— А кто вы по профессии?
— Химик, а разве вы этого не знали?
— Знал, но химия — понятие объемное, а чем вы конкретно занимались?
— Работал начальником смены на химическом заводе.
— Интересная работа?
— Интересная, но не безопасная… все время имеешь дело с веществами, которые могут в любой момент взорваться…
— А чем вы будете заниматься после демобилизации?
— Пойду учиться на инженера, а там видно будет.
— А почему вы сразу не учились: время летит быстро, за пять лет многое изменится. Вам придется все начать сначала.
— Вы и правы и не правы в одно и то же время. Скажу одно: выбор профессии — дело очень серьезное: в нем нельзя ошибаться, особенно когда ты пограничник.
— Это я понял.
— Нам, возможно, следовало бы об этом поговорить раньше, но, как говорят, лучше поздно, чем никогда. Среди книг у Трау я видел одну, с которой вам обязательно нужно познакомиться.
— Что это за книга?
— Воинский устав, который вы должны изучить за четыре недели.
Солдат кивнул.
— Это приказ, — сказал Ульф.
14
В один из апрельских дней Гартман случайно встретился с Альбрехтом перед автопарком. Кивнув в сторону скамейки, стоявшей у ворот, он предложил:
— Давай присядем! Немного солнца нам не повредит.
Альбрехт кивнул. Вид у него был уставший — в последнее время ему приходилось много работать. Они сели. Разговорились.
— Через четыре недели Раудорн и Рэке демобилизуются, а жаль.
— Жаль не только их, но и многих других солдат. А знаешь, кого Рэке предложил на должность своего заместителя? Ни за что не угадаешь!
— Думаю, что Поля, — сказал Гартман.
— Нет. Вчера вечером Рэке подал мне рапорт, в котором он просит назначить его заместителем Кольхаза.
— Вот это да! — изумился Гартман. — А ты что по этому поводу думаешь?
— Я, конечно, вызвал Рэке, поговорил с ним, но, видать, не убедил, так как он настаивает на своем. Он аргументирует тем, что-де Кольхаз за это время научился думать.
— Вот как! — Гартман встал. — Все это, быть может, и неплохо. Не забудь, что послезавтра у наших солдат зачет по специальности. Пусть все повторят. Что упустишь сейчас, позже уже не нагонишь.
— Да, а что тебе врач сказал? Как твой желудок? — спросил Гартман.
— Хорошего мало. Прописал строгую диету, если она, конечно, поможет, — ответил Альбрехт.
— Возможно, тебе придется-таки решиться на операцию. Болезнь не стоит запускать…
Рэке вернулся в комнату своего отделения. Кениг подал команду: «Встать! Смирно!»
— Вольно! — сказал Ульф и подошел к Кольхазу, который листал какую-то книгу.
Ульф бросил беглый взгляд на обложку.
— «Фауст», — улыбнулся солдат.
— А у меня такой книги нет.
— И вы ее не читали?
— Откровенно говоря, нет… Боялся, что не пойму…
— Почему?
— Слишком занят… Вон роман Шолохова до сих пор в шкафу лежит…
— Вызываю вас, так сказать, на соревнование: вы читаете «Фауста», я — «Тихий Дон». Согласны?
— Согласен.
— И еще одно: вы читаете «Фауста» так же внимательно, как я уставы.
— Ну, знаешь! — удивился Ульф. — Это тебе не одно и то же!
— А вам не приходилось слышать такого выражения? — спокойно перебил его Кольхаз. — «Для того чтобы отношения между властью и духом были плодотворными, коммунисты должны знать Гельдерлина, а поэты Маркса».
— Кто это сказал?
— Томас Манн, и к тому же еще в годы нацизма.
— А почему именно Гельдерлина?
— Да уж так.
— Я понимаю, что немецкая литература не исчерпывается одним «Фаустом», — задумчиво сказал Ульф. — Или вы теперь за меня возьметесь и заставите все читать?
— Точно, точно, товарищ фельдфебель! — раздался задорный голос Кенига. — Меня лично он разбил на Бетховене!
— Просто я хотел доказать тебе, где настоящая музыка, а не буги-вуги.
— Только не лишай меня возможности наслаждаться танцевальной музыкой.
— Давай сравним твою танцевальную музыку с музыкой Бетховена, а?
— Я не против Моцарта и Баха, — не успокаивался Кениг, — нисколько не против, но я и танцевальную музыку люблю.
