— Тебя раньше освободили?
— Хочешь верь, хочешь нет, а до срока. Там есть одна, но большая льгота: если хорошо работаешь, срок сокращают. Не просто премию выплачивают или разряд повышают, а отпускают домой! Тут разница есть!
Крист взял стоящий в углу спиннинг.
— И теперь ты вроде как пострадавший…
— Пострадавший? Вовсе нет. — Разговор стал уже надоедать Янису. Скрипнув стулом, он поднялся. — Ты что-то не то, братец, соображаешь. Но ты и не виноват, ты же не сидел на подоконнике девятого этажа, когда над головой еще нет крыши…
— А ну, не ссорьтесь, братики!
Паула принялась составлять грязную посуду на поднос. Комната наполнилась фарфоровым звоном.
Вернувшись из кухни, она встала подле Криста и положила руку на его локоть. Паула была чуточку выше Криста, ну самую малость, — и Янис потер кулаком нос.
— На дневной клев вы еще успеете. — Янис пересел в кресло, закурил сигарету и, глядя на них, ободряюще улыбнулся.
Крист засуетился. — Да, — сказал он. — Конечно, если гость так желает… Мы едем, Паула! — И он нетерпеливо, ничего не забывая, проверил все нужные вещи. Паула, улыбаясь, стояла посреди комнаты, и пальцы ее подпирали подбородок.
— Да, господин мой, да… На этот раз, Крист, я ничего не забуду! — И она поспешила к двери.
Когда все было уложено, когда, поцеловав Яниса в щеку, Паула уже стояла в дверях, Крист, натягивая длинные резиновые сапоги, покраснев от натуги, взглянул на Яниса.
— Вернемся завтра вечером. Вот тебе ключи. Денег не надо? Подумаешь, арестант-миллионер!.. Время от времени открывай окно и выпускай дым… Да, что еще? Если начнешь сосать спиртное в одиночку, напитки вон там, — и он кивнул на допотопный радиоприемник с подъемной крышкой.
— И спирт в холодильнике, — добавила от двери Паула. — Неразведенный!
И их уже не было. Где-то под окнами, точно шмель, загудела «Ява», и тут же гудение это заглохло, и в комнате воцарилась бы тишина, если б над головой не послышалось снова «Закрой глаза и улыбнись…».
Янис сбросил микрошлепанцы, растянулся на мягком ковре и заложил руки за голову, слушая тихую, грустную песенку.
Будь это дом Яниса, он бы вновь был дома…
После обеда разбудил его телефонный звонок. Сначала он решил не обращать на него внимания, но звонивший был настойчив. Янис неохотно поднялся и долго смотрел по сторонам. Телефон… это сколько же времени не приходилось ему говорить по телефону, и его стало подмывать на разговор, любопытства ради. Кончиками пальцев он снял трубку и приложил к уху: — Да. — В трубке что-то прощебетало, словно прокрутили магнитофонную ленту, и неожиданно чей-то голос произнес: — Здравствуйте!
Такой голос бывает у людей, которые за тройную цену предлагают билеты на хоккей.
— Попрошу Паулу.
На подоконник присел воробей, склюнул на светлой жести какую-то крупинку и улетел.
— Паулы нет.
— Ах, так… — торговец хоккейными билетами как будто раздумывал. — А скажите, пожалуйста, где она сейчас может быть?
— Понятия не имею…
— Ах, так… Странно, что вы понятия не имеете…
И собеседник замолк.
— Ничего странного тут нет. Если у вас есть что сказать, поторопитесь. Мне нужно в туалет.
— Потерпите. Вы товарищ Церп?
— Да, теперь уже опять товарищ…
— Видите ли, товарищ Церп, это плохо, что вы не знаете, где проводит свое свободное время ваша жена.
— А я действительно не знаю. С кем имею честь?
— Это неважно. Ну, хорошо. Вам звонит Казимир, ваш доброжелатель…
— Здоров, Казимир! Если ты желаешь мне добра — погоди десять минут у телефона. Потом я расскажу тебе несколько историй из жизни обманутого мужа. У меня есть опыт.
— Товарищ Церп! — зачастил Казимир. — Вы теленок, да еще рогатый теленок… Это будет не самый приятный разговор в вашей жизни. — И Казимир укрылся за частыми попискиваниями.
Янис поглядел в потолок, повел глазами по мебели, книгам, чешскому хрусталю за стеклом книжного шкафа, раскладному дивану, покрытому стилизованной лошадиной попоной, и просто физически ощутил в воздухе запах женских духов. Словно Паула только что побывала здесь, ароматом духов пообещав сейчас же вернуться.
