— Не валяй дурака, — поддержал Яниса невесть откуда взявшийся парторг, он же «городской хлюпик». — Я позвонил куда следует. Скоро прибудут люди с собаками. Морем им не уйти, разве по воде, яко по суху, пойдут на манер Христа. Дорогу им тоже не перейти. Машины уже высланы. Крысоловка захлопнулась. Пускай часок-другой по лесу покружат да подмоются, небось, полные штаны наложили, вони меньше будет, когда за шкирку возьмем.
Хлюпик, как оказалось, парень не промах и на язык остер, умеет говорить без книжных премудростей, не боится, что называется, и рот осквернить. Кое для кого это явилось неожиданностью, один лишь удмурт обронил:
— А ты, браток, растешь…
Что он имел в виду, им одним было известно.
— Как вы тут, все целы? — обратился парторг к Янису.
— Старик пошел к причалу лодки встречать, девочка жива, только кукле пулей голову оторвало. И Анните стала заикаться…
К тому времени уж народ набежал.
— К доктору отправим, — сказал парторг.
— Еще чего! Доктора от этого не лечат. Уж лучше в литовскую церковь сводить, — возразила бойкая бабенка.
— Лаумовой травой окурить ее надо, — заметила рыбачка постарше.
— Выплеснуть на нее ушат холодной воды из Кудесного ключа, как рукой снимет, — посоветовала третья.
Удмурт усмехнулся.
— Холодная вода не поможет, надо выстрелить над ухом, язык на прежнее место вернется. Клин клином вышибают. У нас так делают. А травок ваших я не знаю.
— Как бы к девчонке рожа не пристала, — сокрушалась ревнительница «литовской» церкви.
— Доктор вылечит, — повторил парторг, однако не столь уверенно, как прежде, потом спросил: — Убитых опознали?
— Один вроде на Роланда Фишерова смахивает, двое других чужие.
— Фишер… — обронил парторг, многозначительно глянув на удмурта. Тот только глазами похлопал.
Вскоре подкатила машина с солдатами и двумя овчарками. Удмурт вызвался в провожатые.
Возле машины остался водитель. Не раз ему пришлось повторить приказ командира:
— Трупы не трогать! Пусть лежат, как лежали. И вообще, всем разойтись по домам! Нечего базар устраивать.
Тут со стороны Кудесного ключа появились Волдис Бамбол с Дартой Фишер. Толпа молча расступилась перед ними.
— Роланд… — вполголоса молвил кто-то.
Дарта вздрогнула, однако не взглянула на убитого, только крепче прижалась к Волдису, и тот — у всех на виду — положил на плечо Дартулы Фишер стиснутый кулак, привлек к себе девушку и не отпускал ее, пока не вошли в дом. Там, закрыв лицо ладонями, Ула склонилась над кроваткой Анни.
Девочка протянула к ней ручонку и произнесла одно единственное слово:
— Кук-кла!
Дартула посмотрела на куклу, обвела глазами комнату, подобрала с пола клубок суровых ниток и принялась за дело.
— Вылечим, Анни, твою дочку, мигом вылечим!
— Кук-кла, — опять послышалось с кровати. Можно было подумать, Анните и в самом деле разучилась говорить.
Висвалдис некоторое время наблюдал за движением дрожащих рук Дартулы, потом отобрал у нее куклу, спокойно заметив:
— Дочь рыбака, а узел толком завязать не умеешь. — И с улыбкой добавил: — Какой рыбак тебя замуж возьмет?
Вскоре к дому Бамболов бок о бок подошли старый Бамбол и старый Фишер. И опять все молча расступились. Иоганн, увидав распростертого на земле Роланда, снял шапку, постоял, опять надел шапку, повернулся и побрел к своему дому, стоявшему посреди поселка. Никто его не остановил, никто слова не произнес, и только когда сутулая фигура Фишера скрылась из виду, между собой негромко засудачили бабы.
Иоганн Фишер, как был в плаще, прошел в комнату, снял с полки и швырнул на стол Библию, подсел к столу, раскрыл ее на последней странице.
Там он прочел:
«В 11 день марта в году 1888 крещен Иоганн, сын Готлиба и Ганелоры Фишеров. В оный же день кобылу Гречу случили с шотландским жеребцом пастора Оркнеем».
Иоганн, слегка пошатываясь, поднялся, разыскал ручку, чернила и написал на обложке Библии, поскольку больше нигде не оставалось свободного места:
«В 23 день мая года 1950 застрелен Роланд Фишер, сын Иоганна и Урзулы Фишеров».
