Я имел в своем распоряжении ослика, на котором должен был отвозить домой случайно заболевшего или сломавшего себе ногу барашка. На этом ослике я перевозил свой багаж. Все пастухи проводили круглые сутки под открытым небом. Во время дождя или грозы я укрывался под выступами скал или в небольших пещерах, а то просто сидел в какой‑нибудь сырой яме, дрожа от холода, не имея огня, чтобы хоть немного обсушиться. Неделями, иногда месяцами, я не слышал человеческого голоса.
Живя среди дикой природы, мы на каждом шагу сталкивались со смертельной опасностью — оберегали овец от нападения волков, от разбойничьих банд, от обвалов и громадных каменных лавин, которые скатывались иногда с самой вершины горы с потрясающим шумом и грохотом; такая лавина сметала буквально все, что попадалось на ее пути. Мы целыми днями ходили по самым крутым склонам гор, по краям обрывов и пропастей, отгоняя своих баранов и овец от опасных мест; зорко наблюдали за тем, чтобы не было пропажи, убытка для хозяина. Напевая веселые песни иди посвистывая беззаботно, мы иной раз, подобно диким козам, перепрыгивали со скалы на скалу, не думая об опасности; но стоило лишь посмотреть вниз, в глубокий обрыв или ущелье, где далеко–далеко внизу неслись бурные потоки, — становилось так страшно, что иногда даже начинала кружиться голова. Мы жили, можно сказать, на краю гибели, но зато наши мускулы развивались и крепли, а все органы чувств обострялись. Зрение у пастухов было чрезвычайно острое. Мы моментально замечали, если кто‑нибудь, днем или ночью, подкрадывался к стаду; мы слышали малейший шум, почти неуловимый шорох, раздававшийся вблизи стад, и немедленно принимали нужные меры.
НАШИ ИГРЫ
Время от времени пастушата разрешали себе удовольствие: пригоняли свои стада поближе друг к другу и с увлечением играли. Некоторые из этих игр были знакомы нам с детства, а другие мы сами выдумывали. Игры заключались преимущественно в танцах и пении. Например мы брались за руки и становились в круг; один из участников был запевалой, а другие хором пели одну из любимых наших песен, делая ритмические движения и двигаясь по кругу. Для примера приведу отрывки из наших песен:
Эй, эй, пастушок
С пальцами–золотыми.
Играющий на свирели.
Эй, мама, пастушок
Плохо пасет стадо.
Мама, отдай меня за пастуха,
Папа, отдай меня за пастуха.
За калым я отработаю у вас…
Утро. Солнце уже встало,
А у моей красавицы золото блестит на лбу.
Для своей красавицы после семилетнего пастушества
Я куплю пояс („кямар"), сделанный из серебра...
Мы пели также старые народные песни о героях, которые храбро сражались, чтобы захватить для своего племени лучшие пастбища и кочевки, и сложили свои головы в неравном бою. Знали мы и другие народные песни, более недавнего происхождения; в них воспевались герои, которые отдали жизнь за народ в борьбе против турецкого ига и против русского правительства — и не только умершие герои, но и живые, которые где‑то там, далеко от наших пустынных гор, продолжали борьбу за свободу своего народа.
Играли мы еще в особую, чисто пастушескую игру «зе-зе», которая заключалась в следующем: каждый из играющих ставил вертикально на ступню нож или палку и изо всей силы отбрасывал этот предмет далеко в сторону; один из играющих должен был, повторяя все время «зе–зе–зе…» и не вдыхая в себя воздуха, быстро собрать все брошенные предметы; если он вдыхал воздух, не успев их собрать, то считался проигравшим.
Иногда мы устраивали борьбу: выбрав из каждого стада самых крепких, драчливых молодых барашков, мы наталкивали их друг на друга, и между ними начинались драка. Выигрывал тот, чей баран выходил победителем из борьбы.
Эти совместные игры устраивались украдкой от хозяев, которые не позволяли нам собираться близко со своими стадами. Нам было строго приказано держаться подальше друг от друга, чтобы овцы — имели больше травы, быстрее откармливались и жирели. Мы лишь изредка нарушали этот запрет и чаще всего находились на далеком расстоянии друг от друга; в одиночестве главным нашим развлечением была свирель, на которой все мы играли довольно искусно.