«Не повезло нам, братец, с женами, — встав против зеркала и потирая нос, сказал своему отражению Янис. — Такие вот Казимиры с неба не падают, Кристап… Жизнь, братец… Одними духами ее не проживешь. А может, у вас все иначе? Может, Паула умеет это гармонично сочетать? Тогда еще хуже, братец. Я знаю. Эта штука мне знакома…»
Кинги, чешский хрусталь и раскладной диван под лошадиной попоной молчали. Все вещи вокруг отмалчивались. Люди покупают вещи, чтобы было хорошо, чтобы было что-то общее. Но диван молчит. А уж диван-то мог бы кое-что рассказать. Такие диваны многое могут доложить. Не будь Казимира, диван так и унес бы свою тайну на свалку.
Вот и диван Ильзы и Яниса… Такой удобный, солидный, и сейчас еще стоит у окна, храня тайну в своих пружинных глубинах. Не у одних людей — у вещей тоже есть свои тайны, только вещи хранят их куда бескорыстнее. И беспощаднее… Янис все смотрел и смотрел на застеленный попоной диван… Потом смущенно отвернулся. Никогда он не видел Паулу лежащей на этом диване, а теперь вдруг увидел, и вдруг почувствовал, что полтора года не только с телефоном не имел дела…
«Ах ты, Паула, Паулина… Ах, эти большие, влажные, полные удивления глаза!.. И белые зубы и тонкие пальцы, и кулачок под подбородком… Казимир, понятно, сволочь, но если хоть десятая доля сказанного им правда, то ты, кроткая голубка, сущая чертовка… Ах ты, бедный мой Крист со своим спиннингом и инженерским дипломом…»
Янис приподнял крышку допотопного приемника. Такие напитки бывают только у непьющих! Долго и с интересом изучал он яркие этикетки и наконец выбрал «Лонг Джон». Не потому, что виски предпочитал всему, — а просто наклейка с шотландцем, вскинувшим стакан в руке, казалась сейчас самой привлекательной. В кухне нашел сифон с газированной водой, насыпал на блюдечко кубиков льда.
«Вот так, — произнес он про себя, ставя все на ковер. — Вот так, Янис Церп, бывший рыбак и арестант, за твое возвращение!»
Виски приятно обожгло горло. Потом тепло разлилось по всему телу, будто к голому проводу прикоснулся. И мысли и воспоминания вдруг нахлынули сами собой.
«Нет, нет, только не сегодня». Янис поднялся с ковра и, распахнув окно, стал глотать теплый, пахучий, июньский, вечереющий воздух. Между крупнопанельными домами шли люди, смеялись дети, два подпивших человека на скамеечке выводили «Подмосковные вечера».
С тоской и опаской ожидал Янис этого дня. Все эти месяцы казалось: достаточно вернуться в Ригу — и все изменится. Изменится сразу и само по себе… А вот теперь, стоя у открытого окна, Янис понимал, что само по себе ничто не меняется. Тоска и мечта по Риге осталась там. Жизнь начинается здесь. Завтра он пойдет к Ильзе. Да, завтра же, ничего не откладывая. Встреча эта пугала его. Охотнее всего он бы вообще больше с Ильзой не встречался. Жил бы, словно ее никогда и не бывало, словно никогда они не встречались и не расставались.
Янис вернулся к своему «столу» на ковре и налил виски. «К Ильзе я могу и не ходить, — попытался он убедить себя, выпив, и в то же время понимая, что встретиться придется. Развод, дом, сад… Как Крист скажет… Мне ничего не надо. — Выпив еще, Янис почувствовал, что мысли становятся неудержимыми, как вода в пригоршне. — Если люди могут уходить друг от друга, отделяться, как отрезанный ломоть, — какой прок в вещах? Дом строили для обоих и для детей, если появятся, и диван купили. Ах, если бы теперь не думать обо всем этом — об Ильзе, о доме, о нерасторгнутом браке! Пусть все остается как есть, пусть идет своим путем… Каким путем? Само по себе ничего не происходит. В жизни все так устроено, будто это бег с препятствиями — чтобы труднее было». Очень уж пугают все эти хождения по всяким учреждениям — там все время рядом будет Ильза, так как везде нужна личная подпись — Ильза Церп, Янис Церп, а Ильзу Церп Янис Церп не хочет больше, встречать ни в домоуправлении, ни в ее квартире, нигде… И Ильза этого же хотела тогда, восемнадцать месяцев назад. «Хитро устроено. — Янис вновь плеснул в стакан виски и, чувствуя, как хмелеет, ухмыльнулся. — Перед тем как развести — официально назначенное время для раздумий, после развода — раздел имущества… А мне ничего не надо! — сказал Янис сам себе, и это была чистая правда. — Я хочу начать все заново, без дома, без Ильзы. А что, не имею права?»
