Ну теперь – шипи не шипи – не запугаешь! И шутить с тобой не буду. У меня с гадюкой
разговор короткий – нельзя давать ей пощады...
Нетрудно было догадаться, как змея очутилась в гнезде.
Ползла гадюка, извиваясь и чуть шелестя травой. Щеврицы подняли тревогу, но она
подобралась к гнезду и быстро выбросила голову вперед; в этот момент показался я. Тут уж
гадюка поспешила укрыться от страшного для нее человека. Она мгновенно умеет спрятаться
в траве, в трещинах земли, под корнями. При виде меня змея и уползла в гнездовую ямку,
схоронилась там под лотком из сухой травы, а потревоженные этим щеврята выскочили из
гнезда...
НА КАБАНА
В Прикаспии, как и на Северном Кавказе, есть места, где сады и огороды,
расположенные за селами, порой вплотную подступают к камышам и дикие свиньи иногда
заходят даже в виноградники.
Как-то в конце леса встречает меня дед Степан, колхозный сторож, и просит:
– Убей кабана! «На заседках» подкараулишь этого старого одинца-секача. Я покажу.
Надоел он – по ночам шкодит. Вчера забрался под яблони, собрал опадыши. Сегодня надо
ждать его в огурцах: две ночи подряд в то же место не придет!
Свободного времени у меня вдоволь, – мой отпуск только начался, и предложение деда –
как нельзя более кстати.
Захожу к старику. Показывает он мне «работу» секача. Почесался кабан о яблоню,
тряхнул ствол – посыпались сочные, в красных полосках, яблоки. Вот и еда ему. Идем
дальше, к абрикосовым деревьям. Ветви густо усеяны желтыми плодами с румянцем на бо-
ках... Из-под деревьев убегает выводок фазанов. Дед остается тут, а я держу путь к овощам,
за канаву. Под ногами не видно углубления – затянулось колючими зарослями ежевики;
развернешь их, а там висят черные с синевой ягоды – вкусней северной земляники. Прыгаю
через ров в огород... чуть не на фазана. Столбом взлетает золотистый петух, быстро машет
короткими крыльями. Эта птица полагается главным образом на проворство своих ног и,
потревоженная, убегает, но сейчас она взлетела от моего прыжка.
На огороде не только огурцы, есть и тыквы, и дыни; по краям – помидоры. Залезаю в
курень, проделываю щели в хворостяных стенках. Устраиваю сиденье. В ожидании кабана
принимаюсь за дыню.
Солнце зашло. Угасла вечерняя заря, и померкло всё кругом. Заискрилось звездное небо.
Всплывает огромная красная луна; чем выше, тем меньше и желтее становится ее шар.
Звёзды уже не искрятся, – светлячками мерцают. От верб падают длинные тени. Гудят
комары.
С вечера не жди кабана, в глухую полночь явится. Дремота одолевает. Из села доносится
звон. Часы бьют одиннадцать. Опять дремлется. Стараюсь не спать, отгоняю комаров. Сидя,
наклоняюсь к щели...
Вот так здорово! Как же я прозевал? Под вербою колыхнулась темная масса.
Шевельнулся зверь. Да это свинья! Возле нее поросята... Прилаживаюсь с ружьем ближе к
щели. Эх, неудачно получилось, – треснул сухой сучок! Тихо хрюкнула свинья. Как по
сигналу, замерли поросята, затаились в тени. Неподвижен воздух, – трудно меня учуять.
Вслушиваются...
«Ну, – думаю, – пропала охота! Зверь будет терпеливо стоять, пока не разберет, в чем
дело».
И мне приходится ждать, – не стрелять же в неясное пятно! Пробило двенадцать... час...
Занемели ноги, стали как чужие... Больше невмоготу сидеть в напряженной позе. Однако моя
выдержка победила – всё-таки я пересидел: успокоилась матка, хрюкнула мягко, и
закопошились поросята, забегали, возятся с тыквой – пытаются раскусить ее.
На помощь приходит мамаша. Носом поворочала тыкву, наступила ногой на неё, да как
хрустнет зубами...
Подходящий момент! Бесшумно вставляю в щель куреня стволы. Хочу стрелять с колена.
