С замужеством у Анны, казалось, еще больше прибавилось энергии.
— Мужик в дом — у бабы голова кругом, — щуря глаза от смеха, ласково ворчала Марфа Ивановна, когда сноха с приходом Николая усиливала суету по хозяйству.
Анна любила мужа ровной, непоколебимой любовью. Его лицо мягких очертаний, с карими, спокойно доверчивымк глазами под густой, почти непрерываемой у переносья темной зарослью бровей, казалось, не был ничем примечательно.
Но стоило Николаю рассмеяться или с кем-нибудь, заспорить, — и резкая, широкая улыбка удивительно преображала его лицо: оно становилось сильным, волевым и по-настоящему красивым. Улыбка выдавала его характер.
Иногда Николай приходил с работы мрачный. Анна уже по каким-то едва уловимым переменам в первых, обычно неторопливых и твердьж шагах догадывалась о его настроении.
«Повздорил с кем-нибудь?» — быстро спрашивала она, заглядывая ему в глаза.
Николай отвечал слабой улыбкой, внутренне изумленный ее проницательностью.
— Признавайся, ведь на душе кошки скребут!
Он сдавался и выкладывал все разом. Рассказывал ей о своих сомнениях и неудачах. Она утешала его добрым словом, простым и умным советом.
Преграды становились не столь уж непреодолимыми, на душе светлело, будто в доме, когда поутру открывают ставни...
...В полночь резко завыла сирена.
Анна быстро накинула на плечи шерстяной платок, разбудила сына и свекровь. Вое трое, дрожа от озноба, торопливо вышли на улицу. Город стоял молчаливый и сумрачный. Где-то далеко ухнуло два взрыва, потом, захлебываясь, зачастила зенитка...
Спустились в бомбоубежище. В подвале стоял длинный стол и сбитые из досок скамьи. В тусклом, дрожащем полумраке от крохотной коптилки Анна узнала знакомых — старика-профессора с женой и семнадцатилетней дочерью, корреспондента спортивной газеты с матерью, у которой от волнения тряслась голова.
Дети, разбуженные стрельбой, жались к матерям, прислушиваясь к глухим голосам взрослых.
— Война будет короткой и страшной, как электрический разряд, — оказал корреспондент, выщелкивая зубами от холода.
Старик-профессор, которого жена и дочь так укутала одеялом, что видны были только его очки, медленно возразил:
- " — Молодой человек, война не футбольный матч, где борьбу венчает свисток судьи да, на худой конец, раэбитая коленка вратаря. Чтобы свалить фашизм, потребуется не одна, а, может быть, тысяча битв, причем в сравнении с каждой грандиозные побоища древних, скажем, Канны или Фермопилы, покажутся невинною игрою. Вот и прикиньте, сколько календарных листов перелистает ветер войны!
В подвале было сыро и холодно. На стенах и потолке качались черные тени..,
Маляры возвращались с летучки.
— Силы в нем, проклятом, немало. Всю Европу, гляди, на колени поставил! — заметил Саша Воробьев,шедшему рядом с ним коренастому рыжебородому дяде Володе.
— Слабо, стало быть, Европа-то на ногах держалась!— ответил дядя Володя, укоризненно вглядываясь в худощавое, в густой россыпи веснушек лицо Саши, будто перед ним была caiMa Европа, так недостойно встретившая удары врага. — А про Гитлера я тебе скажу: силы «много, да ума — не очень... Не обожрался бы!
— Ну, сшиблись мы теперь. Насмерть сшиблись! — проговорил Саша.
— Насмерть! —тихо, с внутренней силой сказал дядя Володя. Большие голубоватые глаза сверкнули гневом.— Смерть — ему, Гитлеру. Пускай пожнет, что посеял. А нам жить надо, мы землю под большую жизнь оборудуем. — Он повернул к Саше широкое, просветленное воспоминанием лицо.
— Слышь-ко! В пятнадцатом году я был в той самой дивизии, которую царские интенданты
палками замест винтовок вооружили. Приехал к нам генерал.
«У врага придется доставать оружие, братцы... — говорит,— выручайте. Не раз выручали вы Россию. Верю, что и на сей раз будет так!»
Говорит, а сам — хмурый, седой ус жует: обидно ему, что с дубиной лдти в бой приходится. И что же ты, Сашка, думаешь? Достали мы винтовки. У противника достали! Русское наступление половодьем тогда разлилось по всему фронту.