Никто не ответил. Тишина в комнате была такая, что ее можно было резать кусками и швырять за окно. Виски понемногу утрачивало свой вкус, и улыбка шотландца на наклейке превратилась в цветное пятно. Когда зазвонил телефон, Янис вскочил и, не выпуская стакана, присел на письменный стол.
— Да, товарищ Церп слушает.
В трубке помолчали.
— Товарищ Церп, простите, что я беспокою в воскресенье.
— Ничего, старик, выкладывай, что там у тебя! Мне сейчас тоскливо без человечьего голоса. Ты не Казимир, часом?
— Казимир?.. Нет. А я вас не потревожил, товарищ Церп?.. Гости… Извините.
Янис отхлебнул глоток.
— Никаких гостей здесь нет. Я один пью, — сказал Янис и позвякал краем стакана о зубы. — Я Церп. С кем имею честь?
— Грундманис… Но сегодня, как я понимаю, это не имеет никакого значения.
— Как это не имеет! Как раз сегодня я вернулся из тюрьмы. Хотя «тюрьма» не совсем верное название… Тебя, Грундманис, судили когда-нибудь?
Грундманис попытался продолжать в том же духе: — Судить не судили, но… Да что с вами, Кристап?
— Не угадал, старик! Меня зовут Янис — я брат Кристапа. Старший. Но время у меня есть, мы могли бы полчасика поболтать…
— Простите…
— Не за что! Грустно мне, что звонят только Кристапу. А я никому не нужен… Всего полтора года здесь не был, а все уже обо мне забыли, будто меня никогда и не было… Ты слушаешь, Грундманис? Ты чувствовал себя когда-нибудь одиноким? Будто бы оборвавшийся якорь в тине. А может, ты бы заглянул ко мне? Нет, давай я к тебе махну на такси… Посидим на полу, а не хочешь разговаривать, так просто так посидим… А, Грундманис?
Грундманиса уже не было. Словно растворился в зеленоватых вечерних сумерках.
Получается, что город очень хорошо обходится без Яниса, и Янис растерялся от этого неожиданного открытия. Люди заняты своими обычными делами — работают, отдыхают, ездят на рыбалку… Какой-то паршивый Казимир ищет Паулу, даже Крист кому-то нужен. Крист — закоренелый книжный червь, который когда-то ничего не знал, кроме своего института и ста рублей, за которыми он приезжал к Янису ежемесячно в последнее воскресенье… Но теперь Янис уже никому не нужен, и Янис передернулся. Примерно так же могло выглядеть, если бы его, Яниса, вдруг не стало, — люди так же спешили бы, ссорились, делали бы все, что они делают сейчас, только уже без Яниса… — Ну нет! — Янис побарабанил пальцами по письменному столу. — Так легко вы от меня не отделаетесь. Это вроде как в боксе, после нокдауна — переведи дух, расслабься, вся схватка еще впереди! — И Янис снял трубку и набрал номер. Делал он это с уверенностью, что вот сейчас-то все изменится. Не может быть, чтобы мир забыл его.
— Пожалуйста, Лауриса Церпа. Говорит его брат, Янис.
В трубке какое-то время было тихо, потом женский голос произнес что-то, хихикнув.
Лаурис учится в физкультурном институте. «Резвые ноги вскружили ему голову… В двадцать лет чемпион республики. Ни одного дня не работал физически — студент, физкультурник…»
— Алло, вы слушаете? Лаурис Церп уехал на соревнования в Болгарию. Хорош брат… во всех газетах написано, а вы будто из «Аполлона» выпали…
Янис собирался было спросить — почему именно из «Аполлона», ведь есть же и другие космические корабли, но в женском смехе слышалось такое довольство, будто кто-то гладил ей грудь, что Янис положил трубку.
В детстве Лаурис был такой трусоватый, что, оставшись один, всегда икал и потом два дня страдал поносом, а теперь вот — извольте-ка: в Болгарию!
Контора рыболовецкого колхоза не отвечала. Янис позвонил диспетчеру. Ответила женщина.
— Там что, ни одного мужика нет? — осведомился Янис.
— …ветер юго-западный — два-три балла. Высота волны — ноль-один метр. Ночью возможны грозы. Видимость хорошая.
