- Ну, слава Богу, хоть академикам что-то подкинули. - Виталий Юрьевич скривил губы в иронической усмешке. - Теперь бы еще народных артистов вспомнить.... Как-то показали квартиру Юматова. Убогость. Беднее некуда. А просить - гордость не позволяет. Где-то я прочитал, что Николай Гриценко из Вахтанговского в больнице таскал из холодильника чужую еду. Хотя, правда, был он уже в пре-клонном возрасте и никого не узнавал.
- А на всех пирог не испечешь. Из каких шишей да-вать, если годовой бюджет России меньше годового бюд-жета одного Нью-Йорка, - резонно возразил Алексей Ни-колаевич. - А что ты за артистов так ратуешь? Ты же вроде их не очень жалуешь.
- Отнюдь, - возразил Виталий Юрьевич. - Это я хал-туру не жалую... Мы с тобой - рядовые граждане или, как нас теперь придумала называть власть, - электорат, а я го-ворю о людях, которые являются цветом нации, авангар-дом интеллигенции.
- Ну, допустим, и это не секрет, что интеллигенцию в России никогда не любили, а при советской власти осо-бенно. Ленин, если ты помнишь, называл интеллигенцию 'говном'.
- Это он называл так интеллигенцию как прослойку, то есть абстрактную массу, за конформизм. Сам-то он был, несомненно, интеллигентом, как и многие из его окруже-ния.
- Во-первых, то, что Ленин принимал за конформизм - элементарное великое терпение, что, как известно, явля-ется нашей национальной чертой. Во-вторых, что это за 'прослойка' такая? Если на то пошло, то в мире нет поня-тия 'интеллигенция'. 'Интеллигент' есть, и это в перево-де с английского просто 'умный, образованный'. А слово 'интеллигенция' вообще не имеет перевода и считается понятием чисто русским.
- Английскому меня учишь? - усмехнулся Виталий Юрьевич.
- Ладно, ладно! Не учу. Куда мне до тебя? - добро-душно откликнулся Алексей Николаевич. - Но некоторые-то английские слова я знаю?.. Если я говорю 'интеллиген-ция', я имею в виду отдельных людей - интеллигентов.
В карих глазах Алексея Николаевича горел огонек. Он находил особое удовольствие в споре с Виталием Юрьеви-чем. Виталий Юрьевич быстро заводился и бросался в спор как в омут, с головой. Он был начитан, в его голове вме-щалось огромное множество сведений из разных областей знаний, он увлекался древнегреческой культурой, мифоло-гией, языками, парапсихологией и мог читать наизусть це-лые страницы из классической литературы, но все это бы-ло как-то неорганизованно, несисистематизированно, не разложено по полочкам, а сумбурно свалено в кучу в его мозговой кладовой. И Алексею Николаевичу, имеющему широкие познания только в своей истории и политэконо-мии, но обладающему твердой логикой и ясным мышлени-ем, подчиненным этой логике, удавалось всякий раз скло-нить друга к своей точке зрения, облекая мысль в более точные понятия, и, таким образом, делая спор рациональ-ным.
- Здрасте! - пропел Виталий Юрьевич. - Ты почитай Андрея Битова. Он очень хорошо определяет понятие 'ин-теллигенция'.
- И что же такое интеллигенция в его понятии? - со снисходительной улыбкой спросил Алексей Николаевич.
- Изволь. Во-первых, это гораздо больше и реже, чем образованность, - это поведенческая культура. Интелли-гентным человеком может быть и крестьянин, и ремеслен-ник. Тот же академик Лихачев говорил, что интеллигентом невозможно прикинуться. Прикинуться можно умным, щедрым. А интеллигентом нет. Лихачева, например, даже когда он ходил в арестантской робе, выдавали глаза.
- Ну вот, ты говоришь об интеллигентах, о людях, ко-торых можно найти в любой среде, - упрямо возразил Алексей Николаевич. - В компьютерном мире 'интелли-гентностью' считается способность машины к обучению, к самосовершенствованию. Это, пожалуй, точнее всего от-ражает мое восприятие. Не механически научиться, а из-менить себя на основе знания, опыта, изменить манеру по-ведения. Вот и все. И нет никаких прослоек, которые пы-таются создать искусственно, как и само понятие...
- Это что-то мудреное, - вяло сказал Виталий Юрье-вич. - Я понимаю, как понимаю. А в том, что ты говоришь, без поллитры не разберешься. Давай-ка лучше выпьем.
Виталий Юрьевич налил в рюмки водки.