Генерал нашу дивизию сызнова приезжал. Веселый, приветливый. «Что, говорит, братцы, выходит, мы дубинкой немцев побили?!»
— Неужто правда?—удивился Саша.
— Правда. Дубинкой побили. А теперь у нашего солдата и самолет, и танк, и пушка, и весь народ за спиной!..
Всю ночь заседал партийный комитет. Составлялся план убежищ, камуфлирования заводских корпусов. Проверяли списки санитарных дружин, выделяли ответственных за противовоздушную обороиу цехов.
Когда решены бьми все вопросы, поднял руку член парткома мастер Быстров:
— Не пойму я, товарищи, одного. Вот мы расписали все честь по чести, людей расставили, санитарок выделили. Правильно! А под ложечкой сосет — не все, не главное это, товарищи! Главное — продукция «наша, а мы о ней ни полслова. Так мирный «примуаж» и будем выпускать? — волновался он.
— Нам дадут задание, товарищ Быстров, — медленно ответил главный инженер Солнцев, подняв на Быстрова холодноватые серые глаза.
— Значит, будем ждать указаний сверху, Александр Иванович? — спросил мастер. Его темное лицо налилось кровью.
— Быстров прав! — заговорило сразу несколько человек.
— На нашем самолете не больно навоюешь.
— Тише! Давайте соблюдать дисциплину,—устало произнес секретарь парткома Гусев. У него были красные, воспаленные глаза.
— Слово имеет Солнцев.
Александр Иванович поправил сползший набок галстук и, обидчиво скосив глаза на Быстрова, начал:
— То, что предлагает здесь товарищ Быстров, имеет одно название. Это название — анархия. Правительство, сообразуясь с мобилизационным планом, даст соответствующие распоряжения, и наша задача будет заключаться в том, чтобы точно их выполнять. Поймите, товарищ Быстров, что с нашей-то колокольни не видать...
— А с нашей, — перебил его Быстрое, — с государственной колокольни, Александр Иванович, — видать!
Выходит, что пока правительство не даст задания, мы будем сидеть на печке? Не-ет, милый товарищ, мы так работать непривычны. Надо прийти к правительству и сказать: вот, что мы можем дать Родине в лихую годину!
Спор неожиданно прервала сирена. Репродуктор завыл у самого уха Гусева. Ое вздрогнул, потом застыл, прислушиваясь к вою сирены.
— Воздушная тревога!
Гусев дернул головой, будто стряхивая с себя оцепенение, и хрипло сказал:
— Спокойно, товарищи. Заседание продолжается...
...Лучи прожекторов торопливо шарили в небе. Высоко в разрыве облачности конец длинного светового меча коснулся серебряного силуэта юнкерса. Потом туда устремились еще два светящихся меча, и в их скрещении вспыхивали холодным белым огнем все новые и новые юнкерсы.
Загрохотали первые взрывы. Гитлеровцы били по аэропорту в трех километрах от завода.
«До Петроградской стороны им не добраться», —- успокаивал себя Николай. Он позвонил домой. Никто не отвечал.
«Ушли в бомбоубежище», — подумал Николай и почувствовал, как больно сжалось сердце.
Глава третья
Николай пришел в сборочный цех. Рабочие присоединяли хвостовое оперение к длинному фюзеляжу, приготавливали к сборке крылья. Постепенно обрастая крыльями, расчалками, обтекателями, самолет приобретал привычный подтянутый вид.
«ПО-2»! Кто не знает этой маленькой машины инженера Поликарпова, на которой учились летать многие тысячи людей. Сколько юношей, решавших посвятить себя отважной профессии летчика, впервые с трепетом ощупывали ее звонкие крылья, садились в неприхотливые кабины.
Как спокойная, неноровистая и умная лошадь, она терпеливо прощала им ошибки, а люди привыкали к капризной воздушной стихии, смелее и увереннее держали ручку управления. В колхозах к еей подвешивали опрыскиватели, и она целыми днями носилась над полями, борясь с сусликами и саранчой. В инььх местах на ней ухитрялись даже сеять. Она быша трудолюбивой и нетребовательной, эта небесная лошадка...
Слова Анны о самолете, который подбирал раненых на поле боя, натолкнули Николая на мысль об использовании самолета «ПО-2».
