долетит до его слуха, пожалуй, не обратит на неё внимания. Опытный же, в тихую погоду и в
редком лесу, услышит точение – глухую трель – за триста-четыреста шагов. В ветер, в дождь,
в чаще, после восхода солнца, когда пробуждается разноголосый весенний хор пернатых,
слышимость, конечно, хуже...
Стою, слушаю и жду, поглядывая на восток... Светлеет. Иногда в сильный мороз глухари
запевают после восхода солнца. Но сейчас тепло. Вот-вот начнет игру какой-нибудь старый
петух. Молодые, первогодки, в раннюю пору весны прилетают скорее утром, чем с вечера, и
первые дни не поют, а только прислушиваются да изредка «крекают»...
Чу! Щелкают!..
Издали обычно долетает сначала точение. Приблизившись, различаешь и прелюдию –
пощелкиванье или тэканье. С этого момента и начинают подход «в песню». Ведь пока не
услышишь тэканья, не рассчитаешь – когда шагнуть.
Сейчас от мутной стены сосняка доносятся ко мне полные песни.
Близко играют мошники. Один – впереди, другой справа.
Решаю идти к переднему. Давая ему разыграться, пропускаю несколько песен, не сходя с
места.
Трудно изобразить звуками глухариную песню.
Часто, чтобы дать о ней хоть какое-нибудь представление и заранее потренировать
начинающего охотника, «учитель» постукивает пальцем по спичечному коробку – «щелкает»,
мол! И «ученик» стоит «наизготовке». Затем «тренер» палочкой быстро проводит по зубьям
рогового гребешка и объясняет: «Точит, подскакивай!». И «охотник»... прыгает по комнате.
Этот наглядный урок показывает, что при щелканье токовика нельзя двигаться, шагать к нему
следует только в момент точения.
Слушая глухаря, можно подобрать примерно такое звукоподражание: «Док!.. док!.. да-
ке!.. да-кэ!.. тэкэ!.. тэкэ!.. тэкэ-тэкэ-тэкэтэкэ-тэкэ... Динг!-вжги-чири-вжги-чири-вжги-чири-
вжги-чири-вжги-чирииить!».
«Док» – одиночное щелканье. Продолжается или долго (особенно в начале пения и когда
певец насторожен) или быстро сменяется сдвоенным «даке». Потом – частое «тэкэ» (по
существу, то же щелканье, но тоном выше и мягче), переходящее в слитное тэканье –
щелкоток. За ним следует главный удар «динг» – глоточный звук от быстрого втягивания в
горло языка. Это напоминает хлопанье пробки, мгновенно вынутой из бутылки. Главный
удар – первое звено глухой трели – неотрывно сливается с точением. Именно со звуком
«динг» у певца выключается слух до конца пения. В момент замирания её последнего звена –
«вжги-чирии-ить» – пропадает и глухота.
Замечательно, что в течение четырехсекундной трели глухарь не в состоянии ни прервать
её, ни вернуть свой слух. Грубо потревоженный после главного удара, петух на лету докончит
точение.
Вот и пойми тут причину глухоты! И почему это после главного удара певец не может
смолкнуть, не закончив точения?
Только незнанием этой особенности можно объяснить разговоры о том, что «глухарь
обманывает охотника, прерывая игру на любом её колене».
Дело обстоит проще. Мошник жарко играет, а горячий охотник, волнуясь, спешит к нему
и, не выждав, пока сплошной щелкоток перейдет в точение, торопится шагнуть. Глухарь
сразу же смолкает. Значит, в таком неожиданном перерыве виноват сам охотник. Не надо
забывать и того, что даже в том случае, когда шаги охотника «уложатся» в глухую трель,
напуганный молодой или не разыгравшийся старый глухарь поют с перебоями.
Иногда некоторое время раздается только односложное «док» или «тэк», и на этом всё
кончается. Собираясь запеть, мошник обязательно, хотя бы с промежутками, сдваивает «.тэк-
тэк». Помолчит, и опять слышно: «тэ-тэк». Разыгравшись, глухарь беспрерывно льет песню
за песней, начиная ее: «Тэ-кэ-тэ-кэ-тэкэтэкэтэкэ...» Прерванная игра глухаря, в зависимости
от причин и длины перерыва, вновь начинается со щелканья или тэ-канья...