Они выпили. Алексей Николаевич нюхнул ломтик черного хлеба и отправил в рот кружок колбасы. Прожевал и сказал:
- Знаешь, где-то я прочитал, что есть много форм за-висимости и рабства в таких привлекательных вещах как любовь, дружба, творчество... И пьянство - одно из них.
- А жить в России и не пить почти невозможно. Толь-ко для большинства пьющих это становится проблемой, - тотчас отозвался Виталий Юрьевич.
- Это потому, что у нас пьют не для удовольствия, а для соответствия, - Алексей Николаевич поднял назида-тельно вилку с надкусанным огурцом.
- Соответствия чему?
- Теме наших разговоров, которые не о погоде и блю-дах, а непременно о мировых проблемах, как говорит твоя Ольга Алексеевна. Мы, как альпинисты, знаем, что это опасно, и не можем толком объяснить, зачем нам это нуж-но.
- Это ты точно сказал, - согласился Виталий Юрьевич. - В связи с этим я опять упомяну Андрея Битова. Про вод-ку. Битов рассказывает, как он однажды распил бутылку с работягой в полтора центнера весом, который перевозил его мебель. Выпив столь небольшое количество спиртного, он распался буквально на глазах. На следующий день Би-тову довелось выпивать с хрупкой поэтессой. Они выпили гораздо больше, а она оставалась трезвой, и ум ее был яс-ным - будто и не пила! Когда Битов рассказал ей о работя-ге, с которым недавно выпивал, она сказала томно: 'Но ведь это не я, Андрюша. Это дух мой пьет'.
Алексей Николаевич от души рассмеялся, вытер по-душечками пальцев слезы на глазах и уже серьезно сказал:
- Да, дух - великая сила. В критических ситуациях на войне, в застенках, в ГУЛАГах именно интеллигентов не могли сломить. А вот тот же работяга, 'гегемон', ломался моментально.
Они выпили еще по рюмке, закусили оставшейся кол-басой и сидели, расслабленно откинувшись на мягкие спинки кресел, совсем не пьяные, но подобревшие, до-вольные и счастливые в своей многолетней дружбе.
Они познакомились в Университете, где Виталий учился на ин`язе, а Алексей на историческом факультете. Свел их преподаватель, молодой кандидат филологических наук Игорь Владимирович с необычной фамилией Зыцерь. И ростом и статью Игорь Владимирович походил на Мая-ковского, любил его стихи и замечательно их читал. Толь-ко лицом Игорь Владимирович не вышел. Мясистый нос, глаза-буравчики, оттопыренные уши и по-негритянски вы-вернутые губы. Но эта некрасивость пропадала, когда Зы-церь начинал говорить. Говорил он образно и интересно. Язык его украшали точные метафоры и меткие сравнения. Через минуту-другую общения с ним никто уже не замечал его оттопыренных ушей и мясистого носа. Студентки пи-сали на столах 'Люблю Зыцеря'. А он на свою беду полю-бил одну из тех, которой был безразличен. Эта безответная любовь, в конце концов, привела к тому, что он перевелся в Тбилисский университет, с которым вел переписку, и где была возможность вплотную заняться изучением культуры и письменности, предмета его увлечения - басков. Сначала Виталий Юрьевич изредка переписывался с Игорем Вла-димировичем, потом переписка как-то сама собой сошла на нет, и лишь через много лет ему на глаза попалась большая статья о докторе филологических наук Зыцере в одном журнале, где о нем писали как о крупнейшем специалисте в области баскской культуры. Больше Виталий Юрьевич об этом замечательном человеке ничего не слышал.
Зыцерь преподавал у них языкознание и латынь, знал языки, но его любовью был испанский. Он вел факульта-тив испанского языка, а еще организовал драмкружок, и сам играл в студенческих спектаклях. Виталий и Алексей ходили на факультатив испанского языка и в драмкружок.
Как-то Виталий показал учителю свои литературные опыты. Один рассказ Игорю Владимировичу особенно по-нравился, и он долго носился с ним, делал правки, что-то с разрешения Виталия переделывал. В конце концов, Вита-лий свой рассказ сам едва узнал. И расстроился, потому что это был уже не его рассказ. Ему вспомнилась история с Бабелем, которого он любил. Конечно, меньше, чем Гого-ля, но все же ставил его несоизмеримо выше Катаева или Федина... Однажды к Бабелю пришел безвестный автор и принес рассказ. Рассказ был плох, но он был о лошадях. А известно, что лошади - давняя, всепоглощающая страсть Бабеля. И Бабель буквально с помощью нескольких мазков сделал из посредственного рассказа шедевр. Рассказ рас-цвел и заиграл всеми красками радуги. А в этом и есть та-лант мастера, увидеть и высветить то, что недоступно взгляду посредственности. Вот такой посредственностью вдруг почувствовал себя Виталий. Тем не менее, Зыцерь настоятельно советовал Виталию серьезно заняться лите-ратурой: 'В вас есть та индивидуальность, которая позво-ляет надеяться, что из вас может получиться писатель са-мобытный, ни на кого не похожий'. Он тогда добавил: 'Вам нужно жить в большом городе'...
