- Кто знает? Может и год продержатся. Я ж не знаю, что там на уме у Геращенко, тем более у министра финан-сов Дубинина.
На том разговор и закончился. Ночью Виталий Юрье-вич ворочался с боку на бок, все решал задачу с десятью неизвестными, есть у него в запасе несколько месяцев, чтобы удвоить свои миллионы или нет.
Утром он пошел в банк, снял все свои сбережения и отнес в РДС.
А через два месяца, в июле 1994 года, власть вдруг мощью Минфина, ГКАП и ГНИ по сигналу Черномырди-на обрушилась на МММ. Пошли многочисленные публи-кации, в которых основателя компании Мавроди назвали профессиональным мошенником, который уже давно пере-качал все деньги акционеров за рубеж. Мавроди огрызнул-ся: 'А куда же тогда смотрела налоговая полиция до сих пор? И о какой пирамиде может идти речь, если на при-быль по одной только организации начислено 50 миллиар-дов рублей налога. У пирамиды прибыли быть не может'. Народ повалил забирать свои деньги. Паника росла как снежная лавина, усугублялась тем, что наличных на оплату сразу всем не хватало, и привела, в конце концов, к полно-му краху финансовой компании. Компания была обречена.
Вскоре неприятности обрушились и на РДС. Причем, творилось что-то непонятное. В Астраханской области на-логовая полиция вскрыла денежное хранилище РДС, а зам начальника полиции заявил: 'Это деньги государствен-ные!' Речь шла о сотнях миллиардов рублей. Сотрудники той же полиции сами состояли вкладчиками РДС, но успе-ли расторгнуть свои договора и забрать деньги вместе с премиями. Следом были вскрыты двери денежного храни-лища РДС в Нижнем Новгороде и вывезена вся налич-ность. То же повторилось и в Томске, и повсеместно. А в Иркутске силами ОМОН и налоговой полиции был аресто-ван самолет компании 'РДС-авиа' с инкассаторами, кото-рые сопровождали девять миллиардов рублей.
Вслед за этим последовал президентский указ 'О за-щите интересов инвесторов', который предписывал РДС и другим компаниям, осуществляющим операции по привле-чению свободных денежных средств, 'привести свою дея-тельность до 1 января 1995 года в соответствии с настоя-щим указом и обеспечить безусловное выполнение взятых на себя обязательств перед клиентами'. Однако уже было ясно, что 'выполнить свои обязательства перед клиента-ми' ни РДС, ни кому другому не дадут. Это противоречи-ло бы интересам государства.
Таким образом, палка одним концом ударила по инве-стиционным компаниям, а другим опять по населению, среди которого значительную часть составляли малоиму-щие, пенсионеры и инвалиды, которые хотели поправить свое бедственное положение. Народ, обманутый государ-ством, не вернувшим ему его вклады в госбанках до 1991 года, был обманут им в очередной раз. Власть молча взи-рала на то, как народ несет деньги мимо государственных учреждений, которым не верил, брала огромные налоги с МММов и РДСов, пользовалась заемами, а чиновники са-ми вкладывали огромные суммы в финансовые инвестици-онные компании, но при этом лучше, чем простой народ ориентировались в ситуации и вовремя и в первую очередь смогли забрать свои деньги, утроив и даже удесятерив свои капиталы, а потом ударили так, что щепки полетели. Только щепками этими были люди. Один МММ имел 46 миллионов акционеров...
Виталий Юрьевич слег. У него поднялось давление, чего раньше не бывало, болела голова. Всю неделю держа-лась температура. Он был раздавлен. Ольга Алексеевна старалась лишний раз не лезть к нему с разговорами и молча ухаживала за ним: готовила чай с малиной, давала таблетки папаверина и цитрамона, да тяжело вздыхала, а он был благодарен ей и вспоминал слова Экклезиаста: 'Двоим быть лучше, чем одному. Если упадешь, другой поднимет'.
На второй день болезни забежала Лена, подруга доче-ри.
- Ой, Леночка! - обрадовалась Ольга Алексеевна. - Сам Бог тебя послал.
- Здрасте, тетя Оль! Где тут у нас больной? - бодро сказала Лена.
- А я не хотела тебя беспокоить.
- Как вам не стыдно, тетя Оля! - обиделась Лена. - Я же к вам с первого класса домой, как к себе ходила, даже подъезды путала. Чтоб я таких слов больше не слышала, - нарочито строго добавила Лена. Она сбросила туфли и прошла в спальню, где лежал Виталий Юрьевич.
