ИМЯ ВЕРНЁТ ПОБЕДА»
(документальная повесть)
ГУГО ВОРМСБЕХЕР
ГУГО ВОРМСБЕХЕР, День Победы, победа-65, журнал Сенатор, МТК Вечная Память, 65-летие Победы
ОТ ОРГКОМИТЕТА. Великая Отечественная война страшной трагедией вошла в судьбы всех народов нашей страны. Сказалась она, и по-особому, на судьбе советских немцев. Они были наши граждане, советские люди, их предки были приглашены для освоения окраинных тогда земель России еще в XVIII веке, и как все другие наши народы, они с первых дней войны встали на защиту своей Родины – советского Отечества. Но вскоре они превентивно, за одну свою национальность, поголовно были объявлены пособниками врага, выселены из родных мест в Сибирь и Казахстан, направлены в «трудовые лагеря», где под конвоем, за колючей проволокой, все годы войны валили лес, добывали уголь, строили оборонные предприятия и железные дороги – приближали Победу как могли…
Документальная повесть, предлагаемая вашему вниманию, приоткрывает сегодня атмосферу тех лет и драматическое положение людей, на многие годы лишенных права на равенство с другими гражданами нашей страны, на восстановление их чести и достоинства как одного из народов своей Родины – многонациональной России.
Повесть «Deinen Namen gibt der Sieg dir wieder» была написана 35 лет назад, к 30-летию Победы, что объясняет внешнюю сдержанность повествования, но на русском языке публикуется впервые…
1
Вторая буханка тоже кончилась, и теперь он собирал грибы, рыл посаженную вдоль железной дороги картошку и пек её по вечерам, перед темнотой, чтобы огонь костра не так было видно. Села обходил стороной: в военное время, чужой человек, да еще без документов – сходу влипнешь. Впрочем, с документами, с такими документами, какие были у него, влип бы еще хуже. Потому что в них значилось: Пауль Эдуардович Шмидт, 1914 года рождения, национальность – немец... Нет, с такими документами он бы далеко не ушел. И правильно он сделал, что зарыл их в землю, сразу же в ту первую ночь. Зарыл – насовсем, навсегда, и сам бы теперь не нашел того места...
Спал он днем. Так было безопаснее. И теплее. И можно было портянки просушить. Устраивался в лесу, в березовых колках или в кустах начинающей сквозить лесополосы, тянувшейся вдоль железной дороги. Просыпался, когда грохотали мимо редкие поезда, и каждый раз провожал их взглядом. Туда, куда он шел, везли танки, пушки, солдат. А навстречу шли платформы с исковерканной техникой, вагоны, в которых мелькали забинтованные головы и белые халаты. И вороны медленными стаями тоже тянулись оттуда, где не выдерживало даже железо. Пролетая над ним или вспугнутые с телеграфных столбов паровозом, они громко орали, заставляя его настороженно осматриваться. А вечером, когда он, завернув в тряпку остатки ужина, выходил на полотно и трогался в путь, туда, где прочерченное рваными черными полосами еще светло краснело небо, вороны беззвучно, как мертвые, густо сидели на ветках, и было немного жутко идти мимо этих черных деревьев с черными плодами неподвижных ворон на красном фоне заката в полнеба.
Ушел он один: трое-четверо молодых мужиков обязательно вызвали бы подозрение. Да и групповой побег. Нет, одному вернее…
Какую, однако, дугу описал он с того дня, когда в село их пришла та страшная весть! Всех немцев, проживающих в Грузии, выселить, как до этого выселили немцев Поволжья, в Сибирь и Казахстан! Эшелоны формировались по улицам. Три эшелона составило их село, большое богатое немецкое село под названием Люксембург. Скот свели на край села в колхозный загон, закрыли свои дома, и он закрыл свой только что построенный дом, в котором и года не прожил со своей Ганной и с дочкой Симильдой, и сдал ключ в сельсовет.
