В ясли ходил рядом, теперь это здание занимает главный штаб военно-морского флота, детский садик тоже недалеко, на Стопани. Потом, когда вместо коммунистов к власти пришли демократы, в нем сделали еврейскую школу.
Учился в школе номер 613, на углу улицы Грибоедова и Большого Харитоньевского переулка, она носила имя Николая Некрасова, возле нее даже стоял памятник поэту. Потом школу перевели в другое здание, на улице Чаплыгина, а в старом сделали медицинское училище, номер 24. Памятник, к слову, снесли. Что-то складывалось не так, никакое учреждение в этом доме не задерживалось, все катилось в тартарары.
Денис стал задумываться о том, что не так. А на мысли мальчика подтолкнуло одно, казалось бы, малозначительное событие. На углу Грибоедова и Харитоньевского к Муянову подошел старец. Такой - с седой бородой и в сером пиджаке, воняющем нафталином. Мальчиков было трое, но дедушка обратился именно к Денису:
- Знаешь, что здесь было, отрок? - И кивнул на школу.
- Конечно. Церковь. - Дело в том, что об этом знают все. Старухи во дворе рассказывают, да еще и крестятся, выпучив коровьи глаза.
- Молодец. А мне скоро помирать, вот... Один остался, такие дела. Хочу тебе отдать это...
И старец протянул альбом, красный, потертый, с золотым теснением. На обложке так и написано: "АЛЬБОМЬ". Он небольшой, меньше книжки, но толстенький.
- А почему мне? - Спросил Денис.
- Так... не знаю.
- Спасибо.
- Пожалуйста. Ты сохрани. Ради Бога. Пожалуйста.
Период, в который попало Денискино детство, своеобразный. Старая Москва бешеными темпами выселялась. Москвичей вытесняли поближе к МКАД, ходили слухи о том, что тех, кто не хотел и ерепенился, отправляли в психушку, а то и травили. Дома ломали, а на их месте строили всякое разное, преимущественно учреждения и элитное жилье для партийных и прочих начальников. И период между выселением жильцов и поломкой ветхие лачуги были для пацанов клондайком. Детвора любила лазить по старым домам в поисках всякого такого. Да и взрослые барахольщики тоже были не дураки, ведь люди порою бросали несметные сокровища наподобие сталинских облигаций, старинных книг или даже почтовых марок. Последние тогда были в моде. Как говорится, избавлялись от прошлого. В выселенных домах было страшно, ведь там обитали всякие. Но разве мальчики - не мужчины?
У мальчиков даже бизнес оформился: находки они обменивали - например, на жвачку. Вот и про красный альбом Денис подумал то же. Дома Денис разглядел подарок старца и по внутренней интуиции обменивать раздумал. Раньше он его не видел, в смысле, старика. В Старой Москве много таких вот чудаков... было. И каждый чудил во что горазд. В основном они являлись натуральными городскими сумасшедшими, своеобразным красочным штрихом на серой картине купеческого города, превращенного в имперскую столицу, но в дурдом почему-то их не отправляли.
Альбом содержал какие-то не слишком разборчивые записи и чертежи. Сначала было непонятно, а потом озарила мысль: вдруг здесь рассказывается о кладе? Внимательно изучив одну из схем, Денис узнал план родных переулков. Но очень скоро устал, надоело. Забросил на шкаф и забыл. Мальчишья память коротка.
Наткнулся на старую вещь уже через несколько лет, подростком - мать заставила выбросить барахло. Мучительно вспоминал, и наконец из глубин памяти выплыл образ старца. Теперь Муянов внимательно просмотрел записи. Будучи начитанным, мальчик кой-чего сообразил. Это был дневник некоего исследователя, датированный концом девятнадцатого века. Записи касались Огородной слободы и прилегающих территорий. Само собою, вместо 613 школы на схемах обозначен был храмовый комплекс, да и расположение домов в кварталах было не слишком узнаваемым. И уж совсем таинственным представлялась разветвленная сеть подземных коммуникаций. На схемах они обозначались таинственными словами "паттерна", "лаз", "коридор" и даже "склеп". Все конечно с ятями.
В некоторых частях рукописи неизвестный запросто указывал: "далее мы идти побоялись", "проход завален", "скопились удушливые газы". Похоже, уже тогда андеграунд был изрядно поврежден и уж точно не изучен. Чудным казалось, что под городом есть еще один город, целый мир. Воображение рисовало самые страшные и одновременно чарующие картины.
Прошло немного времени, и красный альбом вновь наскучил. Денис на сей раз упрятал заветный дневник в ящик письменного стола, и... вновь забыл. Взрослея, юноша интересовался разными вещами – практическим всем, что находится промеж науки и искусства. Но призвания что-то все не нащупывалось. Любил лежать с книгой, слоняться по Старой Москве, мечтать. А учился так себе, без огонька и мотивации. Сын рабочих, Денис и подумывал о пролетарской судьбе.