Санитарные самолеты имелись и раньше. Но они или требовали для посадки и взлета заранее подготовленных аэродромов, или поднимали на борт только одного раненого. Николаю припомнился эпизод из финской войны.
В крупном воздушном бою подбили два наших скоростных бомбардировщика «СБ». Летчики с уважением называли «СБ» — «Софьей Борисовной». Экипажи выбросились на парашютах в районе большого лесного массива. Надо было немедленно спасти товарищей, пока не подоспели к ним финские лыжники. И вот с ближайшего аэродрома вылетели два «ПО-2». Летчики разыскали подбитые «СБ», сели бог весть какими путями и, привязав товарищей к крыльям, вернулись на свою базу. Все обморозились, некоторым пришлось ампутировать пальцы, но все же люди были спасены.
«Это была случайность», — решил Николай, думая о том, нельзя ли приспособить самолет для перевозки раненых.
«Случайность — одна из сторон закономерности!» - упрямо усмехнувшись, возразил он себе.
Николай долго ходил вокруг самолета, задумчиво барабанил пальцами- по туго натянутой перкали крыльев".
Потом он поднялся в конструкторский отдел и до полуночи пересчитывал аэродинамические и летные данные самолета в новом, задуманном им варианте.
Налет гитлеровцев оторвал Николая от работы, и он выбежал на балкой. Отсюда было видно, как горели ангары аэропорта. С равными промежутками разрывались бомбы. Земля вздрагивала, выбрасьввая вверх огневые вихри.
— Что делает, сволйчи! — кричали внизу,
— Ух ты! Полыхнуло! —сдавленными голосами перебрасывались рабочие. Тихо плакала какая-то
женщина.
— Я живу там рядом, — всхлипывая, пояснила она.
Оглушительный треск разрыва зенитного снаряда раздался над заводом.
— Укройся, зашибет! — крикнул кто-то, и все бросились в цехи. В ту же минуту на заводской двор и здания цехов посыпались зажигательные бомбы. Они падали во многих местах, шипя и выбрасывая белые струи огня.
Рабочие заметались по двору, кричали пожарников.
Иные не знали, как бороться с «зажигалками», и боялись к ним подступиться, ожидая взрыва.
Несколько «зажигалок» упало возле эмальки.
Маляры отбрасывали их длинными шестами.
— За хвост ее бери! За хвост!—громче всех заливался дядя Володя, размахивая шестом.
— Храбрый... языком балабонить, — заметил кто-то беззлобно.
— Где ему! Он курицу, и ту за хвост не поймает! — не упустил случая подзадорить старика Саша
Воробьев.
— Эх, в нос те комар! — крикнул дядя Володя, торопливо натянул брезентовые рукавицы и, схватив бомбу за «хвост», понес ее в выпгянутьих руках к пожарному ящику с песком. Его широкое, с всклокоченной рыжей бородой лицо было полно ярости...
Дядя Володя уже сунул «зажигалку» в песок, когда неожиданно вспыхнули пропитанные лаком рукава его тужурки.
Саша кинулся к старику, повалил его на землю в Прикрыл своим телом. Рабочие стали засыпать «зажигалки» песком, потом погасшие, но не остывшие бомбы бросали в воду. С шипеньем поднимались белые столбы пара.
— Ах ты, очумелый! Да разве ж можно... бомбу.., руками!—с сострадательной укоризной бранил Саша дядю Володю, которому сестра перевязывала руку.
Юнкерс сбросил зажигательные бомбы и ушел, видимо, испуганный залпами тяжелой зенитной батареи, расположенной у завода.
Все прислушивались к удалявшемуся рокоту мог торов.
— Ушли! Будто ушли... — неуверенно проговорила работница, которая беспокоилась за судьбу своего
— Помолчи ты! Затараторила, сорока... — прикрикнул на нее дядя Володя, потом, прислушавшись, убежденно сказал:
— Ушли.
Работница громко заплакала.
— Ишь, развезло бабу, — простодушно удивился дядя Володя. — Раньше-то чего не ревела?
— Раньше... страшно было! — еще больше дала волю слезам женщина.