Довезли их до Каспийского моря. Потом на баржах через море до Красноводска. Там снова в вагоны, и через всю Среднюю Азию – в Павлодар. На место добрались к октябрьским праздникам. Иртыш уже застывал. На плотах, на лодках перебрались на другой берег. Стали ждать, когда из окрестных сел придут подводы, чтобы разобрать прибывших. Прошли сутки, подвод не было. Дочь, заболевшая в дороге, кашляла всё сильней, жена кутала ее во все тряпки, что взяли с собой, а Пауль пошел в ближайшее село, километров за сорок, за подводой.
Им выделили низенький глинобитный домик с плоской крышей, без печки. Но и то хорошо – не под открытым небом. Пошел, разгреб снег, накопал глины, слепил печь, затопил, иней в углы отошел...
А через два месяца его, как и всех прибывших мужчин-немцев, вызвали в военкомат и посадили в эшелон. Когда эшелон тронулся, они увидели – на запад. И подумали: на фронт! Только непонятно было тогда: зачем их везут под конвоем? Выяснилось скоро: потому что поезд шел не на фронт…
ПАУЛЬ ШМИДТ, День Победы, победа-65, имя вернет Победа, журнал Сенатор, МТК Вечная Память, 65-летие Победы / Ахмедов Али Ахмедович - ПАУЛЬ ШМИДТ
Пауль Шмидт - Ахмедов Али Ахмедович (1975 год).
Пауль был беспартийный: из комсомола только что выбыл, по возрасту, а в партию вступать – не при выселении же. Но первое партсобрание в трудармии было открытым, поэтому он тоже присутствовал. Было это на вторую неделю, как прибыли туда. Все ходили подавленные, еще жгла боль расставания с семьями: как они проживут там зиму, без запасов, без дров, без теплой одежды, не зная русского языка, среди чужих людей? Да и они здесь – «на фронт, на фронт», а оказались в голой степи, с лопатами да тачками в руках и – всё так же под конвоем. Кто-то из коммунистов, видимо, по инерции прежней жизни, обратился к начальству: надо провести партсобрание, хотя бы объяснить людям необходимость и важность порученного, успокоить, подбодрить. Начальство дало «добро».
Собрание проводили прямо на трассе. После обеда привели всех к большому штабелю шпал. На штабеле появились начальник строительства и начальник конвоя, оба в военной форме. Потом к ним поднялись двое из немцев, один пожилой, другой – помоложе. Начальник конвоя выступил вперед. Рядом с ним встал тот, что помоложе.
– Граждане немцы! – крикнул начальник конвоя.
– Геноссен... – тут же крикнул по-немецки стоявший рядом с ним и, осекшись, недоуменно-испуганно повернулся к начальнику. Тот строго посмотрел на него. Пауль, хотя и не совсем правильно, говорил по-русски, поэтому понимал обоих. – Даю вам пятнадцать минут, – опять крикнул начальник. – Так что по-деловому.
Он предоставил слово пожилому в гражданском. Пауль, как все здесь, уже немного знал его: это был старый член партии, бывший ответственный работник из немцев Поволжья.
– Товарищи коммунисты, – сказал тот, – на собрании присутствуют 173 члена партии и 18 кандидатов. Есть предложение открыть собрание. Кто за это, прошу поднять руку. Голосуют только члены партии.
Видимо, не только Паулю было странно участвовать в партсобрании, на которое ведут и которое проводится под конвоем, и при этом еще и соблюдаются регламентные правила. Над большой толпой здесь и там поднялись руки в брезентовых рукавицах.
Начальник стройки сделал сообщение о положении на фронте. Впервые за много дней опять прозвучали слова из сводок: «Враг под Москвой разбит... На других фронтах остановлен... Идут кровопролитные бои... Ленинград... Кавказ...».
– Вопросы есть? – спросил пожилой, когда начальник стройки закончил.
– Есть! – Поднялось десятка два рук. – Когда нас на фронт пустят?
– На фронт пустить вас не можем, – ответил начальник строительства. – Ваш фронт здесь. Трудом своим будете бить фашистов!