Все изменилось после того как Денису попалась книга Игнатия Стеллецкого о поисках библиотеки Ивана Грозного, той самой Либереи из легенд. Вопрос раскопок в Кремле Дениса не интересовал; спецслужбы наверняка все изведали и засекретили. А вот сведения о подземельях в Огородной слободе вдохновили. Кстати в московский язык потихонечку стало приходить слово "дигер". Сопоставляя сведения от Стеллецкого с содержанием красного альбома, Муянов понял: старик тогда подарил тогдашнему постреленышу уникальный документ.
Денис поступил в техникум, на специальность "геодезия". Не по призванию, а потому что Топографический техникум был относительно недалеко, в Колобовских переулках. Учебное заведение располагалось в бывшей пересыльной тюрьме, и там имелись шикарные подземелья, оборудованные под лаборатории. После техникума попал по распределению на предприятие номер семь ГУГК. Ну, неважно, что это за контора такая - ирония в другом: оно в те времена было расположено в Шелапутинском переулке, аккурат напротив роддома имени Клары Цеткин. Цикличность в нашей жизни встречается нередко. О самой работе говорить нечего: обычная рутина. Тем более вся муяновская душа целиком принадлежала тайнам подземелий Огородной слободы. Пока еще - в теоретическом плане.
Родители в то время уже умерли. Маму хватил инсульт, она, когда ее вернули из больницы, не могла говорить, а только плакала, глядя виноватыми глазами. Отец скончался через четыре месяца. Курил утром с перепоя в коридоре, сидячи на обувном ящике, и тихо скончался. Возможно Господь любит того, кого забирает без мук...
Грянула перестройка и жестокий режим ослаб в связи с деструкцией государства в целом. Проще говоря, многие места Старой Москвы остались бесхозными, и в частности мародеры повыкорчевали ранее наглухо затворенные двери...
- ...все, - томно произнесла незнакомка, - устала.
- Красиво. Интригует. - Улыбнулся Сергей. - Полагаю, история идут к тому, что автор нашел несметные сокровища.
- Малую часть сокровищ Феликса Юсупова нашли еще в тысяча девятьсот двадцать пятом, когда ремонтировали дворец. Наткнулись на межстенок.
- Скрипку Страдивари?
- Нет. Посуду из благородных металлов, украшения. Все разошлось по музеям.
- Ну, а основная часть? И как насчет библиотеки Грозного…
- Потом. Через неделю. У Крупской. В тот же час.
- Она тоже была... того?
- В смысле...
- Гением места.
- Не совсем. Просто удобная точка. Еще дать?
- Что?
- Почитать. Денискины рассказы.
- Не вопрос...
Девушка вынула из сумки файл, протянула. Сергей глянул, воскликнул:
- Подожди, Карени... прости.
- Да ничего. Проехали.
- Это же те самые рассказы, которые ты мне давала в прошлый раз.
- Ах... - "Каренина", покопавшись в сумочке, достала другой файл: - Вот.
Антонов пробежал глазами:
- Да. Это что-то свежее. И все же. Ты мне расскажешь, как... дошла до такой жизни?
- Да. Конечно. Когда-нибудь.
Незнакомка резко развернулась и стала уноситься прочь. В своем стиле.
Вообще, подумал Сергей, это своего рода хамство. Он оглянулся вокруг себя и обнаружил, что стоит на совершенно незнакомом перекрестке. Вокруг теснятся мрачные кажущиеся безжизненными домишки. На одном одинокий бродяга разглядел указатель: "Подкопаевский переулок". Сергей, ни у кого не спрашивая дороги, побрел наугад. Угадал, из пучины старомосковских переулков выбрел очень скоро.
К чтению он приступил уже в метро. На сей раз – несколько попридирчивей.
Сергей снова не удержался, и на работе некоторые моменты рассказал коллеге.
- Если ты думаешь, что тобой никто не манипулирует, значит, тобой манипулируют профессионалы... - Задумчиво произнес Андрей.
- Уж не намекаешь ли ты, что в меня втягивают в секту?
- Да чего уж намекать... Ты ж кремень, тебе веру не втюхаешь.
- А в тебя?
- Смотря - кто... - Пробормотал Андрей, ехидно улыбнувшись.
Из фотографического проекта
«Старая Москва»
1980-е
РЕСТИТУЦИОНЕРКА
Ночь проходит.
Она никогда не вернется.
Тщетно проходит она для того,
Кто действует без Закона.
Уттарадхъяянасутра
В нас всегда таится надежда на то, что где-то не в шутку занеможет да и помрет незнакомый тебе родственничек, для которого ты окажешься единственным наследником немыслимых сокровищ. Вообще лучше - мыслимых, чтоб рассчитать остаток жизни на полное удовлетворение этих... ну, мечт. И что характерно, грезы идиотов порою действительно сбываются, причем, по странной закономерности, исключительно для лентяев и пофигистов.
