Рудоков глядел туда, куда уползали паровозы. Старенькая кавалерийская кубанка с залихватскими лентами па донышке сидела на самой макушке. Чубчик из-под нее придавал ему в этот момент сходство с трактористом из довоенного фильма, который лихо распевает песни и не думает ни о чем плохом, а тем более о смерти. На его лице блуждала азартная улыбка, будто у рыболова, который видит жирного сома, описывающего круги возле приманки, и казалось, что он вот-вот вскрикнет:»Ну, чего же ты?.. Давай!»
— Пора! захрипел Рокотов.
— Рано… процедил Рудаков. — Рано, комиссар… Черт с ними, с паровозами и с охраной. Пусть живут. Вагоны прихватим…
— Ребята, что ушли, глядишь, и уцелеют… — сказал Христоня.
— Ти-хо… — прошептал Рудаков и вдруг, двумя резкими движениями, как вожжи, набрал слабину сразу двух шнуров. — Поехали! — И резко дернул левый.
Мочь всколыхнулась багровым заревом, заклокотала громовыми перекатами, и дождь мелких камней обрушился на спины сидящих в окопе. И дальнее эхо пошло повторять этот ночной гром, и ему сразу же откликнулась Готня. Там завыла сирена, зашарили по небу прожектора, взлетели к небу ракеты. В голове состава, захлебываясь от злости, забубнил пулемет. Затявкала скорострельная пушка, круша косогор и вздымая грязевые фонтаны на мокром лугу. Вагоны перед косогором двигались рывками: где-то впереди, видно, упали под откос, потому что последующие с надсадным скрипом пошли с рельсов; некоторые из них перевернулись, но большая часть так и осталась на месте… Ох, как длинен оказался состав…
— Вторую! — крикнул Рокотов, потому что Рудаков мог и не услышать его в этом всесокрушающем грохоте.
Лейтенант повернул к нему исковерканное гримасой бешенства лицо и рванул правый шнур. Дрогнула земля, мир стал беззвучным и озаренным мертвенным, а затем кроваво-красным светом. В нем вдруг все исчезло, остались только неровные, судорожные толчки и вихри взлетевшей к небу земли; потом ударил в уши вой и грохот, звуки рвущегося металла, торжество огня, вырвавшегося на свободу и пожиравшего деревянные вагоны. А потом вдруг все смолкло в этом мире, будто великан, натешившийся силушкой, на секунду решил глянуть на дело своих рук и задумался над совершенным. Так было с минуту, а потом вновь затявкала пушка, взорвались скороговоркой пулеметы.
— Вниз! — приказал Рокотов, но опоздал, потому что Рудаков уже лез через осевший вниз косогор прямо на крыши полузасыпанных вагонов. За ним ковылял Христоня.
Впереди, будто беззвучные ночные светлячки, вспыхивали огоньки. Охрана пришла в себя, рассредоточивалась и брала в кольцо косогор. Звуки выстрелов были не слышны, в мире был только рев огня, треск пожираемого им дерева, крики недобитых охранников.
Рокотов видел, как Рудаков длинной очередью прошил один из уцелевших вагонов, как вскочил на ступеньки и рванул тяжелую дверь. Она не поддавалась. Он начал бить запор прикладом автомата, и в этот момент плечи его дрогнули, он попятился назад, выронил оружие и тяжело свалился на землю… Христоня кинулся к нему, приподнял его за плечи. Рокотов короткими очередями бил в кусты, откуда тянулись к вагону разноцветные пунктиры. Он видел, как Христоня оставил тело Рудакова, вскочил на подножку и навалился на дверь. Автомат в руках комиссара выбивал веселую озорную дробь. Пунктиры исчезли. Рокотов побежал к Христоне, но тот уже двигался ему навстречу, и рот его был раскрыт в страшном крике. Он шел, держась за живот двумя руками, ноги его заплетались, и автомат, повисший на ремне, бороздил по земле длинную прерывистую линию.
— А-а-а!.. — кричал Христоня, и в багровых отблесках огня руки его заливала черная жидкость. Он упал в двух шагах от комиссара, и, когда Рокотов поднял его за плечи, он несколько секунд глядел ему в лицо, словно припоминая что-то, потом рот его искривился судорогой и он вытянул руку в сторону вагона — Там… там…
Слезы ручьем катились по его щекам, оставляя светлые, непросыхающие следы.
