и теперь жалел,
что дал Яшке слово пойти в артель. Прямо об этом сказать, однако, не хотел: стыдно было.
И в артель идти тоже не хотелось. Осторожно начал выспрашивать у Яшки:
– Что думаешь в артели делать?
– Промышлять.
– Так... Всем вместе промышлять – то ладно: легче, когда все вместе. А как паи
раскладывать? Кто паи будет раскладывать? Русаки?
– Не знаю! Вместе промышлять – вместе, наверно, и пай раскладывать будем.
– Не обсчитают русаки?
– Я хорошо научился считать.
– Так... Все будем считать. Один день будем промышлять, другой день будем считать.
Какой промысел возьмём?
– Зачем каждый день считать? Считать – скоро! Всю зиму можно промышлять – в три
дня сосчитать.
– Н-но?.. То русаки – мастера считать, а мы не привыкли считать...
– Я научился в школе считать. Буду с ними вместе считать – не обсчитают.
– И не обманут?
– Как обманут, как я вместе с ними буду считать?
– Так... Еще скажу: не все промышленники – ровня. Один хороший промышленник,
другой – вовсе никуда. Как тут?
Яшка подумал.
– У учителя спросим, – сказал деду.
На этом разговор об артели оборвался. Но в Белушьей Ефим выпил стаканчик водки и
расхрабрился.
– Не пойду в артель! – заявил он Яшке. – Пока сила есть да глаза видят, не пойду.
Яшка сказал:
– Ты пьян. Проспись, тогда говорить будешь.
Ефим проспался. И повторил то, что сказал накануне:
– Не пойду в артель!
Первого мая Яшка рано разбудил Ефима.
– В школу пойдём, дед.
– Зачем? Учиться я остарел, а на учителей твоих смотреть не хочу.
– Ты на школу посмотри.
– Каждый день вижу. Каждый день мимо хожу.
– Да в комнаты зайди. Ты никогда не был. А сегодня в школе красиво.
– Н-но?! Зачем по те годы не звал?
– Ты не был в Белушьей, когда в школе праздники были. На соборках тоже не был два
года. Школа теперь не такая, как в первый год была: лучше, красивее.
– Что красиво?
– Всё! Пойдём – увидишь.
– А в артель твой учитель не запишет меня?
– Нет. Насилу никого в артель не записывают.
– Но-о? Пойдём.
Стены в школе пестрели от рисунков, флагов, плакатов. Школьники возбужденно
перебегали из одной комнаты в другую. У некоторых на шее были пионерские галстуки.
– Зачем не все носят красный плат на шее? – спросил Ефим.
Яшка объяснил:
– Это не плат. Галстук называется. Носят те, кто в пионеры записался. Другим нельзя
галстуков носить.
Не понял ничего Ефим, но о пионерах не стал расспрашивать. А Яшка начал показывать
деду рисунки и плакаты на стенах. И в рисунках да в плакатах Ефим понял больше, чем о
пионерах. Особенно удивил его один плакат, написанный на белой бумаге красными буквами:
«Да здравствует Первое мая – праздник трудящихся».
– Мы с тобой – трудящиеся? – спросил у Яшки.
– Кто же, как не трудящиеся? Кто сам себе еду добывает, те все трудящиеся. Мы сами
себе еду добываем, и мы трудящиеся.
– Праздник, выходит, твой и мой тоже? А как праздновать будем, как сярки нет? Сярки
нет – веселья нет, праздника нет.
– Увидишь: веселье без сярки будет.
Когда собралось в школу все наличное население Белушьей, школяры взяли красные
знамена и с песней пошли на улицу.
За школярами вышли все, кто пришёл в школу. И все пошли по становищу. У всех были
веселые лица. Ефим смотрел на всех и удивлялся:
– Чудно! Никто не выпил, а всем весело. Из-за чего весело?..
Но и сам он, не замечая того, улыбался. Яшка подметил улыбку на лице деда и радостно
блеснул глазами:
– Дед!.. Раньше видал такой праздник?
– Нет. Раньше всякий праздник – пьяный день.
Тут все, кто слышал ответ Ефима, расхохотались. А один из учителей похлопал Ефима по
плечу:
– По совести, Ефим Федорович: этот праздник тебе больше нравится или пьяный?
Ефим помолчал с минуту, перебирая в памяти скандалы и драки во время старых
праздников.