С усилием пытаюсь переставить одеревяневшую ногу, но, не подчиняясь мне, она падает, как
обрубок. Я валюсь плечом на стенку. Затрещал курень. Резко гукнула свинья, и – как не
бывало выводка, – исчез. Прошумел где-то в камышах и смолк.
Поохотился!.. Иду к деду. Не успеваю и рта открыть, как слышу:
– Сам знаю! Не сумел пересидеть её. Ноги у тебя занемели, неладно уселся. Надо заранее
удобно устраиваться. Хочешь, чайку согрею?
За чаем старик утешает меня:
– К тебе, на огород, приходила гуртовая. Напугал ты их так, что нескоро сюда явятся. Вот
кабан – того жди завтра на винограднике.
Вечером я опять у деда Степана. Рядом с белой хатой у него вышка. На больших ветвях
старой яблони целое сооружение, положены жерди, а на них настланы камыш и осока.
Отсюда Степан Егорович всё видит. Здесь он и отдыхает.
Три года назад заложил дедусь молодой фруктовый сад. С увлечением помогали ему
пионеры-мичуринцы, приехавшие из города в лагерь.
Ровными линиями тянутся яблоньки. Каждое деревцо подвязано к колу мягкой мочалой,
чтобы прямей росло. Вся посадка хорошо прижилась. И немудрёно: дед – опытный садовод.
Для посадки выбирал саженцы без всякого изъяна – с прямыми стволами, с хорошими
мочковатыми корнями. Потому всё и принялось.
Посидели мы у вышки, побеседовали.
Дождавшись луны, отправляюсь на заседки. Глубокая канава отделяет виноградники от
камышей. В весеннее половодье этот ров не дает воде затоплять сады.
Лежу в тени, под кустами виноградных лоз, поддерживаемых жердями. Над головой
висят кисти ягод. Тут найдешь любые сорта винограда – черный, белый, алый.
Впереди меня, за валом, начинаются камыши. Старик говорил, что «здесь самый выход
зверя» через отлогое место канавы...
Откуда-то появился русак. Прыгнул и прижался к земле возле ружья. Меня не заметил.
На обоняние свое заяц не полагается, а я не шелохнусь. Сел косой, поводил ушами. Лапкой
тронул усы, пригладил голову. Ткнул носом в сталь стволов и испугался. Как махнет в
сторону!..
Жду кабана. По моему расчету, ещё не время ему выходить, а камыши потрескивают.
Беру ружье, подползаю к тутовому дереву на валу. Отсюда виднее и удобней стрелять...
Ломится, необычайно смело идет кабан. Слышится, будто фукнул носом. «Продувает
болотный дух, чтобы лучше чуять», – вспоминаю слова деда о повадках кабана...
Треснула камышинка... В тростнике показались неясные очертания крупного зверя... Раз
за разом стреляю – посылаю две пули. Быстро перезаряжаю... С хриплым мычаньем зверь
тяжко валится.
Перестал кабан шевелиться, и я осторожно приблизился к нему. Всматриваюсь: бычок!
Обыкновенный, годовик!..
Дед Степан долго смеялся надо мною, потом откашлялся, отдышался и, глядя на мой
удрученный вид, успокоил:
– Этого бузивка уже давно ищут. Отбился от стада. Правление решило зарезать его на
мясо и отправить на полевой стан колхозникам. Давай сейчас, по холодку, свежевать его, а
утром отправим.
Не ждал я такого счастливого исхода.
Кабан больше не показывался, но скоро прошел слух, что он объявился у водяной
мельницы. Днем и ночью вращает протока огромное колесо. С шумом падает, плещется вода.
А кабану это и надо: людям не слышно, как заберется он и хозяйничает у мельника
Поликарпыча то на бахче, то в винограднике.
Приглашает меня к себе в гости Поликарпыч и убеждает:
– Обязательно убьешь кабана! Он днюет недалеко – на острове. У тебя и ружье хорошее
и кобель злой. Возьми и моих собак. Найдут – поднимут его. Мне самому в эти дни не
выбраться. А случится у тебя неудача, так через недельку-другую, в досуг, вместе сходим.