— А вы что, противник танцевальной музыки? — спросил Ульф у Кольхаза.
— Нисколько, — ответил солдат. — Но музыка, как один из видов искусства, может быть глубокой, содержательной, а может быть и пустой и недолговечной. Большинство из того, что вы называете шлягерами, малосодержательная музыка. Сегодня эти мотивчики напевают все, а завтра их все уже забудут.
— Но ведь без танцев жизнь несколько обеднела бы, как и без музыки.
— Оно, конечно, мое мнение такое: одна музыка — для ног, а другая — для слуха.
— А вы и в музыке разбираетесь?
— Разбираюсь ли я? Это не то слово. — Кольхаз задумался. — По-моему, музыка должна обогащать человека… Об этом можно говорить много и долго…
— Я мало что понимаю в музыке. Лучше скажите, как у вас обстоят дела с изучением уставов?
— Идут полным ходом, хотя у меня к вам накопились кое-какие вопросы.
— Хорошо, завтра утром я вам на них отвечу.
— В девять?
— Да.
15
В течение последних недель Кольхаз и оба новичка по нескольку раз были старшими наряда.
Однажды, когда Кольхаз сменился с наряда в мрачном настроении, к нему подошел Ульф и спросил:
— Что-нибудь случилось?
Кольхаз покачал головой.
— Сколько раз за последние полгода я заступал в наряд и каждый раз переживал по-разному. Но одно дело быть рядовым, когда делаешь только то, что тебе прикажут, другое дело — исполнять обязанности старшего наряда, который отвечает за все.
— Я это понимаю, — усмехнулся Ульф. — Вполне нормальное состояние, так как только исполняя обязанности старшего наряда, начинаешь понимать и то напряжение, и ту ответственность, которая сразу же ложится на тебя.
— И вы считаете это нормальным?
— Да, конечно. Каждый пограничник должен научиться принимать правильные решения и нести за них полную ответственность. Более того, одних знаний в нашем деле мало, необходим еще и опыт, а приобрести и то и другое — дело нелегкое. Но это, мне кажется, нет необходимости вам объяснять.
Кольхаз кивнул в знак согласия.
— Знаете, до сегодняшнего дня все было просто, а вот сегодня, когда я был назначен старшим нашего наряда, а Раудорн оказался у меня в подчинении, то есть мы поменялись ролями…
— Что же, вы неплохо поработали в последние дни, — усмехнулся Ульф. — Вам не следует думать о том, что Раудорн или Шонер разбираются в нашей службе лучше, чем вы. Чувство ответственности, которое у вас появилось, нужно и впредь развивать…
Спустя несколько дней Рэке и Кольхаз получили приказ проверить контрольно-следовую полосу и систему заграждений.
Когда они вышли из казармы, было еще довольно темно. Шли по каштановой аллее. Настроение у Ульфа было невеселое: с сожалением он думал о том, что вот и пришло время расставаться со старослужащими солдатами. Шонер после демобилизации опять уйдет в свою школу, а Раудорн снова будет бригадиром…
На деревянном мостике Ульф вдруг остановился:
— Помните, ровно полгода назад мы по этому маршруту первый раз вышли в наряд?
Кольхаз заулыбался:
— Конечно помню.
— За это время вы сильно изменились… Скоро к вам на заставу придут новички… Нужно будет подготовить их для несения службы.
— Это не так трудно, гораздо труднее подготовить самого себя, побороть собственные сомнения…
— Я об этом уже не говорю… Человек живет в обществе, от которого он не должен отрываться.
— Разумеется. И чем богаче и гуманнее это общество, тем больше возможностей у отдельного индивидуума проявить себя…
— Опять-таки для блага общества, — перебил его Ульф. — Да, я все время хотел вас спросить, почему вы сменили имя Вольфганг на Вульфганг? Если не хотите, можете не отвечать…
— Никакой тайны в этом нет, могу рассказать… Родился я в сорок девятом году. Воспитывался в религиозной семье. Был очень привязан к отцу, музыканту по профессии. Человек он был умный и чуткий. Он-то и привил мне любовь к литературе и музыке. Отец был сердечник и умер от удара, когда мне исполнилось двенадцать лет. Через год мать снова вышла замуж за человека, который не обращал на меня ни малейшего внимания. Когда ему в руки случайно попало написанное мной стихотворение, он вышел из себя, начал ругать на чем свет стоит, обзывал меня тунеядцем и неучем, который не может исправить даже тройки по математике. Постепенно моя нелюбовь к нему переросла в ненависть. Окончив школу, я начал искать себе работу, чтобы поскорее уйти из дому, который стал мне ненавистен…
— Я примерно так и думал, — сказал Ульф, тяжело вздохнув, — но, быть может, вы тогда все же немного поспешили?