Свирель, по–курдски «блур», служила нам для разных целей: так например одной определенной мелодией мы собирали баранов в стадо, другой — звали их на водопой, третьей—собирали заблудившихся. Мы постепенно приучали их различать звуки и мелодии. Когда барашки были еще совсем маленькими, мы уже гнали их на водопой под особую мелодию, которой в других случаях никогда не наигрывали. Когда мы давали им соли, чтобы они побольше ели травы, это делалось опять‑таки под определенный мотив, который означал, что они должны быть в сборе и пастись; в других случаях они этого мотива не слышали. Наши барашки быстро привыкали к звукам свирели и хорошо разбирались в том, какой именно мотив мы играем и что он означает. Среди барашков у нас были любимцы, которым давались ласковые прозвища: «каве», «ккурре», «карккаше».
ЗАГОТОВКА МОЛОЧНЫХ ПРОДУКТОВ
Мы ходили по горам со стадами, а наши хозяева в это время были заняты переработкой молока в продукты, способные выдержать продолжительное хранение и перевозку. Делалось это конечно самыми первобытными способами.
Например приготовление масла у курдов — тяжелый, мучительный труд, который выпадает на долю женщин. Хозяйки сливают все надоенное за дань молоко от коров, овец и коз в большие медные котлы, «казаны», вместимостью от двух до десяти ведер. Казан ставят на огонь, а когда молоко вскипит ключом, снимают с огня и дают молоку немного остыть. Приблизительно каждые десять минут хозяйка пробует указательным пальцем температуру молока; когда молоко остынет до температуры, требуемой для закваски, хозяйка вливает в каждый казан по столовой ложке кислого молока и каждый казан тщательно покрывает «елоп», особым шерстяным паласом. К утру все котлы заквашены, и хозяйки сливают кислое молоко в кожаные бурдюки, «мэшк», которые плотно завязываются. Затем начинается самая тяжелая работа: бурдюки надо толкать то в одну, то в другую сторону, подбавляя время от времени холодной воды, до тех пор, пока не собьется масло. Когда этот момент наступит, — а наступает он не скоро, и много–много сил уходит на эту томительно–однообразную работу, —все содержимое выливают из бурдюков в особые конические холщевые мешки, в которых масло отжимается. Затем готовое масло вынимают из мешка, промывают свежей водой, солят и складывают в особую посуду.
Остаток от масла, по–курдски «дау» (что значит «пахтанье»), идет на приготовление творога, «торак»; его подсаливают, приправляют разными травами и, когда он совершенно створожится, выливают в холщевые мешки и отжимают под грузом. Сыворотка идет телятам, а отжатый то–рак плотно складывается в бурдюки. Торак — основа питания у курдов. Богачи запасают его в больших количествах, по 10–15 бурдюков за лето, а бедные заготовляют один–два бурдюка на семью.
Сыр приготовляется не менее первобытным способом. Женщины сливают в казаны выдоенное за день молоко, обязательно цельное: но понятиям курдов, приготовить сыр из снятого молока — большой грех. Затем молоко кипятят и заквашивают последом. Для этой цели курды при ягнении овец собирают последы, тщательно промывают их с квасцами и сушат. Высушенный послед разрезается на кусочки, величиною приблизительно в медный пятак, которые и кладутся в казаны при приготовлении сыра. Закваска идет быстро: молоко свертывается через 15–20 минут. Затем содержимое выливают из казанов в специально приготовленные редкие холщевые мешочки, которые завязываются и укладываются на гладкую каменную плиту. Большой тяжелый камень, положенный на эту плиту, заменяет пресс. Спрессованный сыр вынимают из мешков в виде плоских кружков и подсушивают. на вольном воздухе.
