Так может быть, действительно повезет им, и остановят они эти танки? Ах, о чем он размечтался. Прямо как желторотый птенец.
Задача одна – как можно дольше задержать их и как можно больше вывести из строя. Вот и всё. И нечего мечтать.
Александр стоял на коленях почти на самой кромке склона в неглубоком окопе за пышным кустом репейника и не спускал с танков глаз. Открыв люки, танкисты что-то орали друг другу, указывая руками то сюда, то в противоположную сторону. Потом они все разом посмотрели налево. Тут же Александр услышал вдалеке несколько глухих взрывов, потом пушечные выстрелы и слабую трескотню пулеметов. Ага, значит, и там уже началось, подумал он.
Там, километрах в трех ниже по течению, где проходило шоссе, с такой же задачей – задержать противника – была оставлена рота. Там должны были заминировать дорогу и низкий мост через речку, там были оставлены три противотанковые пушки и несколько пулеметов. А еще ниже окопалась такая же кучка солдат, что и здесь: им тоже была поставлена задача помешать проходу на фланге.
Стрельба у моста всё усиливалась. Несколько черных столбов дыма показалось в той стороне. Значит, что-то всё-таки удалось там подбить.
Александр снова повернулся к противоположному берегу и замер: люки у танков были уже закрыты, моторы взревели, танки окутались грязно-сизым дымом и, развернувшись, стали подниматься назад по противоположному склону! Только один танк остался внизу.
«Уходят, уходят» – донеслись до него радостные крики справа и слева.
«Неужели действительно уходят?» – недоверчиво подумал Александр. «Нет, это было бы слишком хорошо. Так не бывает. Да и не пошли бы танки сюда, если бы они могли сейчас так легко уйти отсюда. Не-ет, тут что-то не так. Что же они задумали?»
Танки поднялись, наконец, на склон и были теперь на том же уровне, что и Александр. Они развернулись, и стволы их пушек плавно, но быстро опустились вниз. Казалось, черные дыры их смотрели прямо на Александра.
«Ах, гады!» – стиснул зубы Александр. «Неужели заметили что-нибудь?»
Средний танк на том берегу плюнул светлокрасным, и тут же слева от Александра метрах в тридцати оглушительно лопнул черный, с темнокрасной начинкой огня, растопыренный пузырь земли, разбросав во все стороны изжеванные ветки и свистящие осколки.
«Мать твою...» – донеслось оттуда, когда грохот взрыва и стук падающих комьев стихли.
«Значит, целы», – облегченно вздохнул Александр и посмотрел опять вперед. Оставшийся внизу танк спускался в речушку. Закипела у гусениц вода, ствол пушки дернулся вверх, вниз, и вот танк, грохоча и лязгая всё сильнее, уже ползет по этому склону.
– Приготовить гранаты! – крикнул Александр.
– ... товить гранаты... гранаты... наты... – понеслось по цепи влево и вправо.
Танк двигался в направлении левого фланга. И хотя Александр знал, что там был ефрейтор Бутенко, успевший еще на финской побывать, он всё-таки вылез из окопа и, пригибаясь, пробежал по кустам туда. Пробегая мимо окопов, он коротко бросал: «Оставаться на местах!» и про себя отмечал, что хотя все напряжены, но страха на лицах вроде не видно.
– Ползет, гад? – спрыгнул он, запыхавшись, в окоп к Бутенко и повернулся к склону.
– Ползе-ет! – протянул Бутенко, глядя вперед. – Поближе надо подпустить. Почуяли, гады, что ли?... – Он поправил гранаты, лежавшие перед ним справа. – Плохи дела, командир. Ну, этого мы определим, куда надо. А остальные? Они ведь из нас тут удобрение сделают...
– Ладно, посмотрим. Сначала с этим вот надо... На всякий случай, если что, ты будешь командовать.
Бутенко, всё еще глядя вперед, кивнул.
Громадина танка ревела уже совсем близко. Струи белого песка стекали с тускло блестевших траков. Дрожала земля, дрожал от рева воздух, дрожали тонкие, высохшие стебельки травы впереди и дрожало, вибрировало от этого рева всё в груди, каждая клеточка тела.
– Ну, что, пора? – крикнул Бутенко почти в самое ухо.
– Давай! – крикнул, мотнув головой Александр.
Они взяли по гранате, присели всем телом, потом выпрямились, взмахнули вытянутыми правыми и свалились на дно окопа. Тут же раздался двойной взрыв, страшный скрежет, и сверху посыпался песчаный дождь. Александр и Бутенко выглянули из окопа. Танк, припорошенный песком и пылью, развернулся к ним правым бортом, изрядно завалившись налево. Мотор его еще гудел.
– Гусеницу сорвало! – крикнул Бутенко.
– Давай еще одну, поточнее! – крикнул Александр.
Бутенко взмахнул еще раз, и когда они выглянули снова из окопа, было уже тихо. Танк беззвучно горел, и широкие струи огня стекали по корме, по борту, по колесам на взрытый кругом песок.