Своеобразная идеология "емельянства" – то бишь модели сказочного героя Емели-дурака, который прищучил темные силы и давай их доить – в обществе торжествует в форме финансовых пирамид, лотерей, дауншифтинга и прочих разлагающих личность явлений. Боюсь, здесь отчасти повинно и христианство, не пораженное вирусом протестантской ереси. Если думать, что власть, напасти, выигрыши и наследства от Бога, получится, мягко говоря, когнитивный диссонанс. Полагаю, мы неспособны понять, что и от каких сил - и в этом наша благодать, ибо мы самим нутром постигаем беспричинное великолепие бытия.
Марию лентяйкой назовешь вряд ли. Она долго и неустанно трудится на ниве охраны русского языка от англо-сЕксизмов, блатного жаргона и элементарной бес-грамотности, а именно, работает корректором в крупном издательстве. Незаметная ее миссия приносит несомненную пользу человеческой культуре. Без таких скромных служителей... чуть не вырвалось: "культа"... нет - служителей Языка современная русскоязычная литература превратилась бы в чёрт знамо что.
Не обходится без конфликтов с авторами и редакторАми, ибо вторгание, то есть, вторжение в стиль и лингвистические инновации - не должностная функция корректора. Но Мария готова биться за каждое слово, ибо... да что там размусоливать! Урусова согласна пасть жертвою невежества ради спасения основы национальной культуры, коим является Язык (не анатомический, а вербальный).
От пафоса обращусь к практике и патологии жизни. А может, и потологиии, но это я неудачно каламбурю. У Марии жизненная ситуация: неудачный аборт по дальней молодости лет, отсюда бесплодность и кривая судьба. В свое время настоял молодой человек, а она подалась. Эх, чего уж там рассупониваться на сослагательные темы! Кто верит в множественность жизней, тому легко. А тогдашний молодой человек, став немолодым, жестоко поплатился. Жаль, его поучительная история не влезает в формат данной истории и стиль рассказа не дозволяет растекаться по древу.
У Марии есть друг, Иван, бывший однокурсник. Он женат, с детьми и в принципе счастлив. Встречаются они изредка для, можно так сказать, релаксации и вообще. Тому способствует двушка в престижном районе Москвы, в которой Мария проживает в единственном числе, если не считать наглого рыжего кота Никиту. Это даже не любовь, а дружба, смешанная с чувственными наслаждениями. Я и про кота, и про котище. Он, то есть, Иван ее жалеет, она его тоже по-своему уважает. А по большому счету Мария более никому не нужна.
Так бы все и тянулось, но нагрянули два обстоятельства, очень даже странно совпавшие.
Когда умерли Машины родители, почти в один день (промеж ними была настоящая Любовь, что называется, душа в душу), она два года не могла взяться за разбор семейных архивов. И вот, наконец решившись, среди бумаг Мария наткнулась на такое вот письмо, вложенное в конверт с вензелями (яти упускаю):
"Любезный мой потомок!
Род Урусовых немало содействовал процветанию нашего Российского Отечества, но, видать, грехи пращуров наших отразились на фамильной судьбе.
Я составляю сие послание в момент, когда остался ни с чем, лишился накопленных богатств так глупо, безрассудно, нелепо. Многострадальное наше Отечество одержимо стало бесами, будет еще немало невинных жертв. Но я свято верю в то, что Свет победит и все вернется на круги своя. Знай, потомок: тебе по праву принадлежит фамильное имение в Огородной слободе Москвы, в Малом Харитоньевском переулке, владение три. Ты должен рачительно распорядиться собственностью, доставшейся твоим предкам за праведные труды и преумноженной благодаря Господу нашему и стараниям честных людей.
С надеждою на конечное торжество Правды и верою в Божие провидение, Князь Александр Александрович Урусов".
Бумага красивая, с водяным знаком и тиснением. Кстати, сохранившая аристократическую белизну. Конверт помятый, без выходных данных. А что за вензеля - неясно. С одной стороны, мало ли что понапишут. Но тайна рода рано или поздно прорастет - это же как то ли благословение, то ли проклятие.
Вообще, в семье Марии, когда еще живы были родители, не в правилах было ворошить прошлое. Отец родился в Средней Азии, откуда привез маму, коренную поволжскую немку. Из полунамеков было понятно, что многих из Урусовых расстреляли или сгноили в исправительных лагерях советской империи, а туркестанская ссылка спасла хотя бы кого-то.
Мария и без лишних разговоров с раннего детства знала, что является потомственной дворянкой, и внутренне этим гордилась. Родители даже и называли малышку "княгиней Мэри". Оказалось, не в шутку. Мария глубоко уважала отца - за то, что он не предал фамилии (хотя обстоятельства вынуждали сменить) и тем самым сломал свою карьеру. Отец был талантливым инженером, но все его изобретения присвоило начальство. Зато и пробивался в науке сам, трудом и стараниями покорив Москву, поступив в престижный институт несмотря на происхождение, а ведь это было еще при Сталине. Да, пусть отец был невыездным, но его не вполне обидели: дали жилье, приняли на работу в НИИ, хотя и не более того.