Когда тревога улеглась и стало бледнеть предрассветное небо, Николай, проходя в деревообделочный цех, услышал хрипловатый басок дяди Володи:
— Был со мной в армии такой случай. Сбросили австрияки бомбу на главный наш штаб. Уткнулась бомба носом в землю и — молчок! — ни тпру, ни ну. А бомба огромная, весом пудов на шесть, не меньше. Призывает меня к себе сам генерал и говорит:
— Послушай, братец, разгадай шараду: взорвется она, любезная, или нет?
Походил я возле нее, понюхал и говорю:
— Дозвольте, ваше превосходительство... имею свое соображение.
— Валяй, — говорит.
Обкопал я вокруг бомбы землю, вывернул взрыватель, взвалил бомбу на плечи и понес к оврагу...
— Постой, постой!—перебивает его неверящий Саша. — Бомба-то в шесть пудов весом была?
— Ну и что? — не сдается дядя Володя. —А я каким (молодцом был, знаешь ты? Ну вот, только я смахнул ее в овраг, а она ка-ак ахнет!
— А взрыватель? — кричит Саша под общий хохот.— Взрыватель-то ты забыл обратно ввернуть!..
Николай рассмеялся. Он знал старого маляра дядю Володю, который любил прихвастнуть, но все прощали ему эту слабость...
На верстаках, отдыхая, сидели рабочие.
Николай поздоровался и подошел к мастеру.
— Я хотел попросить вас...
— Слушаю,—насторожился мастер.
— Мне надо сделать... два огурца... в человеческий рост.
— Два огурца? С каких это пор огурцы перестали расти на огородах и перекочевали в столярный цех?
— Нет, я серьезно. Кабины, по форме напоминающие огурцы.
Николай вынул карандаш и стал чертить эскиз на фанере, сложенной в штабель около верстака.
— Внизу деревянное основание из брусков и фанеры, каркас из тонких реек и стрингеров. Все это
обтягивается авиационным полотном...
— Позвольте спросить, Николай Петрович, к чему «огурцы» вам понадобились? — уже сердито спросил мастер.
— Я хочу их установить на крылья нашего самолета. Вот здесь мы сделаем полозки и будем вдвигать носилки.
— Возить раненых? — догадался мастер. Его глаза заблестели.
— Да, — ответил Николай шопотом.
— Ребята! — закричал вдруг Быстров. — Ребята!
Николай Петрович изобрел....
Он не договорил и, схватив Николая за плечи, привлек к себе.
— Спасибо! Рабочее спасибо тебе, Николай Петрович!
Быстров не замечал, что стал звать Бакшанова на «ты».
— Только вот насчет наряда... — замялся Николай.— Может быть, ничего еще не получится. Так я... заплачу.
— Что вы! — покраснел Быстров. — Да разве ж... Ах ты, мать честная!
— Ну, ну, я не хотел вас обидеть,—быстро проговорил Николай.
Мастер дал задания нескольким рабочим. И вот тонко запел уже рубанок, купаясь в белой пене стружек...
Быстров вызвал из малярки дядю Володю. У него была перевязана правая рука.
— Маленькая бомба оказалась норовистей шестипудовой? — шутливо спросил Николай, здороваясь со стариком.
— А вы откуда знаете? — удивился дядя Володя. На работе он называл Николая на «вы», подчеркивая этим, что дружба с его отцом, Петром Ипатьевичем, не мешает ему уважать начальство.
— Кто на заводе про твое знакомство с генералом не знает! — съязвил Быстров, закладывая в загибочный пресс стрингера для каркаса.
— Дядя Володя, как только стрингера обтянут полотном — покроете их сначала бесцветным, а затем зеленым эмалитом. Вы, вероятно, не сумеете одной рукой? — спросил Николай.
— Я не сумею! Да я левой рукой весь график сделаю!
— Ну, хватил! — засмеялись рабочие.
Утром кабины были готовы. Темиозеленые, остро пахнущие эмалитом, они действительно напоминали бутафорские огурцы. Николай лег на носилки, и рабочие по полозкам вставили их в кабину: Задняя крышка захлопнулась. В кабине стало темно и душно.
— Откройте! — попросил Николай.
— Что так скоро?—полюбопытствовали рабочие, открывая кабину.
— Весело... как в гробу, — вздохнул он и попросил вырезать в кабинах по два окошка и затянуть их слюдой,
сделать вентиляцию. Быстров принес ремни для привязывания раненых.
— А то иной в беспамятстве начнет буйствовать и вывалится, как птенец из гнезда.
— Верно, — согласился Николай.