Правду сказал Поликарпыч, – ему теперь некогда. У него на мельнице сейчас большой
завоз. Поликарпыч – мастер сортового помола зерна. Из его белоснежной крупчатки
выпекают такие пышные паляницы и пироги, что колхозницы не нахвалятся мукой.
С обеда беру своего гончака да прихватываю двух мельниковских бывалых дворняг и – в
камыши. Охота удалась, только... без выстрела, и на другого кабана... Мой Гудай зло взял: не
успел сунуться в камыши, как подхватит, лишь треск пошел. Годовалый кабан, или, как здесь
говорят, «подсвинок», копался в сладких корнях и, вспугнутый собакой, кинулся в глубь
тростников. Откуда-то вынырнули дворняги. Наклонив к следу головы и задрав хвосты, они
пронеслись мимо меня на голос гончей... Лай смолк, зато, «как резаный» завизжал
подсвинок. Со всех ног бегу туда... Псы, растянув кабана, прочно держат его на месте: Гудай
– за самый пятачок на рыле, одна дворняга вцепилась в ухо, другая – тянет за заднюю ногу.
Боясь задеть собак, я не стрелял, а приколол подсвинка.
Старый секач продолжал свои набегу. Скоро вернулся с полевых станов Фомич –
председатель колхоза – и дал задание:
– Убить кабана! Что смотрят наши охотники?
Отправились мы втроем: дед Степан с шомполкой, Поликарпыч с берданкой и я с
централкой. С нами Гудай. Медленно идем по сырому болоту. Нас окружают плотные
заросли. Под ногами сплошной переплет корней. Дикие свиньи беспрепятственно шныряют в
такой трущобе. Их длинное, вначале узкое, потом расширяющееся рыло легко вонзается в
самую гущу и, как клин, раздвигает камыши.
Наш дед только кряхтит, но, верный своей веселой натуре, балагурит:
– Тебе, Поликарпыч, впереди бы держаться, путь нам указывать. Вишь какой ты –
головой торчишь над камышами!
– Нет уж, Степан Егорович, тебе почет, – ты, как трактор, дорогу нам проложишь!
Действительно, дед хотя ростом и невелик, зато широк в плечах и круглый такой.
Камыши поредели, пожелтели их мягкие махалки. На рогозе черно-бархатные
султанчики. Местами – густая серая осока.
В стороне громко залаял Гудай.
Осторожно приближаемся. Не замечая нас, вековечные между собою враги сражаются
один-на-один. Зверь пытается скрыться, а собака не пускает его...
Кабан на ходу быстро оборачивается и яростно наскакивает на гончака, пробуя отогнать
его. А тот отпрянет и опять смело кидается, хватает кабана за ноги, старается осадить его. Из
куста осоки зверь свирепо следит за собакой. Вдруг стремительный скачок, взмах клыком, –
но гончая, ловко увернувшись от удара, снова злобно нападает, а кабан, стряхнув срезанный
камыш, опять в осоке. И всё это длится один миг!
Готовый к натиску, зверь в бешенстве пыхтит, наблюдая налитыми кровью глазками за
собакой, чавкает челюстями.
Грохнул из шомполки дед Степан. Дым рассеялся, а кабана нет. Гончак обнюхивает кровь
на осоке.
Пошли следом. Первым – Гудай, за ним – старик со взведенным курком на шомполке,
замыкает шествие Поликарпыч. Я – сбоку. Но секач перехитрил нас: обрезал круг и вернулся
на свой след. Затаился в осоке, а ветерок не шелохнет. Из-за куста – внезапный бросок зверя!
Пес летит в ноги дедке! От неожиданности у того – выстрел вверх, а сам дед упал.
Поликарпыч не успел выстрелить и тоже скорее навзничь. Он знает, что при неустойке это
спасительный прием: кривыми клыками кабану не задеть плотно прижавшегося к земле
человека, особенно если он лежит хотя бы в незначительном углублении.
Кабан проскочил Степана Егорыча, а Михаила Поликарпыча притоптал передними
ногами, взмахнул клыком вдоль его спины и – бежать. Накоротке бью жаканом под лопатку, –
так и перевернулся зверь!
Осторожно поднимаются мои друзья. Поликарпыч с переполоху не может дух перевести,
уж очень быстро всё обернулось. Осматривается, ждет ещё нападения. А дедушка Степан,
глядя на мельника, смеется:
– Как он тебя расписал!