— Ты… ты… Та-м-м… — только и смог сказать он, и голова его вдруг неестественно дернулась, и он отяжелел в руках у комиссара.
Рокотов подхватил автомат и побежал к вагону. Он понимал, что теряет последний шанс на жизнь. Но этот эшелон был омыт кровью людей, и он хотел знать, для чего они погибли, ради какой цели? Он хотел знать, что и них проклятых вагонах, что бережет такая охрана, для чего созданы такие условия, для какого груза? Он слышал в хвосте эшелона заливистую песню станкача и понимал, что там гибнут пятеро остальных, и он, комиссар, должен был знать, почему они умирают, почему должен погибнуть он, отец троих детей?
Вагон уже полыхал. Подбегая к нему, Рокотов увидел неясную тень, скользнувшую в двадцати метрах слева. Полоснул по ней короткой очередью. Мелькнула каска, и фигура тяжело осела на рельсы. Убийца Христони. Почему они не боятся близости эшелона? Знают, что там не взрывчатый груз… Вот почему оба взрыва не имели планировавшегося эффекта!
Дверь была приоткрыта. Рокотов рванул ее сильнее, и что-то посыпалось ему на грудь. Срывая ногти, он вскарабкался на ступеньки и широко распахнул дверь. Мерный поток сбил его с ног. Он поднялся, пытаясь понять, что же происходит, и тут увидел совсем недалеко немца. Гитлеровец стоял, вглядываясь в темноту, и обнаружил Рокотова тоже в самую последнюю секунду. Он упал с простреленной грудью, а комиссар остался сидеть, прислонившись к колесу вагона спиной, и кровь застилала ему глаза. Крик рвался из его горла, ему казалось: никогда в жизни он не кричал так громко и надрывно, потому что в эти последние секунды жизни, заполненные болью, он хотел вложить в свой голос весь протест против судьбы, лишающей его возможности стрелять и убивать эту сволочь, пришедшую на нашу землю. Но крика не было, было хрипение и клекот горла, заполненного кровью. И когда рука его погрузилась во что-то мягкое, продолжавшее сыпаться из распахнутых дверей вагона, он сжал пальцы и поднес ладонь к глазам. Он увидел землю, чернозем, перемешанный с его кровью, и умер, не понимая, что же произошло. И когда он упал лицом в землю и пальцы его погрузились в мягкий отборный чернозем, в хвосте состава еще раздавались выстрелы. Это хромой Кудинов, забравшись в будку стрелочника, отбивался от охраны и подоспевших из Готни мотоциклистов.
— А-а… — кричал он, — выкусили… Хрен вам, а не груз фюреру… Хрен! Схлопотали?
И стрелял, пока у него были патроны…
3
«Рейхсфюреру СС.
На сегодняшний день, 14 мая 1942 года, в рейх прибыло лишь двенадцать эшелонов с черноземом, вместо запланированных девятнадцати. Операция «Дионис» выполняется армейским командованием неохотно. Мешают и партизаны. Прошу выделить целевым назначением для исполнения всех охранных мероприятий по операции «Дионис» не менее десяти батальонов СС. Иначе я не смогу гарантировать выполнение программы полностью.
Обергруппенфюрер СС Краузе».
ЧАСТЬ
1
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1
До поезда в Славгород оставалось еще много времени, и Владимир Рокотов решил позвонить Чугарину. Виделись давно: месяцев шесть назад. Игорь приезжал по своим журналистским делам на Славгородщину. Вместе с работником обкома партии проехали несколько районов, где в перспективе должны были закладываться новые разработки, и однажды вечером ввалился в кабинет к Владимиру насквозь промерзший, веселый. Тогда они несколько часов посидели и поговорили, Рокотов расспрашивал Чугарина о Лиде — Игорь смеялся и махал рукой:
— Слушай, я по-прежнему по утрам сам жарю себе яичницу. В конце концов у меня все чаще и чаще появляется мысль, что пятнадцать лет назад я совершенно напрасно женился на твоей сестре… Теперь она месяцами пропадает где-то севернее Байкала, уточняет трассу новой железной дороги, которую скоро должны начать там строить… Дочь у моих родителей… Ты знаешь, я случайно обнаружил, что она закончила уже седьмой класс… В один прекрасный момент я узнаю, что она вышла замуж…
Сам Чугарин делил свое время между поездками в Латинскую Америку и Дальним Востоком, между заседаниями в Комитете защиты мира и работой в агентстве. Как-то проговорился, что есть мыслишка по части докторской диссертации, но дело это, дескать, нескорое и поэтому с рекламой можно подождать. Вообще зять достался Рокотову не из очень удобных. Бывали моменты, когда схватывались с ним по самым больным проблемам, как говорят, не на жизнь, а на смерть. Случалось, что расходились по разным комнатам, хлопнув дверью. И все же было в Игоре что-то такое, что нравилось Рокотову. То с фотокорреспондентом он месяцами вышагивал по джунглям Мозамбика, сопровождая отряд партизан, идущий на задание, то неделями бывал под бомбежкой во Вьетнаме, его репортажи обходили всю прессу страны. Недавно вот был в Чили и беседовал с президентом Альенде.