Стою, значит, и слушаю мошника, поющего впереди меня. А кругом светает. Начинаю
подходить к птице. Ружье у меня за плечом, в руках... палка. Пока в воздухе струится «тэкэ»,
не шевелюсь. Но вот глухарь заточил, делаю два-три шага и на ходу намечаю место для
очередной стойки, чтобы, надежно опираясь на палку, скрытно ожидать следующей трели.
Случается, глухарь вдруг беспричинно смолкнет и «продержит» охотника в
неподвижности одну, пять, десять минут, а то и больше. Попробуй тут устоять! Стоишь-
стоишь, нога затечет в неудобной позе, а переставить её нельзя, раз глухарь молчит. Не
выдержишь, зашатаешься или хрустнешь откуда-то взявшейся хворостинкой – вот и прощай
охота! С палкой в руках – другое дело. Тут сколько угодно выждешь, особенно если
остановишься с уменьем.
Много ли шагов можно сделать под песню?
Затемно и при удобном подходе опытные охотники продвигаются на три-четыре шага. В
ломняке, воде, по ледяной корке – ограничиваешься одним-двумя шагами. Глухая трель
длится примерно четыре секунды; поэтому, идя по непрочному насту или сухому валежнику,
с последним шагом надо сразу же проламывать ногами неустойчивую опору, чтобы стать на
твердую почву.
Сейчас, скрадывая переднего петуха, мне не пришлось прибегать к этому приему, – идти
было мягко. Пришлось только прятаться за деревья и кусты... Обхожу полянку. Лучше пройти
несколько лишних метров, но двигаться скрытно. Неожиданно упираюсь в просеку. Тут уже
деваться некуда. Под глухую трель стремительно мчусь семь-восемь шагов вперед и успеваю
прислониться к сосне на другой стороне просеки.
Подхожу ближе и, стараясь наглядеть певца, ищу его глазами... Вижу! Сначала мое
внимание привлекает большое темное пятно в хвое; приглядевшись к нему, различаю
играющего мошника. Позу его можно представить себе, вспомнив фигуру рассерженного
индюка. Шея и хвост круто подняты вверх, полураскрытые крылья опущены. Только глухарь,
как всякая дикая птица, стройнее и красивее.
В начале песни петух иногда поворачивает голову в стороны, но при точении она у него
обращена вперед. С главным ударом мошник отделяет от туловища опущенные крылья и
топчется по ветке. Разворачиваясь в кроне сосны и распуская крылья и хвост, он задевает и
роняет отмирающие иглы хвои. Слышно и шуршанье перьев от этих движений.
Я стреляю всегда только на коротком расстоянии, чтобы не делать подранка, а сбить
наверняка эту ценную дичь.
Под глухую песню втыкаю в землю палку. В следующую трель, не показываясь из-за
ствола, снимаю с плеча ружье. А глухарь смолк. Обычное явление, когда, пропев ряд песен,
он останавливается. Помолчал, чуть слышно тэкнул, затем снова заиграл. Шагнув в сторону,
чтобы не мешали ветви, бью под песню. Мошник бухнул оземь. Вдруг слышу над собой гул
полета и вижу, рядом на сосну опустился глухарь, – наверно, из молодых. Они прилетают с
утра и сидят молча, слушая игру «стариков». Не дав «молчуну» опомниться, стреляю. Он
зашатался, но не упал. Не тороплюсь со вторым выстрелом... Свалится. И через мгновенье
мошник, действительно, падает. Я стою тихо, ожидая, пока успокоится смолкнувший певец, –
тот, что играл справа.
Осматриваю свои трофеи. У певуна от прилива крови шея набухла и перья на ней от
такого утолщения кажутся редкими, видна между ними кожа. И языка во рту нет: «про-
глочен» – втянут в горло (проглатывание языка связано с особенностями глухариного пения).
У молчуна шея нормальная – тоньше, и перья на ней плотно прилегают к коже. Язык у него
на месте.
Полюбовавшись взятыми мной глухарями, подвешиваю их на широкие ремни через
плечо (так легче нести) и иду к тропинке.
Совсем рассвело. Ещё два мошника заиграли. «Крек», «крек» – изредка доносятся голоса
молодых петухов. Один даже перелетает с таким креканьем. Это единственный звук, который
глухари и на лету издают.