- Здрасте, дядя Вить! Когда заболели? - спросила Ле-на, садясь на стул, услужливо подставленный Ольгой Алексеевной.
- Здравствуй, дочка! - буркнул Виталий Юрьевич.
- Второй день сегодня, - ответила за мужа Ольга Алексеевна.
- Вот вчера и нужно было позвонить мне, а то мне Мила звонит.
- Да у тебя своих забот хватает, а тут мы еще будем надоедать.
- Ой, тетя Оля, - укоризненно покачала головой Лена. - Что болит, дядя Виталий?
- Давление, температура, - зачастила Ольга Алексеев-на. - Голова болит.
- Сейчас послушаем, померяем давление.
Мила достала тонометр. Виталий Юрьевич безропот-но дал себя послушать, послушно дышал и не дышал.
- Ну, - сказала Лена. - Давление, кстати, невысокое. - Сейчас голова болит?
- Болит. Вчера вечером и ночью сильно болела. К утру еле уснул.
- Давление часто повышается?
- Да нет, как-то Бог миловал.
- Что-нибудь принимали?
- Я ему цитрамон вчера дала, - ответила за мужа Оль-га Алексеевна.
- Ну, ничего страшного нет. Я сейчас укольчик сде-лаю: папаверин и димедрольчик. Станет полегче. После димедрола захотите спать, поспите. И постарайтесь не волноваться. А это в аптеке купите. Настойка пустырника и папаверин в таблетках, если у вас кончится.
Лена выписала два рецепта и оставила на прикроват-ной тумбочке.
- Как у тебя самой-то дела? - спросила в прихожей Ольга Алексеевна. - С больными трудно, небось?
- Да я привыкла. Конечно, устаю. Полторы ставки, ночные дежурства. А ставка врача, как и учителя... Да са-ми, тетя Оль, знаете. Особо не разгонишься. Ладно, я по-бежала. Завтра зайду. Да, тетя Оля, совсем забыла. Моей маме позвоните, она чего-то хотела.
Последние слова донеслись уже из тамбура, когда Ольга Алексеевна закрывала двери.
В том, что они лишились всех своих денег, Виталий Юрьевич винил только себя. Ведь сомневался же он, чув-ствовал, что здесь попахивает какой-то авантюрой. Да и не в его принципе было пользоваться 'халявой', в какой бы упаковке она ни была преподнесена.
Выздоровление сменилось депрессией. Виталий Юрь-евич целый день сидел в кресле, тупо уставившись в теле-визор, или молча ходил по комнате, сдвинув брови к пере-носице, отчего походил на ночную птицу филина.
Ольга Алексеевна не выдержала и позвонила Алексею Николаевичу, который должен был вернуться с какой-то конференции из Москвы. Тот пришел вечером с бутылкой водки. Ольга Алексеевна было возразила, но Алексей Ни-колаевич прижал палец к губам и весело подмигнул. Ольга Алексеевна махнула рукой и пошла на кухню за закуской. Она поставила на стол маринованные огурчики, нарезала сальца из морозилки, и оно розоватыми пластиками с тем-ными мясными прожилками аппетитно лежало в тарелке.
- Сейчас разогрею картошку, - сказала Ольга Алексе-евна и оставила друзей вдвоем.
- Зря ты раскис, - добродушно сказал Алексей Нико-лаевич, после того как они выпили водки. - Вот этого я от тебя никак не ожидал.
- Ничего себе, зря. Почти два миллиона псу под хвост. Можно сказать подарил. Только кому - не знаю.
- Нехорошо, обидно! Но не смертельно. У моей Верки тоже миллион накрылся, - беззаботно засмеялся Алексей Николаевич.
- Ты же говорил, пятьсот тысяч, - напомнил Виталий Юрьевич.
- А проценты? С процентами уже около миллиона на-бежало. Так Верка моя уже их мысленно своими кровными считала. Я говорю, снимай, Вер, снимай, пока не поздно. Нет, говорит, еще месяц подожду. Вот и дождалась.
- Алеш, но ведь кто знал, что вот так вдруг. Такие деньги! - Ольга Алексеевна молитвенно сложила руки на груди.
- Вот-вот. Жадность нас и подводит. Ну, как говорит-ся, снявши голову, по волосам не плачут.
- Factum est factum, - вяло произнес Виталий Юрье-вич.