Телефон Чугарина Рокотов с трудом отыскал в записной книжке. Набрал. Короткие гудки. Выждал еще, минуту, повертел диск. Снова гудки. Походил по номеру, постоял у окна. Отцветал май, и Москва была захлестнута морем буйной зелени, и от этого особенно яркими казались краски неба, воды. У подъезда гостиницы дежурили красные автобусы «Интуриста», стыла очередь на остановке такси — машины подходили одна за другой, но людей прибавлялась еще больше.
Только с четвертой попытки телефон ответил нетерпеливым голосом Игоря. Рокотов не успел сообщить, что находится в Москве, как Чугарин заорал в трубку:
— Слушай… Ты себе не представляешь, как ты кстати… Где ты? В «России»? Номер?.. Так… А теперь слушай… Я сейчас за тобой приеду, и мы сразу ко мне… Я тебя познакомлю с такими людьми…
Он бросил трубку, не дослушав Рокотова.
Машина пришла через пятнадцать минут. Чугарин выскочил на тротуар, облапил Владимира:
— Давай садись… Некогда…
— Живешь-то как? — спросил Рокотов.
— Все так же… Лида в Сибири… Иногда, когда ей удается добраться до райцентра, звонит…
— Слушай, Игорь, куда ты меня везешь?..
— Сейчас мы заскочим за двумя товарищами и ко мне домой… Отличные люди. Ты увидишь.
Машина остановилась у гостиницы «Интурист». Игорь выскочил, почти бегом кинулся в подъезд. Вернулся через две-три минуты.
— Они приедут прямо ко мне… Двинулись…
Рокотов разглядывал его тугой упрямый затылок.
Роскошную шевелюру Чугарина уже тронула седина. Издали это не было заметно, но вблизи явственно просматривались белые нити.
— Лихо живешь, — сказал Рокотов. — Уже сорок стукнуло, а ты еще рысцой бегаешь…
— По-всякому бывает, Володя… Ну, а твой комбинат?
— Уже не мой…
— Сняли?
— Почти. Избрали первым секретарем райкома.
Игорь повернулся всем телом к нему:
— Поздравляю… Растешь… А куда же Логунова?
— Начальником областной кинофикации.
— Жаль… А не думаешь ли ты, что это работа Дорошина?
— Не думаю… Хотя, в какой-то степени, не исключаю и его воздействия на события.
— Это что ж выходит? С рудника ты прямо в первые секретари райкома? Да… Впрочем, ты ведь был у Дорошина секретарем парткома… Года четыре, пожалуй? Потом пошел начальником рудника. Все правильно… Партком в комбинате был на правах райкома. Прошу прощения, недоучел твоего предыдущего опыта.
Рокотов глядел в его желтые, со смешинкой глаза и пытался понять: обычная ли это насмешка Чугарина или же все сказано всерьез.
— А хочешь, и тебе скажу, милый родственник, а? Чугарин достал сигарету, сунул ее в рот. — Вот так, напрямик, по-простому? Если бы я знал, как решается вопрос, я бы постарался вмешаться… на стороне Логунова. Это, конечно, ущемило бы твои планы, но Логунов был на месте… Я в этом глубоко убежден.
— Этот вопрос решал не я…
— И ты тоже… Не лицемерь, родственник… Всем нам иногда очень приятно вот так: раз-раз… и через несколько лестничных площадок, я уже не говорю о ступеньках. Ах, человеческое тщеславие…
— Слушай, я могу выйти из машины.