ВОЗВРАЩЕНИЕ С ЛЕТНИХ КОЧЕВОК. ОСЕННИЙ ПРАЗДНИК «БЭРАН–БЭРДАН»
Летние кочевки курдов, передвижения их стад с места на место, отнюдь не случайны. Весною естественно снег раньше всего начинает таять в долинах; в горах он стаивает по–степенно, начиная с нижних склонов, освобождая каждую неделю все большие пространства, которые благодаря обилию влаги и жаркому солнцу быстро покрываются растительностью. Следуя за отступающим снегом, кочевники со своими стадами забираются все выше и выше в горы. Осенью, приблизительно со второй половины октября, начинается обратное движение. В долинах идут дожди, высоко в горах появляется снег — и курды со своими стадами начинают потихоньку спускаться с гор, уходя от наступающего снега; при этом они попадают на места своих прежних кочевок и не боятся этого: они знают, что за лето на старых пастбищах успела вырасти новая трава. Так, отступая все время от снега, стада глубокой осенью спускаются наконец в долины, где еще нет снега, а если он иногда и выпадает, то быстро сходит днем, под лучами солнца. Однако в конце концов снег выпадает и в долинах, стада со своими хозяевами возвращаются на зиму домой.
Курды празднуют это осенее возвращение стад как радостное событие, потому что миновали привольные, но вместе с тем и опасные дни летних кочевок, стада вернулись в целости и близится для пастухов расчет за летнюю работу, а для хозяев — крупные прибыли. Однако этот праздник никак нельзя сравнить с весенним «Баро–даном»: в нем меньше оживления и искренней радости. Смена времен года сильно отражается на настроении курдов. Это особенно заметно, когда наступает осень с ее пасмурными днями, дождями и туманами. Думаю, что и животные чувствуют предстоящую перемену. Когда я гнал в долины своих баранов, которые так хорошо отъелись и окрепли за лето, мне всегда казалось, что животные идут, уныло понур не головы, словно сожалея, что окончилась летняя жизнь и начнется для них длительное тоскливое стояние в загонах, в тесносте и скученности.
Но конечно жизнь с ее нуждами и хлопотами берет свое. Каждая хозяйка, возвращаясь домой, уже в пути начинает обсуждать со своими приятельницами, удачное ли было лето. Женщины подсчитывают, сколько каждая из них заготовила масла, творогу и сыра; кулаки с недоброжелательством и завистью говорят о бедняках, которые, усердно работая, собрали от меньшего количества скота относительно много масла и сыру. Мужчины рассчитывают, сколько каждый из них, без ущерба для своего хозяйства, может продать масла, сыра, шерсти, сколько пшеницы и ячменя он купит на вырученные деньги. Кочевники–курды, занимаясь главным образом скотоводством, сами ничего не сеют и вынуждены покупать хлеб; поэтому вопрос о ценах на зерно имеет для них большое значение. Обсуждается также вопрос об организации зимней пастьбы, так как курды не заготовляют сена, а в зимнее время выгоняют каждый день свой скот на подножный корм. Молодые хозяйки рады похвастать друг перед дружкой; каждая рассказывает, какие вещи она успела выменять у проезжего спекулянта: платки, иголки, нитки, пуговицы, спички, разные украшения для головных уборов.
Юноши и девушки сообщают друг другу свои секреты. Они рассказывают, кто и кого именно наметил себе в женихи или невесты и договорились ли окончательно о женитьбе. Влюбленные говорят о том, как счастливо прошло для них лето, вспоминают кусты и цветы, близ которых сиживали вместе, родники, из которых пили вместе холодную и прозрачную воду, или лунную ночь, под покровом которой, среди гор и цветов, они проводили самые счастливые минуты своей молодой жизни; вспоминают те места, где они на свободе, вдали от зорких глаз родителей, смеялись и играли, плясали, пели вполголоса свои любимые песни и где наконец в решительую минуту поклялись именем «хуадея» всю жизнь оставаться верными друг другу. Девушки показывают подругам подарки жениха или возлюбленного: серебряные или медные кольца, иногда позолоченное зеркальце или разноцветные бусы. И молодые люди в свою очередь показывают полученные подарки: носовые платочки, бисерные кошельки, воротнички и манжеты для рубах, вышитые разноцветными шелками; вязаные шерстяные ноши или перчатки. А кругом — поблекшая трава и засохшие цветы, на деревьях желтые листья; небо хмурится, и резкие порывы ветра заставляют ускорять шаги.