Осторожно удаляюсь, чтобы зря не тревожить птиц.
Внезапно резко и отрывисто «скиркнул» глухарь. Заметив меня, он подал «сигнал»
тревоги. Воцарилась тишина. Скирканье повторилось, его подхватили мошники в разных
концах тока. Заскиркали даже и те, о присутствии которых нельзя было и подозревать. Теперь
в это утро они уже не заиграют; да и завтра больше обычного будут осторожничать...
Утренний ток кончается часам к девяти, в теплынь – раньше. Однако, когда в полдень я
отдыхал на солнечной поляне, то в смешанном лесу, на голой осине, азартно заиграл глухарь.
В стороне сидела на дереве не то глухарка, не то тетёра. Глухарь подпустил меня на выстрел.
4
С половины апреля наступает разгар токов. Поют и молодые петухи, прилетающие сюда
уже с вечера. Оживление вносят глухарки: с рассветом они появляются на току, извещая об
этом громким квохтаньем. В морозный утренник старки показываются на току позже, –
чтобы яйца в гнезде не остыли.
В конце апреля вновь прихожу на подслух.
Задолго до захода солнца на земле запел мошник. Хорошо он оградил себя: с одной
стороны – чистый мох, никак не подойдешь, сразу выдашь себя, с другой – заслоняет певца
густой соснячок.
Солнце зашло, а кругом ясно. Далеко слышен прилет глухарей. В трех местах заиграли и
затихли. Перестал петь и старый петух на земле. Очевидно, заночевал внизу. .
Высоко в небе засветилась луна. Уже ночь, – в прозрачном воздухе чуть прибавилось
синевы.
Мягко ступая по мшаге, направляюсь к ночлегу.
По привычке вслушиваюсь в тишину и улавливаю... точение. Чудно! Всё спит в лесной
глуши, один только глухарь не может успокоиться, песню за песней поет. Около полуночи
смолк...
В два часа ночи возвращаюсь к току.
В бору лунные проточины. Взглянешь над собой – кроны просвечивают, дальше – свод
темнеющей хвои.
А в гуще леса сумеречно...
«Ци...ци...» – проснулась зарянка.
«Тэк!» – едва слышно отозвался ближайший глухарь. «Тэ-тэк!.. Тэ-тэк!» – с
промежутками твердил он. И опять – «тэк!». Помолчал. Начал сдваивать и заиграл.
Не громка глухариная песнь, а своим вкрадчивым шёпотом наполнила лес.
Затоковали и молодые. Некоторые пели робко, с частыми перемолчками, но по-
настоящему. А иные принимали игровую позу невпопад со своим токованьем, и пение у них
не налаживалось. На заре удалось подсмотреть, как один начинающий петух делал «пробу».
Часто-часто затэкает, а хвост не раскроет, пустит сплошной щелкоток и хвост распускает
веером, но вместо глухой трели издает креканье со скрипом. Другой первогодок хрюкал,
забавно ворочал шеей или, наершивая на ней перья муфтой, пригибал её к ветке – точь-в-
точь, как домашний петух перед дракой.
Затаившись у осины, наблюдаю глухарей. Вот мошник в пылу игры семенит ногами,
бежит в мою сторону с трелью «вжги-чири...» и, заканчивая её, с грохотом подлетает. Петух,
как говорят охотники, поет «на полу». С такой же «музыкой» приближается второй. Вдруг
соперники смолкли и бросились навстречу друг другу... Ударились и отпрянули. Схватились
клювами за шеи. Таскают один другого и немилосердно лупят костистыми сгибами крыльев.
Следы такой драки надолго остаются у бойцов в виде выдранных перьев и ссадин. Не
выдержал мошник, который был послабее, вырвался и побежал, вихляя хвостом. А
победитель, торжествуя, запел.
Пробую подойти к нему на выстрел, не удается, – улетает. В редком лесу заметили мое
движение и другие мошники и тоже разлетелись.
Но так как глухари здесь ещё мало пуганы и ток был в разгаре, я решил подождать часик,
– что будет дальше.
Через некоторое время петухи стали возвращаться. Только я их уже не тревожил, а
направился к мошнику, одиночно игравшему в конце тока... В зеленоватой куртке иду по мху.