Пожилой опять выступил вперед. Пауль видел, как он стоял, чуть ссутулившись, и ветер трепал завязки его шапки и относил в сторону пар его дыхания, но иней оставался на коротких усах, и они казались издали совсем седыми на нездоровом, слегка покрасневшем от мороза лице. Обрывистые струйки пара косо поднимались над толпой прижавшихся поплотнее друг к другу, чтобы не так продувал ветер, людей. Было тихо, только в паузах между словами чуть было слышно, как переводил начальникам переводчик, да иногда издалека доносились матюки прораба, кричавшего на ездовых – стариков и подростков из местных, возивших на санях песок и гравий.
– Товарищи коммунисты и комсомольцы! Товарищи беспартийные! – негромко начал пожилой. – Дорогие друзья! Не буду говорить о тех трудностях, которые мы сейчас испытываем! Они вам самим хорошо известны. Ваша боль оттого, что вы здесь, а не на фронте, понятна – да, мы тоже хотим сражаться с теми, кто напал на нашу страну! Но давайте сейчас говорить не об этом! Давайте говорить о том, как лучше справиться с задачей, поставленной перед нами! Всей нашей стране сейчас так тяжело, как не было никогда! Весь наш народ отдает сейчас все силы на фронте и в тылу, чтобы уничтожить фашистских захватчиков! За это наши товарищи, советские люди всех национальностей, и среди них и наши братья, умирают на фронте! Вы знаете, что без работы в тылу наша армия победить не сможет! Одни в тылу делают танки, другие выращивают хлеб, третьи добывают уголь и руду! Мы должны построить железную дорогу! И мы построим ее! Вот здесь, где мы сейчас стоим, через вот эту голую степь мы проложим железную дорогу. По этой дороге на фронт пойдут танки и хлеб, снаряды и обмундирование, чтобы наша армия быстрее разбила фашистов! Каждая из этих шпал, на которых мы сейчас стоим – это шаг на пути домой, к нашим семьям, к нашим детям! – громко прокричал оратор и гулко, натужно закашлялся. Он снял изодранную рукавицу, достал из кармана мятого демисезонного пальто тряпку и стал кашлять в нее, судорожно глотая и задыхаясь.
Начальник строительства подошел к нему, что-то спросил, тот отрицательно покачал головой. Он справился с кашлем, поднял опять голову, посмотрел вперед, затем резко показал правой рукой на штабель:
– По этим шпалам, по этой насыпи, по этим рельсам мы с нашими семьями, с нашими детьми поедем домой, на Волгу, на Кавказ, на Украину! Мы строим дорогу к победе! Мы строим дорогу домой! И мы построим эту дорогу! Построим или не построим?
– Постро-оим! – закричали все.
– Построим! – продолжал он. – И чем быстрее мы ее построим, тем быстрее придет к нам победа. Поэтому нам надо работать так, как мы еще никогда не работали! Наш фронт сражения с фашистами проходит здесь. Наш вклад в победу – это наша работа здесь! Построить эту дорогу – наша боевая задача! Так выполним же эту задачу так же хорошо, как выполняют свою боевую задачу наши товарищи на фронте!
Он отступил на шаг назад. Начальник строительства вместе со всеми стал аплодировать ему. Потом посмотрел на часы, поднял руку и, когда всё стихло, сказал:
– Пора! За дело... товарищи!..
Все снова захлопали, не снимая рукавиц. Еще сквозь последние хлопки раздалась команда «По бригадам – строиться!». Пауль, занимая свое место в строю, видел, как пожилой, придерживаемый начальником строительства, по-старчески слез со штабеля и встал впереди во второй колонне. Через пять минут все уже шагали к своим участкам...
Они построили эту дорогу и увидели еще первые составы, которые, не останавливаясь, прогромыхали мимо них, отвечая на их хриплые крики приветствия долгими паровозными гудками. А потом они и сами поехали по этой дороге. Но не домой, не к своим семьям и не на фронт: одни в трудармейские лагеря на Урал, другие – на лесоповал в тайгу, а он, Пауль Шмидт – на шахты под Москвой. А еще позже по этой же дороге, тоже в трудармию на шахты, только в Воркуту, проехали их жены и сестры, и среди них жена Пауля Ганна. Но об этом Пауль не знал. Потому что к этому времени писем от родных он получать уже не мог.