Так медленно подвигаются курды со своими семьями, своим добром и стадами по размякшим от осенних дождей грязным грунтовым дорогам, пока наконец не доберутся до зимних жилищ. Здесь на скорую руку хозяйки устраиваются опять на зиму, убирают привезенные с гор припасы, пересчитывают скот и приводят в порядок хозяйство.
Наступает праздник «бэран–бэрдан», которому больше всех рады пастухи и подпаски, потому что в этот день кончается срок их службы и они получают вознаграждение за свой летний труд. В день «бэран–бэрдан» всех маток отделяют в особый загон и пускают к ним племенных баранов, которые все лето паслись отдельным стадом; это делается для того, чтобы весной следующего года все овцы принесли молодых барашков одновременно.
В тот момент когда баранов пускают к овцам, курды стреляют из ружей и винтовок, как бы празднуя свадьбу своих овец. В этот день приготовляют разные кушанья: «мрто–ха» — халва, «гата» — сдобные сладкие лепешки, «каурма» — жаркое, и приглашают гостей на обед, а затем собирают бедняков, которым хозяева раздают кушанья.
Девушки снимают с головного убора свои шелковые платки и накидывают их на шею своим любимым баранам, а молодые люди подходят и снимают эти платки в знак того, что они любят этих девушек и согласны взять их в жены. Отцы и матери внимательно замечают, кто из юношей снял платок их дочери: они знают, что молодые люди сговаривались летом и что дочь их согласна выйти замуж за того, кто берет ее платок. Если нет препятствий со стороны родных, то происходит помолвка, а спустя некоторое время устраивается и свадьба. Конечно родители обычно отдают предпочтение богатым женихам, и в прежнее время мало кто из богатых хозяев согласился бы отдать дочь за пастуха.
После праздника «бэран–бэрдан» хозяева производили расчет со своими пастухами. Взрослый пастух получал за летнюю службу от 8 до 12 барашков, а подпасок — от трех до пяти. По местному обычаю, с каждых 20 овец пастух получал одну; по этому расчету, если у кулака–хозяина было стадо в 200–250 голов, он давал пастуху 10–12 голов, что представляло собой более чем скромную плату за тяжелый и опасный труд пастуха. Но кроме того курдский кулак ухитрялся эксплоатировать нас еще и другим, окольным, путем: он входил в соглашение с менее состоятельными соседями и брал за плату их небольшие стада на летнюю кочевку; по мелочам набиралось еще 200–300 овец, которые паслись вместе с его стадом. Пастух, отвечая за целость этого добавочного стада, не получал никакой дополнительной платы от хозяина.
И все же, несмотря на низкую оплату труда, мы считали, что лучше жить у курдов, чем у молокан: за гибель овцы растерзанной волками, курды ничего не вычитали из жалованья и не били пастуха так жестоко, как молокане. Кроме того каждый пастух имел право зарезать для себя в течение лета одну овцу по указанию хозяина, и это было большим подспорьем в нашем нищенском быту.
ПРОПАВШИЕ БАРАНЫ. СМЕРТЬ БРАТА
На следующее лето мы нанялись пасти баранов в то же село Каракала, у помещика Барое–Авди. Мы взялись пасти всю его баранту своими силами, т. е. отец, два брата и я.
Работали мы дружно, во всем слушались отца, сами шли к нему за советом. Отец уже был стар, ему трудно было ходить в поле за скотом; поэтому мы сами: исполняли всю работу, не желая, чтобы старик мало спал и утомлялся. Однако отец был не очень‑то сговорчив: он соглашался отдыхать только днем, а по ночам он, не вполне доверяя нам, сам караулил стадо. Он часто повторял, что молодые люди не в состоянии бодрствовать всю ночь, а тут как раз и подкрадется вор с винтовкой да и угонит несколько штук баранов, да и волки могут подобраться к стаду — на одних собак полагаться нельзя. Как только начинало смеркаться, отец одевался потеплее, брал свой старый дробовик, который заряжал крупной дробью, накладывал пистон и отправлялся в ночной караул. Всю ночь он обходил стадо, тихо посвистывая и зорко вглядываясь в темноту. Сторожевым собакам он указывал места, где лежать и караулить; только глазная овчарка Байлае ни на шаг не отходила от него.