– Ну, теперь держись! – сказал Александр. – Теперь они нам дадут... Вот тебе еще граната, сиди тут. А я к себе.
Он выпрыгнул из окопа и тем же путем побежал назад.
– Есть один! – радостно кричал он, пробегая мимо окопов. – Есть один!
Теперь ему казалось уже не таким безнадежным всё, что будет дальше. Главное, хорошо начали. Теперь они еще повоюют! Пусть идут теперь танки!
Он едва успел добежать до своего окопа, как началось. Беспрерывный грохот сотрясал землю. Свистели осколки, гарью и пылью наполнился воздух, в грохочущем полумраке мягко клубились красноватые отблески взрывов. Александр свернулся на дне окопа, закрыл глаза и накрыл голову и уши руками. Что-то мягкое и прохладное упало на руку. Не открывая глаз, он нащупал пальцами этот мягкий комочек и догадался, что это был цветок репейника, который перед боем так спокойно склонялся к нему с колючего куста. Он сунул его в уголок под шеей, будто это было что-то живое, что тоже надо было уберечь от грохота, пламени и осколков, и, чувствуя себя уже не так одиноко с этим комочком в своем окопе, опять закрыл уши.
Земля, наконец, перестала содрогаться, всё стихло, только дышать было трудно да на зубах противно, до холодных мурашек по спине, скрипел песок. Александр, не вставая, посмотрел на часы. Минутная стрелка с тех пор, когда он свалился в окоп, продвинулась всего на три деления. Может, остановились? Но секундная стрелка медленно двигалась.
Он поднялся, выглянул из окопа. Куст репейника перед ним был весь растрепан и наполовину срезан. Второй сиреневый цветок болтался на узкой ленточке вывернутой беловатой волокнистой кожицы.
Александр посмотрел вокруг. Густой кустарник изрядно поредел. Тут и там торчали обломанные, обгорелые ветки с ободранной длинными рваными полосами корой. Земля была вся изрыта и дымилась.
– Живые есть? – крикнул Александр, и тут же услышал рев моторов.
Танки на противоположном берегу начали спускаться вниз. И опять с тревогой увидел Александр, что спускалось только шесть. Два оставалось наверху. Пушки их по-прежнему смотрели сюда.
– Сволочи, трусы, паршивые собаки, мать вашу так, – не сводя с них глаз, выругался Александр. Затем крикнул своим соседям слева и справа: – Красноперов, Бабкин! Доложить по цепи, кто ранен!
Справа передали быстро: все живы, раненых нет. Слева перекличка где-то оборвалась, потом донеслось: Бутенко убит, попадание в окоп; Ерофеев убит, Красноперов ранен в левое плечо, бой вести может.
«А-а, черт!» с болью подумал Александр. «Зачем же я оставил Бутенко там? Надо было всех направо перебросить. Ведь думал же, что ближе к танку основной огонь будет...».
– Приготовить гранаты! – крикнул он, глядя, как танки почти одновременно плюхнулись в потемневшую речушку, потом взревели уже на этом берегу и стали быстро подниматься по склону. – Подпустить на пятнадцать метров! – снова крикнул он и приподнялся над окопом, чтобы лучше видеть танки и выбрать правильный момент для команды, но в этот миг вся земля от его окопа до уступчика, которым обрывалась к берегу степь, дрогнула и, как показалось Александру, медленно, очень медленно, вместе с растрепанным кустом репейника, совсем черным на откуда-то возникшем багровом фоне, встала вертикально, и Александр еще потянулся к тоже ставшему черным цветку на волокнистой кожице, но так и не дотянулся, а плавно и невесомо развернулся в воздухе и погрузился в теплую, тихую темноту...
Он очнулся от боли в шее и оттого, что за шиворот ползло что-то вязкое и прохладное. Дышать было трудно. Он попытался пошевелиться, но не смог. Попробовал подвигать пальцами. Это удалось. Между пальцами он ощутил комочки земли. «Засыпало», догадался Александр, и стал высвобождать руку. Вскоре он почувствовал, как на ладонь падают прохладные капли. Александр высвободил руку и начал отгребать землю с головы, с шеи, и когда и это ему удалось, приподнял рукой голову, так как она почему-то не поворачивалась, и глубоко вдохнул свежего влажного воздуха. Левой руки и ног он не чувствовал. Испугавшись, он начал быстро разгребать землю вокруг себя. Нет, всё было на месте и всё было цело. Он повернулся из скрюченного своего положения на бок, выправил правой рукой левую руку, попытался выпрямить ноги и тут же почувствовал, как тысячи игл вонзились во всё его тело. Было и больно, и радостно от того, что боль эта – всего лишь боль онемевшего тела, в котором опять пульсирует кровь, и что всё у него цело, и что так вокруг тихо, и в лицо тихо падают прохладные капли дождя… Но чем кончился бой?
Александр выкарабкался из засыпанного окопа, сел, оглянулся. Всё вокруг было залито лунным сиянием. Взрытая, вспаханная гусеницами земля влажно блестела. Облитые лимонным лунным стеклом, неподвижно торчали несколько уцелевших веток. Александр поднялся на ноги, посмотрел на склон. Слева, невдалеке, тоже весь облитый лунным светом, мертво возвышался еще один подбитый танк. Александр прошел вдоль окопов. Их нигде не было. Только широкие следы гусениц...