2
На шахте было полегче: позади остались парализующие морозы, свистящий ветер в голой до горизонта степи, снежная крупа наполовину с песком, забивающая глаза, иней на стенах наспех построенных бараков и ледяные пластыри под нарами, оставшиеся с «мокрых приборок». Здесь угля хватало, топили, сколько влезет. Ну а дорогу на шахту и обратно можно было пережить. Даже в мороз.
Черный от угольной пыли, сверкая одними глазами да зубами, Пауль вместе с напарником толкал груженую вагонетку, мокрый от напряжения и духоты. После смены валился с ног и в тяжелом сне всё так же толкал вагонетку, и куски угля тускло мерцали в полутьме, и не было конца ни узкому штреку, ни тусклому мерцанию, ни постоянным мыслям – о войне, о стране, о себе.
«Всё для фронта, всё для победы!» – этой заботой жила страна. Этой заботой жили и они. С этой заботой о судьбе родины нельзя было сравнить ни одной, даже самой большой заботы их нелегкой жизни. И чтобы хоть на мгновение приблизить желанную победу, они готовы были отдать последнее. Правда, кроме сил, которые они полностью вкладывали в работу, они имели немного. Но их самих было много, и когда они приняли решение внести по три-четыре месячных заработка на строительство танковой колонны, оказалось, что на эти деньги действительно можно построить несколько танков или самолетов.
«Всё для фронта!» Однако мысль о самом фронте не покидала Пауля. К тому времени к ним прибыло уже немало их земляков-немцев, снятых с фронта. С ранениями, с наградами – они особенно остро переживали произошедшее с ними. И, конечно, рассказывали о боях, в которых участвовали.
Одним из таких фронтовиков был Александр Рейнгардт, сосед Пауля по нарам. Он воевал с перового дня. Трижды от его роты оставалось по четыре-пять человек. Дважды прорывался он из окружения. Говорил он о себе мало. Только однажды Паулю удалось разговорить его, и он рассказал о том, как они отбивали танковую атаку под Минском. Рассказ этот Пауль запомнил так, будто сам был в том бою…
...К тому времени Александр уже успел повоевать, но когда на противоположном берегу мелкой речушки показались одна за другой девять громадин с крестами на броне, он понял, что это для них конец. Что могут сделать одиннадцать бойцов с пулеметом и винтовками против этих грохочущих гор железа?
Позицию они заняли неплохую – на самом верху берега, так что хорошо видели и простреливали не только этот берег до речушки, но и тот. И задание свое – задержать на фланге противника, чтобы дать своей отступающей части время занять новую позицию, они смогли бы, наверное, выполнить. Если бы на них шла пехота. А тут – танки. Александр до этого дня хорошо знал, что из тех, кому поручается задержать противника, живым обычно никто не возвращается. Так что к смерти он был готов. Обидно только было, что так зазря придется умирать. Если бы шла пехота, хотя бы с полсотни фашистов да уложили бы.
Танки подошли к противоположному берегу рассыпанной цепью. Может быть, они и дальше пойдут так? Тогда бы каждый выбрал себе танк и попытался бы подорвать его гранатами. Позицию для этого они выбрали удачно: высокий берег, в кустарнике, да еще окопы успели отрыть. Увидеть их с того берега невозможно, тем более, что танки спустились вниз почти к самой воде. А когда танки станут пониматься сюда, их можно подпустить совсем близко, метров на пятнадцать, даже на десять – за кромкой, где песчаный береговой склон переходит в ровную степь, можно ждать спокойно, «мертвая зона» перед танком на подъеме будет больше, и пулеметы их будут не так страшны. И гранаты можно будет бросить неожиданно и наверняка. Даже если несколько танков прорвется, можно будет сзади по ним. Пропустить над окопом, а потом под хвост гранаты сунуть... Правда, танкисты уже тоже не дураки, пройдут над тобой, из люка спустят тебе в окоп ручную гранату, и дальше, не останавливаясь. А ты в своем окопе останешься навсегда, нашпигованный осколками...