- Во-во. Что сделано, то сделано. Пусть тебя утешит то, что ты не один такой. Знаешь, сколько людей последнее потеряли? У нас в институте лаборантка трехкомнатную квартиру обменяла на однокомнатную, а разницу вложила в МММ, хотела дочери с зятем отдельную квартиру и ма-шину купить. Теперь молодые живут у его родителей в двухкомнатной квартире, а лаборантка наша в психушку попала. Вот это трагедия. А у тебя так - неприятность. Уж если Бог не дал счастья быть полным дураком, то прихо-дится крутиться, терять и начинать все сначала... И по-брейся, смотреть тошно.
- Говорят, сейчас небольшая небритость в моде, - по-шутил Виталий Юрьевич.
- Ага, если ты молодой миллионер, а на тебе безуко-ризненный фрак, а не кроссовки и мятый пиджак.
Глава 8
Виталий Юрьевич написал свои пять страниц руко-писного текста, откинулся на спинку кресла и потянулся, расслабляя затекшие члены, потом встал, включил телеви-зор и с отрешенным видом смотрел на экран, все еще оста-ваясь во власти той реальности, в которой жили герои его романа. На экране извивались в танце полуобнаженные юные дивы, а юноша с множеством тонких косичек с впле-тенными в них разноцветными лентами, долбил что-то мо-нотонным речитативом, приплясывая, жестикулируя и все время тыча указательным пальцем прямо в него, Виталия Юрьевича. И также безразлично он смотрел на Шуфутин-ского, который пел 'Душа болит, а сердце плачет', а поза-ди него плавно поворачивались то в одну, то в другую сто-рону и синхронно работали руками три одинаковые как близнецы барышни - бэк-вокал... Иногда Виталий Юрье-вич чувствовал себя каким-то посторонним в этом мире, и тогда на все смотрел как бы из другого измерения. И тогда ему странно было видеть, как человек кривляется на сцене, изображая что-то, что Виталию Юрьевичу казалось совер-шенно бессмысленным, и он не понимал, зачем это? Вот пение. Человек ведь, по существу, орет, только старается делать это красиво. В Брянских деревнях до сих пор гово-рят не 'спеть', а 'скричать': 'Мань, давай скричим пес-ню'. Однажды Виталий Юрьевич на каком-то гастрольном концерте, с коими в их город зачастили алчущие звезды, и куда его затащила Ольга Алексеевна, едва сдержался, что-бы не расхохотаться, и Ольга Алексеевна даже больно толкнула его в бок, а он подумал, не спятил ли он уже с ума. Но нет, все его поведение оставалось разумным, и ис-кусство, которое он считал настоящим, он воспринимал адекватно. Просто ему казалось, что эта оголтелая свора, которая вдруг вылезла на телеэкраны, - побирушки, только подают им несоизмеримо больше, чем на паперти. Это был бизнес, шоу-бизнес.
Когда-то театр и эстрада были чем-то прикладным, второстепенным. До 1861 года на подмостки сцены вообще выходили в основном крепостные, да и после актерство считалось занятием низким. И в советское время профес-сия артиста была хотя и уважаемой, но малооплачиваемой, приравниваемой к забитой категории бухгалтеров. Извест-но письмо руководства МХАТа к Сталину, где оно жало-вались на низкие ставки артистов. Актеры получали семь-сот дореформенных рублей, заслуженные - тысячу двести, и только титаны сцены типа Станиславского или Немиро-вича-Данченко - по две тысячи рублей . С другой стороны, для государства - это надстройка: артисты ничего не про-изводят и служат для увеселения деловой части населения. В новое время быть артистом стало престижно, и денежно. Молодежь напропалую двинула в шоу-бизнес. Совершен-ная звукозаписывающая техника позволила компенсиро-вать отсутствие голоса и таланта. Сбитый с толку народ вместо 'Я вас любил, любовь еще, быть может, в моей ду-ше угасла не совсем', вдруг запел 'Муси-пуси, я боюси' и 'Я твой тазик'. Благо, цензура была упразднена. По-шлость, словно дикорастущий плющ, опутала культуру и быт. Менее развлекательные программы были задвинуты на ночное время, и молодые, агрессивные теледеятели ста-ли играть на низменных чувствах людей, пробуждая в них звериную жестокость, убивая жалость и сострадание, и подменяя истинное, то, что в человеке издревле считалось ценным, суррогатом зэковских понятий, компенсируя свой дьявольский труд миллионами за рекламу, которая стала неотъемлемой частью всего телевидения и составила су-щественную его часть. Блатная субкультура становилась культурой. И самое печальное в том, что все это пропове-дует интеллигенция, получившая свободу, и предавшая свой народ.