Виталий незаметно подружился и сошелся близко с Алексеем, их часто видели вместе и уже удивлялись, когда встречали порознь. А Зыцерь с ностальгической тоской рассказывал о Питере, о своих необыкновенных друзьях в ЛГУ, где он учился, об институте Герцена, куда они ходи-ли в знаменитый клуб, где директором работал легендар-ный армянин Охаян, который был знаком еще с Маяков-ским и со всей литературной богемной элитой тех времен и про которого студенты говорили без злобы: 'Всегда не-брит и вечно пьян директор клуба Охаян'. И Виталий, снабженный письмами Зыцеря, которыми он, к слову ска-зать, так и не воспользовался, к друзьям, сел в поезд и ука-тил в далекий и манящий город Питер...
Питер дал ему много. Виталий обогатился духовно, познакомился с интересными людьми, посещал музеи, хо-дил в оперу, но в творческом плане его ждала неудача. Хо-тя это было закономерно. То, что он писал, было посредст-венно. Да, его хвалили, но он сам видел, что его рассказы, - это только опыты, в них нет той силы, изящества и мастер-ства, которые отличают настоящую литературу от графо-манства. Это потом, значительно позже, он почувствует, что у него стала выходить та проза, которой можно не сты-диться. Вот тогда он поймет, как ему не хватает этого кот-ла большого города, где 'варится' большая литература. В конце концов, ему просто не хватало поддержки и совета учителя, мастера... И он писал в стол, веря, что его час еще придет. А то, что он не печатается сейчас, сию минуту, его особенно не тяготило: он никогда не относился к литера-туре, как к средству заработка, он писал, потому что не пи-сать не мог, и знал: то, что он пишет, это уже литература.
Разочарованный, он вернулся в свой родной город. С Алексеем они на какое-то время разошлись. Его друг после университета поступил в аспирантуру в Москве, защитил-ся, некоторое время преподавал в Московском областном пединституте, женился на иногородней студентке, но с жильем в Москве у него не сложилось, и он тоже вернулся в их родной город и стал преподавать в университете, ко-торый сам окончил. К сорока годам Алексей защитил док-торскую и стал профессором.
Они опять стали встречаться, изредка перезванива-лись, и было снова разошлись, но судьба еще раз свела их, поселив на одну улицу и в один дом. Теперь они стали ви-деться часто, а жены их бегали друг к другу за рецептами и доверяли друг другу свои женские тайны...
- Алеш, послушай, - оживился вдруг Виталий Юрье-вич, распрямляясь в кресле. - Вчера по телевизору шел концерт. Пел Борис Моисеев. Я как-то все время думал, что он танцует, а он вдруг запел. Но это ладно, сейчас все поют. А вот пел он не что-нибудь, а 'Гоп-стоп'. И это бы еще ничего. Но пел он с ансамблем Александрова. А они в военной форме и в фуражках. Представляешь, армия, как грянет вслед за мужиком сомнительной ориентации: 'Гоп-стоп, ты отказала в ласке мне...'
- Маразм! - фыркнул Алексей Николаевич.
- Скорее пошлость, причем, откровенная, - подтвер-дил Виталий Юрьевич. - Если бы Шопенгауэр услышал это, он бы никогда не сказал, что высшим из искусств яв-ляется музыка... Мы становимся бездуховными. Интернет заменил книгу, а телевидение пропагандирует жестокость и насилие. Молодежь боится реальности и ищет спасения в наркотиках, водке, сексе. Женщины не хотят рожать, а му-жики не хотят брать ответственность за семью. Матери бросают своих новорожденных детей, что всегда считалось верхом безнравственности и грехом... Общество дегради-рует.
- Конечно, деградирует, - согласился Алексей Нико-лаевич. - Только, позволь заметить, что деградировать оно начало ровно двенадцать тысяч лет назад, когда были изо-бретены копье и лук со стрелами. Эти, еще примитивные, орудия убийства закрепили тенденцию убывания милосер-дия.