Ватный пиджак Поликарпыча на спине располосован на две половины.
Отдышался Поликарпыч, и сразу вернулась к нему его деловитость: осмотрел кабана,
подергал за ногу, – определил вес. Обсудил, как лучше вывезти тушу. Потом вынул из
кожаной сумки сало и бутылку виноградного вина.
– Хозяйственный ты мужик, – смеется дед, – под кабаном уберег добро. То-то ты и падал
на живот, чтобы прикрыть сумку!
В ЗЕМЛЯНИЧНИКЕ
Лесная земляника – первая ягода, всё лето её собирают по вырубкам. Зреет она на солнце
и сладким соком так наливается, что, раскрасневшись, даже лоснится и поблескивает в траве.
На восходе, росистым утром, прихожу на земляничник. Рядом в березняке заквохтала
тетёрка. Сажусь на пень в редкий куст иван-чая и затихаю...
Чуть вздрагивают и покачиваются травинки... На прогалину вышла тетёрка,
настороженно остановилась. За ней высыпали тетеревята с мокрыми хвостиками и
накинулись на ягоды, торопясь и перехватывая их друг у друга. Старая птица недоверчиво
всматривается в меня острым глазком. Я не шелохнусь, и она, не пугаясь, проверяет; хотя я
одет в защитное, но она помнит, что в этом кустике раньше не было высокого «пня». Я
замираю в неподвижности, и подозрение тетёрки постепенно угасает. Успокоенная, она на-
чинает клевать землянику, но и срывая её, не выпускает меня из поля своего наблюдения, то и
дело вытягивая шейку. В один из таких моментов мы встретились взорами: я поднял веки, и
тетёрка своим темным глазком уставилась в мои глаза. Я застываю, не шевелясь и затаив
дыхание, и птица без тревоги созерцает мой неподвижный взгляд; но тут я не вытерпел –
моргнул. С тревожным коканьем встрепенулась тетёрка. Шмыгнула в березняки. Цыплята
сразу же запали на месте и стали мало заметными. Не найдешь их, затаившихся!..
Из зарослей послышалось мягкое квохтание тетёрки Цыплята ответили посвистываньем
и побежали к матери.
Там, где пробежали тетеревята, на седой от росы траве остались зеленые полосы.
В следующий мой приход встреча в земляничнике была иной. Сижу на пне и жду, не
появится ли выводок. Гляжу, шевельнулась трава и крадучись высунулся черный тетерев-
самец. Из густых зарослей, где он таится во время линьки, тетерев пришел на ягодник.
Заметив силуэт необычного «пня», но ещё не разобравшись, в чём дело, косач спрятался за
ствол дерева и оттуда чуть выставил голову, посматривая на меня.
Тетерев куда осторожней доверчивой тетёрки: почуял неладное и быстро удрал.
С УДОЧКОЙ
Бурная речка Каменка. Не зря назвали её так: берег и дно русла загромождены валунами.
По каменным уступам вода несется с оглушительным шумом, и невольно удивляешься,
откуда у маленькой речушки такая прыть. А сколько у неё извилистых поворотов! Напрямик
пройдешь – два километра, а речкой выйдет пять. Хоть и мала речонка, а чтобы взглянуть
снизу на берег – запрокидывай голову, так высоки кручи.
Путь Каменки лежит между хвойником и чернолесьем, а рыба любит держаться у
заросших берегов. Да ещё какая рыба! Есть и хариус и форель. Про ельца с окунем и
говорить не приходится. Вода в Каменке ключевая, студеная; значит, обитает в ней и налим.
Ельцы больше по песчаным отмелям водятся. Стайки небольших темнозеленых окуней с
красными и желтыми плавниками гуляют в омутах. А те, что покрупнее, тех не заметишь, – в
глубинах скрываются. Налим показывается только ночью, днем ищи его в норе под обрывом
или под камнями. Под камнями и корягами днюет и форель. На зорьках появляется она на
перекатах, но случается, и днем выскакивает из засады за добычей. Хариус любит держаться
у перекатов, выше и ниже их; он сам указывает свою стоянку, – то и дело слышатся всплески
– мошек ловит.