— Чепуха. Ты стал чувствительным… Не узнаю тебя. В общем, извини, я рад видеть в тебе ровную разумную психологию, взвешенность в поступках… Всегда завидовал таким людям. Но ты мне действительно нужен. Поговорим потом, может быть, я даже к тебе специально приеду. Когда у тебя поезд?
— В десять с минутами…
— Времени много. Успеем и поговорить.
Машина остановилась у дома, где жил Чугарин. Игорь пошептался с шофером и взял Рокотова под руку:
— Идем… Гостей сейчас привезут, а мы с тобой кое-что приготовим…
Рокотов уже знал все приметы отсутствия Лиды в доме. Конечно же Игорь спал на диване. И на полу лежала газета с сигаретным пеплом. И безусловно, на посудном ящике легкий слой пыли, а яичная кожура валялась везде, где только можно.
Они молча навели порядок в комнатах, организовали закуску. Игорь вытащил из бара две бутылки коньяка, шампанское. Сели друг против друга.
— Не женился еще? — Чугарин глядел устало, только сейчас Рокотов увидал мешки под его глазами.
— Пока нет… Если соберусь — извещу тебя в первую очередь.
— Как дела у Жанны?
— Не знаю… Давно виделись… По-моему, у нее хворает дочка…
— Скажи, а ты уверен, что справишься с работой?
— Уверен. Если не справлюсь — попрошусь на старое место. Что у тебя за гости, ты так и не сказал.
— Чудесный народ… Два чилийских товарища. Один — руководитель земельного кооператива, второй мой коллега, журналист. Друг президента Альенде. Ездили по стране, знакомились с нашим опытом. Франсиско — это председатель кооператива — коммунист, Виктор Олеанес — социалист… Оба умницы… Увидишь.
Они помолчали. Игорь меланхолично сворачивал кулек для пепла сигареты. Рокотов глядел на чучело попугая, висящее на стене.
— Это я привез из Индонезии. — Чугарин наконец завершил работу над кульком, повертел его перед глазами, словно любуясь, сбросил туда пепел. — Ты скажи мне вот что, родственник, скажи прямо и честно твое мнение о Логунове.
Рокотов пожал плечами:
— Хороший руководитель.
— Почему же он ушел?
— Я не знаю… Вернее, не совсем уверен, что я прав…
— И все же?
— Он агроном по образованию. Район развивается сейчас преимущественно как горнорудный… То, что было возможным несколько лет назад, сейчас исключается.
— Чепуха. Ты думаешь не так. Ты понимаешь отлично, что дело в другом. Дорошин… Вот кто решал все. Лауреат Государственной премии, орденов иконостас… Авторитет в министерстве непререкаемый… Отец всего крин… Что было в Васильевском районе? Грязь, хилые колхозы, культура, далекая от потребностей… И вот приходит много лет назад Дорошин… И пожалуйста!
— Новый город… Сколько населения у вас сейчас? Около двадцати тысяч? Это уже что-то… Дороги, жилье по последнему слову… Дворец… таких и в Москве немного. Отчисления приличные… Снабжение налажено на должном уровне. Об институте своем думаете уже… И все благодетель Дорошин. А?
— Он действительно крупный организатор.
— Согласен. И все же Логунов был прав… тысячу раз прав, когда возражал против отчуждения земли под карьеры. Металл, руда — это нужно, это очень нужно, но ты посмотри, что делается с землей… Ты же там начальником рудника был… Теперь Дорошин на коне. Логунов устранен, а в райкоме свой человек…
Рокотов встал:
— Ты говоришь это мне… Почему же не сказал здесь, в Москве, у нас в обкоме?..
— Скажу… Я о тебе думаю, о тебе…
— Ты мне надоел. Черт меня дернул звонить.
— Вот-вот… еще дня не проработал первым секретарем, а уже слов неприятных слушать не хочешь.
— Иди ты… знаешь куда…
— Это он у меня в доме…
— Я могу уйти.
— Кончай женские штуки, родственник… это нечестный прием. Садись на место.
Рокотов усмехнулся. Вновь сел в кресло, вытянул ноги:
— Слушай, я теперь понимаю, почему от тебя жена в Сибирь сбежала. Такого выдержать — надо крепкие нервы иметь.
Чугарин вдруг рассмеялся:
— Это меня черт впутал в такую рациональную семейку.
— Помню, как ты мечтал в нее впутаться… Часами у Лиды под окнами общежития торчал. И записки какие писал и письма с практики.