Написал и рухнул всем телом на стол, всхрапнув как-то странно. Ладейная кукла исполнила последнюю просьбу Иоганна Фишера: в родном поселке дала помереть смертью порядочного человека.
Когда годом позже порвалась льняная бечева, Висвалдис Бамбол не стал заново привязывать к фальшкилю ладейную куклу, а принес ее домой и отдал для забавы маленькой Анните. Однако Дартула убрала куклу на буфет.
— Мала еще для этого. Подрастет, будет память о деде.
Анните по-прежнему заикалась, и первую зиму в школе ей приходилось туго.
Перевод С. Цебаковского
ЭГОН ЛИВ
НОЧЬ БЕЗ ПТИЦ
Стюардесса начала раздавать конфетки.
Под крылом сверкнула спокойная синева моря со светло-коричневыми отмелями и маленькими, странными пятнышками, волочащими за собой белые пенные полоски. Янис улыбнулся. Сверху даже море кажется маленьким, будто аквариум, в котором крохотными водяными мушками снуют рыбацкие суда. А люди на белом песке?.. Вот эти песчинки — это и есть люди? Такие же, как он, Янис, и его сосед справа, и женщина перед ним, с младенцем на коленях? Пришлось немного сосредоточиться, чтобы понять это. В этот момент самолет лег на крыло, и взгляд Яниса уткнулся в синеву неба. Зеленоватая голубизна неба! Секунда перед необъятной бесконечностью… Может быть, даже две или три секунды, но Янису хватило их, чтобы почувствовать, что раньше море лишь обманывало его своей невыразимой ширью… Прошел еще миг, самолет выкинул из-под себя ногу с колесом вместо ступни, и бесконечности уже не было, только бетон мчится навстречу, шершавый, как наждачная бумага.
Аэропорт встретил Яниса вихрями и ревом работающих моторов. Женщина, идущая впереди, растерянно придерживала парик, но тогда короткая юбка, взлетала выше кружевных штанишек… Кто-то кому-то что-то говорил, но никто ничего не слышал из-за этого рева турбин и моторов.
Янис шел большими, неторопливыми шагами, засунув руки в карманы темно-серых брюк. Вскоре он заметил, что отстал от кучки пассажиров, которые рысцой спешили за багажной тележкой.
У ворот аэропорта крутился милиционер. Когда Янис проходил мимо, он опытным взглядом скользнул по лицу, по «робе» и стоптанным ботинкам. Взгляд был не столько придирчивым, сколько регистрирующим, и Янис сказал: — Привет столице!
Милиционер не ответил, только вскинул подбородок и пронзил взглядом небо.
В туалете Янис сунул голову под кран. Мыла не было, и он просто водой оттирал лицо, обросшие щетиной скулы, фыркал, отплевывался и думал, что за эти восемнадцать месяцев он все-таки кое-чему научился… Хотя бы тому, что короткие волосы в летнюю пору создают хорошее самочувствие. Когда он провел ладонью по голове, капельки, как со щетки, брызнули в зеркало, и он не разглядел, что лицо его стало суше и глаза спокойнее.
Улица подле аэропорта встретила Яниса зелеными деревьями и светом. Такой свет июньским утром бывает только в Риге. Рано политый асфальт парил, и пар медленно поднимался к солнцу, сглаживая тени, обдавая людей и все окружающее свежестью, которая развеется через час-другой.
Где-то неподалеку хлопнула дверца машины.
— Эй, вольный! — окликнул его кто-то. — Коли деньги есть, можем ехать. — Из приоткрытого такси на Яниса смотрел седоватый шофер в потертой кожаной куртке.
Янис достал из кармана пачку денег, заработанных за полтора года, помахал ею — и они поехали. Сначала шофер смотрел поверх руля так напряженно, будто они с бешеной скоростью мчатся в тумане, потом пальцы его расслабились, и он повернул голову.
— Сколько лет?..
Янис ожидал этого вопроса.
— Тридцать четыре, — сказал он. Это помогло. Вопроса «за что?» не последовало.
Улицы были пусты. Ранние воскресные пешеходы преимущественно выводили собак. «Много собак», — подумал Янис. Благосостояние в глаза бросается. Ведь еще так недавно жители окраины держали кроликов, кур, даже коров… А теперь вот собаки: колли, пудели, доги, овчарки, фокстерьеры… Янис разглядывал собак, забыв о людях. Вернее, не забыв — собаки действительно были настоящими представителями своей породы, чего о многих владельцах этого сразу не скажешь.