Есть такая категория людей, которая не привыкла ду-мать и не хочет думать, но хочет жрать, и жрать хорошо. Этим людям не знакомо понятие чести, они не имеют со-вести, для них чужое как свое, они не знают чувства со-страдания, они могут изнасиловать, избить женщину, по-ходя оскорбить, нахамить, они плюют на закон, не утруж-дая себя пониманием того, что, пренебрегая законом, они ввергают страну в хаос. Кто-то назвал их 'быдлом', а кто-то оскорбился, считая, что выражение это больше подхо-дит для скота, но все мы - часть животного мира, и если кто-то из нас стоит на таком примитивном уровне, то и по-нятие 'быдло' для нас в самый раз... Это 'быдло обыва-тельское'. А есть еще 'быдло гламурное', которое не лучше обывательского и отличается от него только тем, что оно состоятельное, но от него больше зла, потому что оно публично и имеет доступ к массовой публике через те-левидение...
Литературный язык, язык Тургенева и Чехова, стал мешать. Дума заговорила на 'фене'. Академик Лихачев, один из последних столпов культуры и русского литера-турного языка, образец ученого и гражданина, пример для Виталия Юрьевича, молчал...
- Виталий, - прервала раздумья Виталия Юрьевича го-лос жены. - К тебе Алексей Николаевич.
- Зови! - Виталий Юрьевич без сожаления нажал на кнопку пульта и выключил телевизор, где шел концерт в честь Дня независимости России.
- Привет, Леш, садись! - мрачно сказал Виталий Юрь-евич, пожимая руку другу.
- Так я и принес, - весело откликнулся Алексей Нико-лаевич, ставя на журнальный столик бутылку 'Экстры'.
- Ну, зачем? - сморщился Виталий Юрьевич. - Что, у меня бутылки водки не найдется?
- Ничего, твою в следующий раз выпьем, - заверил Алексей Николаевич. - А ты чего такой кислый сидишь?
- Да так. Вот академика Лихачева вспомнил. Сделал для России больше всего депутатского корпуса вместе взя-того, заслужил вечную память всех культурных русских, хранитель и бессменный директор 'Эрмитажа' оказался ненужным... Ты знаешь, сколько Лихачев получает? Ше-стьдесят пять долларов.
В голосе Виталия Юрьевича была и ирония, и горечь.
- Твои сведения немного устарели, - возразил Алексей Николаевич. - Теперь Российский академик имеет пенсион в 300 долларов. Для Европы - это, конечно, ничего, а для нас, на фоне общей нищеты это вполне осязаемо.
В зал вошла Ольга Алексеевна и поставила на жур-нальный столик рюмки, тарелку с маринованными огурца-ми, целую разогретую картошку и немного нарезанной дольками колбасы.
- Больше ничего, что-ли, нет? - недовольно сказал Виталий Юрьевич.
- Могу кильку дать, - усмехнулась Ольга Алексеевна.
- Только не кильку, - наотрез отказался Алексей Ни-колаевич. - Он ее есть не умеет. Отрезает хвосты, потом голову, потом начинает чистить внутренности, да еще пы-тается счистить чешую, которой нет. Без слез смотреть на это невозможно. У нас в институте тоже одна преподава-тельница за обедом берет хлеб двумя пальцами и объедает его вокруг, оставляя ту часть, которую держала, потому что боится микробов.
- Совершенно разные вещи, - обиделся Виталий Юрь-евич.
- Но из того же ряда, - засмеялся Алексей Николаевич.
- Ну, тогда хватит с вас! - не обращая внимания на мужа, сказала Ольга Алексеевна. - Вечером Мила придет, тогда и поешь.
- Алексей, а что Вера? - повернулась к Алексею Ни-колаевичу Ольга Алексеевна. - Пришли бы вместе, поси-дели. Что вам, мужикам, за удовольствие? Сели вдвоем, выпили и пошли мировые проблемы решать.
- Так приходите к нам вечером. Вера, кстати, привет передавала и звала.
Нет, Алеш, спасибо за приглашение. Вечером Мила заскочить обещала. С ней, да с внучкой побудем.
Таисия Ивановна ушла на кухню. Виталий Юрьевич разлил водку по рюмкам. Мужчины выпили и молча захру-стели маринованными огурцами.
- Так вот, про академиков, - заговорил Алексей Нико-лаевич. - Недавно Академия наук избирала новых членко-ров и академиков. Это мне рассказывал один мой бывший докторант из Москвы. Избрание носило в этот раз крайне нервный характер. Вот как раз в связи с тем, что по новому указу академик будет получать теперь 300 долларов. С од-ной стороны, и лицо нужно сохранить, и мимо денег не пролететь. Конечно, не всем удавалось спрятать эмоции... Говорят, за некоторых было стыдно.