— Хватит тебе, голубушка. Я…
— …ноль-один метр. Ночью возможны грозы. Видимость хорошая. Сегодня и завтра ветер юго-западный…
Миллион раз слышанные слова, это же его, Яниса, жизнь, еще совсем недавняя, буднично-привычная и тяжелая, теперь она казалась долгим, сплошным приятным праздником, который кончился так же вдруг, как все кончается на этом свете. И здесь что-то изменилось навсегда — вместо хриплого голоса старого диспетчера записанный на ленту прогноз погоды… Когда привыкнешь — никакой разницы… Янис понимал, что единственный путь для него — возвращаться к своим. Впрячься в работу и все забыть. Разумеется, если его теперь возьмут… Люди-то ничего, люди поймут. Вот только председатель… Просить Янис не пойдет… Хотя нет, не то что просить, а объясниться, если дело к этому пойдет. Янис вернется к своим ребятам, хотя от порта до Ильзиного дома рукой подать. Ильза ты, Ильзочка… А если Ильза вдруг?.. Сердце на миг екнуло и замерло. А если вдруг… Даже испарина на лбу выступила. Он взял с пола бутылку и налил стакан доверху.
…В суде голос Ильзы так изменился, что Янис уже ничему не верил. Ни следа грустной вяловатости, глаза холодные и спокойные, руки, такие трепетные по ночам руки, спокойно скрещены поверх пальто, спокойно держат сумочку… О всем случившемся она говорила таким голосом, словно он, Янис, какой-то колхозник, у которого она покупала на зиму картошку. Он смотрел на нее — ведь ты же меня любила! Сколько раз ты говорила это мне, но я понимал это и без слов, последним олухом надо быть, чтобы не почувствовать это. А теперь? И вдруг сразу все изменилось, все забыто — ничего не было. Почему твои руки такие спокойные и глаза такие холодные? Не может быть, я не верю, что ты четыре года притворялась, чтобы теперь прийти сюда такой, какая ты есть на самом деле… Если бы Ильза сейчас посмотрела мне в глаза, она вспомнила бы все и ей не оставалось ничего другого, как сказать одну правду, и суд оправдал бы Яниса, и они вместе поехали бы домой… Но Ильза смотрит на Яниса, не видя его. Ильза ничего не изображает, она смотрит на Яниса, как на чужого, и надежда, что происходит недоразумение, нечто необъяснимое, невероятное недоразумение, — эта крохотная малость надежды тускнеет и опадает, пока не угасает совсем, — Янис для Ильзы всего лишь незнакомый продавец картошки из далекого колхоза, и судья, спустя какое-то время, чихая и сморкаясь, прочитал по бумаге приговор — два года…
Янис выпил стакан до дна и передернулся. Нет, все равно пойдет к своим ребятам, хотя от рыбацкого порта до Ильзы и ее дома рукой подать! Такие холодные глаза!.. И белые руки поверх пальто — без кольца, подаренного Янисом, с которым Ильза не расставалась, даже когда тесто месила для пирогов… Если бы тогда объявился такой вот Казимир, может быть, все окончилось иначе и раньше? Мысли стали путаться и обрываться, только Ильза все стояла перед Янисом такая, как тогда в суде, и как Янис ни крутился на стуле, жмурясь, свирепо тряся головой, Ильза стояла в нескольких шагах от него, смотрела на него и не видела его.
Потянувшись к телефону, он уже знал, что не надо этого делать, но рука сама дернулась. И знакомый номер набирала — мозг как будто не принимал в этом участия — только сама рука, и Янис с каким-то удивлением ожидал, что же сейчас произойдет. Рука этого знать не могла, рука действительно не знала, что Янис скажет, если там — в его доме — кто-то снимет трубку. Блеснула надежда, что никто не ответит, что Ильзы там нет… Но Ильза была, и в трубке послышался Ильзин голос, приятный, торопливый и предупредительный:
— Вас слушают…
Словно всего час назад расстались!.. Ильза всегда говорит — вас слушают. Тогда Янис еще думал, что это она от имени их обоих отвечает. Ему это нравилось, и он всегда подшучивал над нею…
Янис посидел, понурясь, подобрав ноги под стул, понимая, что сказать-то ему нечего, так как голос в его доме веселый, он кого-то ждет, а его, Яниса, там нет… И он положил трубку.
Видимо, прогноз погоды для рыбаков был точный — за окном начался дождь. Янис торопливо стал натягивать свою «робу». «Дождик меня выручит, — подумал он. — Хороший летний грозовой дождь… с громом. И пустая, залитая улица».