Кончился район новостроек. Въехав на булыжную улицу Слокас, машина задребезжала. Янис закрыл глаза. Он так ждал этого мига. И теперь молча переживал его. Именно так он и рисовал себе возвращение: неожиданное, щемящее, с влажными камнями улицы Слокас, без встречающих… Вот так… еще несколько мгновений с закрытыми глазами… Скоро будет Даугава… Наконец-то!.. Все осталось там, эти восемнадцать месяцев, принудительные товарищи, принудительный труд, и все…
Машина въехала на мост. Вот так… Наконец-то… все… точка!..
Янис открыл глаза.
Солнце стояло над белыми домами Кенгарагса. Если смотреть в сторону моря, — на обоих берегах Даугавы высится по небоскребу, но башни Старого города те же самые и липы по краям улицы те же.
— Так куда едем, хозяин? — молчание Яниса стало уже раздражать водителя. Лавируя среди машин, он нервно крутил ручку приемника.
Янис задумался.
— В моем положении… Когда человек возвращается оттуда… Мне кажется, цветов бы купить…
Шофер поскреб бакенбарду. — Не слыхал про такое. Но вообще-то… почему бы и нельзя, если мысль такая явилась и если деньги есть? Получится вполне… этого… — он поискал нужное слово. — Получится с этакой меланхолией. Вот именно, с меланхолией. Красиво, по-моему…
И они поехали к магазину «Сакта», где находятся цветочные ряды.
Дальше Янис пошел пешком. Возле дома Криста зашел в телефонную будку.
— Да, — послышался в трубке вечно торопливый и угрюмоватый голос брата. — Да, я слушаю…
На лестнице шаги Яниса становились все медленнее и медленнее, пока наконец он совсем не остановился — именно такой дом они строили там… именно такой! С такими же самыми площадками, с таким же резиновым покрытием ступенек, даже стены такого же цвета, и лампочки на стенах, и дверные ручки… Янис зажмурился и отчетливо увидел расположение квартир — с ванной, туалетом, кухней, двойными окнами… Справа — трехкомнатная квартира, посередине однокомнатная, слева — двухкомнатная.
Янис присел на ступеньку. Все вокруг звучало, гудело, пахло. Здесь были другие шумы, другие шаги, другие запахи. Может быть, и здесь кто-нибудь ругается, но делает это приглушенно. Может быть, за какой-то дверью и здесь грозят, обещают, врут, ждут? Все, вроде, как там и все же иначе… Здесь люди живут. Уже живут или опять живут, а там — только работают. Строят, монтируют, приколачивают, сваривают, красят и ждут. Понятное дело, ожидая и работая, многие бьют унитазы и пьют. Другие в комнатах, где еще полы не настелены, балуются с бабами, такими же, как они. Не все, понятно…
Открылась дверь. Далеко выставив впереди себя мусорное ведро, мимо прошла женщина. Где-то заплакал ребенок, где-то залаяла собака, на пятом этаже Забер пел «Закрой глаза и улыбнись…».
Янис закрыл глаза. Нет, не все осталось там — по ту сторону Даугавы, как он надеялся. Что-то от той жизни слишком глубоко засело в сознании. Радость возвращения начала расползаться и таять, как снежная баба под дождем. Глупой и ребяческой выглядела теперь затея — вернуться домой именно в этой постылой робе. Кого ты этим проймешь… Для миллионной Риги один хрен — так Янис Церп одет или этак…
Женщина с пустым ведром поднялась по лестнице. Яркий халат, красивые ноги — и она наверняка об этом знает.
Янис отломал от букета сирени, лежавшего на коленях, первую подвернувшуюся ветку и протянул ей.
— Прошу принять!
Безразличие в глазах женщины исчезло, и она укрыла синее пластмассовое ведерко за спину.
— Прошу! — Янис все держал кончиками пальцев лиловую кисть, и теперь уже ему было не безразлично — возьмет она сирень или не возьмет. Женщина протянула руку.
— Спасибо, — сказала она и улыбнулась. — В такое раннее утро… Спасибо.
Глядя в улыбающееся лицо, Янис почему-то подумал, что эта женщина, должно быть, очень одинока, если радуется на лестнице какой-то сиреневой веточке. И он сказал ей об этом.
— Одинока? — переспросила женщина, и от улыбки ее не осталось и следа. Постукивая синим ведром, она юркнула мимо Яниса и побежала по лестнице наверх. У двери остановилась и наверное взглянула на подстриженный затылок мужчины. Потом щелкнул замок.