Уже недалеко осталось, а прятаться не за что. Глухарь смолк. Стою боком к нему (так больше
сходства с пнем) и выжидаю. К неподвижным предметам птица быстро привыкает. Всё же
осторожный глухарь, хотя и не распознал опасности, но перелетел на вершину большой ели,
окруженной другими деревьями, и опять заиграл. Тут-то уж нетрудно было взять его.
На другую ночь к утру небо захмарило.
Я наметил глухаря на окраине тока. Пел он с перерывами. Подзадориваю его голосом
матки. Помогло: даже ближе подсел он на толстую ветку широченной сосны, и так
разошелся, что не переставая точит. Вдруг хлынул сильный дождь. Мой певец продолжал
токовать, только хвост опустил, как это делают куры в дождливую погоду. В такой позе он и
достался мне.
Видел я поющего на земле мошника и в короткую снежную пургу. Но длительное
промозглое ненастье, холодные ветры, особенно ранней весной, расстраивают ток. В хмурое
утро, перед резким изменением погоды к худшему, случается, что глухарь лишь «крехает».
Средина мая. Березняки кудрявятся душистой листвой. Цветет фиалка, и папоротник
раскручивает свои листья-завитки...
Отыграли мошники. Да и пора, – ведь осина распустилась, а это уж верный признак
прекращения токов.
Глухарки не покидают гнезд, петухи вяло и недолго поют на деревьях. При этом они всё
реже раскрывают веером хвост.
5
Много лет посещал я знакомый ток. Много занятных случаев сохранила мне память.
Ранняя теплая весна. В предутреннюю темень иду по мху так тихо, что сам не слышу
своих шагов. Вдруг позади заиграл глухарь. Хочу вернуться назад, но в этот момент и
впереди запел мошник. К нему и крадусь. Создается впечатление, что птица токует на земле.
В темноте приближаюсь к ели. Глухарь совсем близко, но песня звучит с разных сторон. Стоя
под елью, пытаюсь определить, где же он точит? Высунусь справа от ствола – слышится в
одной стороне, выгляну слева – уже с другого места доносится трель. Продвинусь вперед –
песня звучит за моей спиной. Ага! Петух играет на ели у меня над головой, а обманывает
меня... глухариный хвост. Плотный и упругий, при поворотах певца он отражает звучание,
давая ему разные направления.
Всё мое внимание приковано к ели. Во мраке лапчатых веток ничего не разобрать.
Мошник не смолкает. Надо бы подождать рассвета, но мне не терпится... У самой вершины
что-то чернеет. Целюсь – мушки не видно. Подвожу стволы снизу. Как только они сравнялись
с черным пятном, я, одновременно с главным ударом певца, нажимаю гашетку. Прогремел
выстрел, глухарь... допел трель и смолк. Значит, я не туда стрелял.
Вспышка огня испугала мошника: он затих, ещё не понимая, что произошло.
Где ж он таится?
Опять не выдерживаю, обхожу ель, стараясь высмотреть замолчавшего глухаря. Мошник
отлично слышит шаги, но густая хвоя скрывает мои движения, поэтому лететь в сумраке, без
крайней нужды, он не решается. Заслышав шум, но не разобравшись в причинах его, он, как
это часто случается с глухарями, отсиживается в укромном месте, выжидая, что дальше
будет.
Но я заставил-таки петуха выдать себя, – стукнул по ели рукой, всполошился глухарь и
загремел на взлете.
Рассветало. Издали доносилось точение первого глухаря. Не успел я подумать о нем, а он
тут как тут. Прошумел мимо, опустился на дерево рядом и сразу же заиграл. Оказывается,
там, где он раньше сидел, была моховая слякоть, а с рассветом певец обычно вниз спускается.
Вот и потянуло его к сухой гриве.
Подхожу к нему... Надо было бы сбоку зайти, где ни одна веточка не заслоняла птицу. Но,
рассчитывая на отличный бой ружья и близость, стреляю в зоб, прикрытый венчиками хвои.
Всё же полетел мой глухарь, только вскоре забил крыльями. Значит, упал где-то. Тут уж надо
спешить, а то не найдешь. Бегу к нему. Поднялся мошник на ноги – и наутек. Догоняю.