– Мало хорошего, когда все без памяти пьяны.
– Советский праздник, значит, лучше? – допытывался учитель.
– Так, как сейчас идет – песни да вот эти, как их, флаги, – лучше.
– Новое, дед, всегда лучше старого! – крикнул Яшка и убежал в передний ряд попросить
у ребят знамя: хотелось ему со знаменем в руках пройтись перед дедом.
Ефим не пожалел, что согласился в этот день пойти в школу. Насмотрелся и наслушался
он такого, чего за всю жизнь не видал.
А под конец и угощение получил: чай с булкой, намазанной маслом. Никогда не едал
Ефим такой мягкой и вкусной булки. Спросил у учителей:
– Всегда такой вкусный хлеб едят школьники?
Над Ефимом опять захохотали. А Тыко Вылка, председатель Новоземельского
островного Совета, сказал ему по-ненецки:
– Будем все дружно работать, будем всегда есть такой вкусный хлеб.
– Но-о?!
– В колехтив надо всем идти, – перешел Вылка на русский язык.
– В колехтив? А что это – колехтив?
– По-ненецки это так надо сказать: «Вместе жить, вместе работать».
– Но-о?.. Хорошо будет?
– Хорошо.
– Мне Яшка – внук мой об этом же все сказывает, а я не верю.
– Правду сказывает.
– Правду? Идти надо, выходит, в артель?
– Надо.
– Подумать надо.
– Подумай.
На соборке Ефим опять услышал о коллективе, об артели. Артельщики хвалились
промыслом. Ефим и Яшка хорошо промышляли в этом году, а артельщики ещё лучше. И в
артели сбивались теперь промышленники во всех становищах. Все говорили:
– Лучше в артели, выгоднее.
Слушал Ефим эти разговоры и сам думал о своей будущей жизни. Не пойти в артель,
Яшка один уйдет. А одному без Яшки не взять промысла. Одному – смерть. От зверя ли, с
голоду ли – всё равно смерть.
– Не так всё стало, как раньше было, – попробовал он пожаловаться учителю.
– И не будет, как было, – сказал тот.
Ефим вздохнул:
– Ох-хо-хо! Не вернешь, видно, старого времечка? Выходит так: живи, как люди живут.
Люди – в артель, и мне, старику, тоже, видно, в артели умирать придётся.
Яшка и Ефим – в артели. Живут в Чёрной губе.
Около Чёрной губы нет таких гор, как около Крестовой. Да и всё здесь так и не так, как в
Крестовой.
Как и в Крестовой, живут здесь промышленники – русские и ненцы. Бьют тех же зверей,
что и крестовцы: нерп, белух, белых медведей, песцов... Но здесь ещё водится в большом
количестве и морж, «Морж будет основным промыслом», – так думают в артели.
Как и в Крестовой, люди живут здесь в доме. Но в Крестовой дома – казармы. Полы в
домах не крашены, потолки низкие, а в каждой комнате – русская печь, расширившаяся на
середине комнаты. А в Чёрной – дом новый, светлый, в две квартиры. Дом хорошо
проконопачен, и в нём тепло. Полы в комнатах покрашены, и их легко мыть.
Нравится Яшке жить в этом доме. В школе он привык к чистоте помещения, привык
мыться в бане, а здесь всё это было. Не хватало лишь крутобоких высоких гор, какие
оцепляют Крестовую полукругом.
Зато в Чёрной есть... мотор!
Видал много раз и раньше этот мотор Яшка: за последние годы с пароходов всегда
возили груз на моторах. Но те моторы были вовсе не интересны. На тех моторах, самое
большее, можно было ухитриться проехать от берега до парохода, а на этом – целыми днями
можно кататься. Можно даже самому вертеть рулевое колесо. И Яшка каждый раз это и
делал, когда артель выезжала на моторе на ближайшие острова.
Вышло даже такое дело: Яшка, когда моторист отвернулся, повернул какой-то винтик, и
мотор перестал работать. Пришлось мотористу долго возиться, чтобы пустить мотор.
Яшку, разумеется, обстоятельно, чисто по-новоземельски, обложили всякими словами и
прицепили ему кличку – Моторист.
Пока обозленные артельщики выпускали из своих ртов всякие слова, Яшка виновато
топтался на месте, не поднимая от ног тёмных своих глаз. А когда один из ругателей бросил,