«Дурак!» — произнес про себя Янис и встал.
Дверь открыла Паула: — Янис! — От неожиданности она сжала пальцы в кулак и приткнула его к подбородку. Так она всегда делала, когда была растеряна. — Кошмар! Как ты выглядишь, дорогой деверь!..
От сирени она просто обалдела.
— С ума ты сошел, Янис! Из тюрьмы с цветами! — Большие синие глаза Паулы увлажнились. — Заходи, Отелло! — Она со смехом взяла Яниса за ухо и потащила по узкому коридорчику. Пахнуло лавандой, мастикой для пола, кофе… И рука Паулы пахнет — сиренью…
Крист сидел у стола со спиннингом в руках. Что-то распутывал и перематывал, и только когда все было в порядке, Крист встал, как крестьянин на старых картинках, с кнутом в руке.
— Н-да… укатали тебя!..
Может быть, в другой семье нашлось бы еще какое-нибудь словцо в этот миг — как-никак брат вернулся после долгой разлуки, а тут… Такие уж они есть, эти Церпы — это каждый вам скажет, кто их знает. Так и стояли они посреди комнаты — Янис, Крист и Паула.
Янис был не из тех, кто приходит о чем-то просить;
У Криста чувство вежливости не было врожденным;
Паула? Паула понимала, что разговаривать должны мужчины.
А мужчины молчали.
И тогда Паула взяла Яниса за руку и повела в ванную.
— Лезь в воду. Иногда помогает.
Потом, приоткрыв дверь, положила на табурет белье, Кристову пижаму и бросила к ногам новые шлепанцы.
— Ты уж не жди, что я тебя и раздевать буду, — рассмеялась она, видя, что Янис все еще сидит на краю ванны и смотрит в пол. — Или только этого и ждешь? — И ее белые зубы сверкнули… Она ведь всегда немного шальная, эта Паула.
Ни рубашка, ни пижама Янису не были впору. И шлепанцы налезали только до половины ступни, так что за завтраком он сидел хмурый и неразговорчивый. Гренки с сыром были вкусные и маленькие. Кофе ароматный. Где-то в книжном шкафу звучала музыка. Янис жевал гренки, не считая; взял, сунул в рот, взял следующий. Паула радовалась и гордилась собой. Крист все готовился что-то сказать — уже долгое время смотрел он в пустую тарелку.
— Я все время думаю, — Крист взялся за кофейную чашку, — придется тебе какое-то время пожить у нас. Пока все с Ильзой уладится…
— Что — уладится? — свел брови Янис.
— Я хочу сказать, с вашим домом, с садом… С разводом. Когда-то же надо все уладить, а пока…
— Ты знаешь, Крист, — взглянул на него с улыбкой Янис, — бери свой спиннинг и Паулу и поезжайте! Ты же собирался…
Паула захлопала в ладоши и засмеялась.
— Да, да, Янис, мы действительно собирались сегодня на лоно природы, но сейчас мы что-нибудь придумаем, да, Крист?
— Верно, Крист. Я останусь здесь, подумаю о том о сем, а вы поезжайте.
Крист вздохнул. Встал из-за стола, походил по комнате. Брюки торчат по щиколотку. Тут даже Паула бессильна — со студенческих времен штаны у Криста почему-то всегда по щиколотку.
— Чтобы мы не поругались с первой же минуты, у меня предложение, — и Крист выключил музыку в книжном шкафу. — Сейчас в гостях ты, а не наоборот, так что здесь, — и он почему-то коснулся указательным пальцем своих ручных часов, — здесь ты не будешь решать, что делать мне, а что Пауле. Вот так. А теперь ты, может быть, все-таки расскажешь что-нибудь о себе.
Янис устроился на стуле поудобнее и засунул ноги под стол.
— Там было изумительно, — сказал он. — Морской воздух, широкая панорама стройки, в общежитии ванна, в соседнем доме женщины…
— Ладно, ладно… А что вы там делали?
— Работали, братец. Строили. Пяти- и девятиэтажные дома. Примерно все то, что спроектировано в твоей или еще в чьей-то конторе. Мое преимущество в том, что я был куда ближе к жизни — мы строили.
Все, что Янис рассказывал, соответствовало истине. Только ни словом не обмолвился он о чувстве, вызванном принудительностью, но это нельзя выразить — что такое принудительные работы, это надо на своей шкуре испытать, надо этот срок, как заключенные говорят, «отбыть», а не проработать, хотя работают все.