К своим он добрался на шестую ночь, шатаясь от голода и усталости. Дальше отступал уже вместе со всеми. А потом его вызвали в штаб полка. Там ему объявили, что должны направить его в тыл. Нет, он ни в чем не виноват. Но есть приказ. Да, приказ распространяется на всех красноармейцев… немецкой национальности…
И вот Александр был здесь, на шахте, и работал вместе с Паулем в одной смене, и так же, как он, толкал тяжелую вагонетку, груженную черным мерцающим углем. После рассказа Александра Пауль окончательно понял, что выход у него один...
3
На шахте работали и местные, и Пауль накануне договорился с одним из них, Федором. Теперь, шагая в колонне на работу, Пауль думал о том, сдержит сегодня Федор слово или не сдержит.
Ночная смена начиналась в одиннадцать, последняя их ночная смена в эту неделю, и если не уйти сегодня, сколько тогда придется ждать подходящего момента! А сегодня ночь как по заказу: безлунная, теплая. Сегодня он должен уйти. Даже если Федор не принесет...
Их как обычно довели до раздевалки, где, переодевшись, они через другой выход спускались в шахту. Пауль нарочно замешкался, чтобы зайти одним из последних. Он уже знал, что когда все войдут, конвойные уходят к себе в караульное помещение, а ответственность за каждого переходит к бригадиру. Конвоировали их уже не так строго, больше для формы, потому что знали: бежать вряд ли кто решится – кому захочется заработать себе двадцать пять лет срока? Да и остальным стало бы хуже, если бы кто убежал: сразу бы строже режим. Так что и сами следили за тем, чтобы никто не помышлял о побеге. Пауль всё это хорошо знал, поэтому ни с кем о своем намерении не говорил. Всё обдумал сам.
Уже давно приметил он, что в заборе, метрах трехстах от раздевалки, были откреплены две доски: через эту лазейку некоторые местные сокращали свой путь на работу. Рассчитал и время. Чтобы все переоделись и спустились в шахту, потребуется с полчаса. Там бригадир обнаружит, что Пауля нет. Наверняка он подождет немного, думая, что Пауль спустится с другой бригадой. Потом пошлет кого-нибудь наверх узнать, что с ним, ведь вместе шли на работу. Пройдет еще с полчаса. За это время можно далеко уйти...
Пауль раскрыл свой шкафчик, повозился в нем для вида, чтобы выждать, пока снаружи никого больше не будет, затем незаметно выскользнул на улицу. Когда глаза привыкли к темноте, он осмотрелся. Вроде никого. Вдоль темной стены под затемненными изнутри окнами дошел до тропинки, протоптанной от лазейки в заборе. Еще раз осмотрелся вокруг и тихо позвал:
– Федор!
От стены отделилась темная фигура.
– Тут я.
– Принес? – шепнул Пауль.
– Ага, – ответил Федор.
– Ну, давай!
Федор развернул сверток, и Пауль переложил из него в приготовленный мешочек два кирпича хлеба, две луковицы, немного соли и бутылку самогона. Затем полез в карман и протянул Федору бумажку:
– Держи, – сказал он.
– На весь месяц? – спросил Федор.
– Как договаривались. Спасибо, Федя, выручил. Всё-таки хочется отметить день рождения.
– Понятное дело, – ответил Федор, засовывая хлебную карточку в карман брюк и, уже уходя, бросил: – Бывай.
– Пока, – ответил Пауль.
Когда тень Федора исчезла за углом, Пауль завязал мешочек, перекинул петлю бечевки через плечо и вдоль тропинки, внимательно вглядываясь вперед, пошел к лазейке.
Всю ночь, не останавливаясь, шел он на запад. На это Пауль тоже рассчитывал: когда установят, что он сбежал, кому придет в голову, что он пошел в эту сторону? Наверняка подумают, что он к семье в Павлодар двинул. И, конечно, сообщат туда и будут его ждать там.
Да, если бы он туда прибыл, плохо бы ему было. Впрочем, если и здесь задержат, радости мало. Судить его будут. Судить. И по законам военного времени. Как дезертира с трудового фронта. И правильно, конечно, что будут судить. Если все будут убегать с работы, что же это получится? Война есть война, и тут некогда нянчиться с каждым.
Да, судить его будут, это Пауль знал. И что строже будут судить, чем любого другого, тоже знал. Строже, потому что он немец. И потому, что война идет с немцами. И если он дезертировал с работы, которая нужна для победы над немцами, то он тем самым пособничает им. Пособничает фашистам в то время, когда вся страна насмерть бьется с ними. Значит, он помогает фашистам, значит, он хочет, чтобы они победили, значит, он предал свою родину, предал советский народ. Он предатель, а с предателями разговор короткий. Тем более с предателем-немцем. Родная кровь заиграла? За своих? Так получай!