- Ну, это голая философия, - запротестовал Виталий Юрьевич
- Почему философия, да еще и голая?
- Потому что и сегодня, несмотря на негатив, еще дос-таточно милосердных людей, которые склонны сострадать и помогать слабым. Более того, в библейских заповедях именно такой тип человека дан как идеальный.
- А я и не говорю о том, что милосердия нет. Мы же говорим о деградации... Это только кажется, что мы стре-мительно развиваемся. А если смотреть на историю чело-вечества как на историю войн, со временем все более жес-токих, - налицо деградация. Раньше от всех негативных тенденций, происходящих в мире, нас прикрывал 'желез-ный занавес'. Занавес подняли, и на нас обрушилось все негативное, что было в капиталистическом мире. Мы сей-час похожи на человека, который спал, проснулся через двести лет и не может понять, что происходит. В связи с этим, наше поколение, может быть, лучше видит ту опас-ность, которая грозит миру. Технический прогресс одно-временно с духовным регрессом превращает нас в цивили-зацию психороботов, которые, в конце концов, уничтожат друг друга.
- Ну, мы с тобой уже говорили об этом, - напомнил Виталий Юрьевич.
- Да, говорили, - согласился Алексей Николаевич. - А ты знаешь, существует любопытная теория эволюции, по которой выходит, что со времен кроманьонца вместе с по-лукилограммами мозга мы потеряли сердоболие, сострада-ние, милосердие... Я тебе дам почитать одну интересную книжицу. Ты же интересуешься всякого рода параявле-ниями?
- То есть, выходит, что 'усыхание' человеческого мозга свидетельствует об этической деградации 'homo sapiens'? - пропустил последние слова друга мимо ушей Виталий Юрьевич. - И с чем же чем это связано?
- С мутациями. Представь себе, что в сообществе па-леоантропов, отличавшихся массовыми телепатическими способностями, рождались отдельные особи с атрофиро-ванной системой телепатии. Они не могли свободно обме-ниваться мыслями с сородичами, как все другие. Мутан-там, лишенным телепатических способностей, приходи-лось развивать особое свойство гортани для извлечения членораздельных звуков и особый аппарат мышления, ко-торый мы называем логическим.
- Выходит, что развитие человеческой речи, - не дос-тижение наших предков, а своего рода уродство?
- Так ведь бессловесный обмен гораздо продуктивнее речи. Ты же сам выражал сожаление по поводу утери спо-собности к телепатии... В этом случае, невозможна ложь, все, волей-неволей, правдивы, исключено насилие, потому что эмоциональный отклик на состояние другого человека не допускает убийство равного себе, ведь тогда пришлось бы тот час убить самого себя. Говорящие мутанты с разви-тым логическим сознанием оказались лишены этих чело-веческих слабостей. Поэтому научились убивать.
- Значит, предки человека, не умевшие разговаривать, но свободно читавшие мысли друг друга, не воевали за территории и даже не охотились?
- Насчет охоты не знаю, но то, что мы эволюционно не хищники, видно из того, что у нас, как и у человекопо-добных обезьян, на пальцах ногти, а не когти.
- Это же вступает в противоречие с теорией Дарвина.
- Совершенно верно. Дарвин рассматривал современ-ного человека, как результат эволюции, и считал его 'вен-цом творения'. Автор же новой теории пришел к выводу, что палеоантроп духовно гораздо развитее современного человека, и последнее время идет вовсе не эволюция, а де-градация человека.
- Но в теории этой есть что-то несерьезно-легкомысленное. Это похоже на то, как Задорнов выводит этимологию слов, и от этого веет дилетантством и полным пренебрежением к законам исторического развития языка, то есть языкознания.
- Да это все только гипотеза, одна из многих, - заклю-чил Алексей Николаевич.
- Такая же, впрочем, как и теория Дарвина, - сказал Виталий Юрьевич.
Дверь в зал открылась и вошла Ольга Алексеевна. Фартук ее был перепачкан мукой, лицо разрумянилось от жаркой духовки.
- Мужчины, вы собираетесь сегодня расходиться? Леш, только что звонила Вера. Она тебе задаст. Сказал на часок, а прошло три. Вас не разгони, вы и до утра просиди-те.
- Всё, всё, расходимся. - Алексей Николаевич поднял руки, показывая, что сдается. - Ухожу. А то Верка домой не пустит, - пошутил Алексей Николаевич. Он встал и по-шел к выходу. На столе осталась недопитая бутылка водки.