Кольхаз отрицательно покачал головой.
— Поймите меня правильно, но даже в этом случав менять имя совсем не обязательно.
Кольхаз долго молчал, затем сказал:
— Сегодня я это прекрасно понимаю, но тогда мне все казалось иначе… Я ведь, собственно говоря, был тогда совсем ребенком… Давайте не будем об этом вспоминать.
Они шли по лесу, внимательно всматриваясь в чащу, тронутую рассветом.
Ничто, казалось, не нарушало тишины леса. Через несколько минут из-за горизонта показалось солнце.
Неожиданно Кольхаз застыл на месте.
— Федеральные пограничники, — прошептал он, — четыре солдата возле машины…
Ульф лихорадочно соображал, что же ему делать: то ли спрятаться в укрытие и ждать, то ли как ни в чем не бывало продолжать выполнять задание.
Решили идти дальше вдоль контрольно-следовой полосы.
— Привет вам, товарищи, с другой стороны! Сегодня неплохая погода, не так ли? В такое время лучше было бы чем-нибудь другим заняться, а? Разве я не прав? — раздался голос одного из пограничников с другой стороны.
Рэке и Кольхаз молча продолжали свой путь.
— Вам, наверное, строго-настрого запретили раскрывать рот, а? За вас говорит ваше начальство?
Ульф и на сей раз проявил выдержку и ничего не сказал.
— Пусть идут, — буркнул другой солдат. — Ну, этот, унтер — красный, от него и слова не дождешься, а ты солдат, у тебя что, головы нет на плечах? Я тебе сейчас загадаю одну загадку. Какое расстояние отделяет коммунистов от предателя?
Кольхаз остановился и ответил:
— В данном конкретном случае расстояние в шестьдесят метров. Понятно?
С той стороны границы послышались ругань и угрозы:
— Ну подожди ты, падаль! Мы тебе зубы пересчитаем, когда придет наш день!
«Посмотрим еще, кто кому зубы пересчитает», — подумал Ульф.
— Пошли дальше, — приказал Ульф и, не оглядываясь, продолжал путь.
Всю дорогу до самого села они молчали, а когда вышли на околицу, Ульф сказал:
— Вы неплохо ответили западным пограничникам, однако в будущем не делайте и этого. Понятно?
— Я понимаю, но уж очень трудно было сдержаться.
— Своим ответом вы все равно ничего не изменили и не измените, каким бы остроумным он ни был.
— Да… но…
— Пожалуйста, безо всяких «но», — перебил его Ульф.
Кольхаз молча кивнул.
16
Весь день был теплым и солнечным. Солдаты построились для того, чтобы проводить своих товарищей, подлежавших демобилизации. Кольхаз стоял в строю и с грустью думал о двух своих товарищах, с которыми он расстается. Он смотрел то на Раудорна, с которым он особенно сдружился в последнее время, то на Шонера, на которого церемония прощания произвела особенно сильное впечатление. Раудорн, хотя у него на душе кошки скребли, пытался шутить, чтобы хоть немного разрядить обстановку.
Вещи демобилизованных уже лежали в машине. А когда обер-лейтенант Гартман попросил уезжающих занять в ней свои места, ефрейтор Раудорн засмеялся:
— Чего у вас у всех такие физиономии, будто на похоронах? Мы ведь не на другую планету летим.
Сначала Раудорн пожал руки Полю и Кенигу, а затем подошел к Ульфу и сказал:
— Счастливо оставаться. Я тебе за многое благодарен, да ты и сам это знаешь лучше меня. Значит, мы договорились, что ты ко мне как-нибудь приедешь. Так?
— Договорились, — ответил Ульф. — Я у тебя тоже кое-чему научился, так сказать, взаимно обогащались, о чем ты тоже знаешь. Счастливого пути!
Когда ефрейтор подошел к Кольхазу, чтобы попрощаться с ним, у того в горле словно комок появился, который мешал ему говорить.
— Смотри сдержи свое слово, — сказал ефрейтор. — В июле ты приезжаешь ко мне и читаешь свой новые стихи в нашей бригаде. Я же тебе обещаю колоссальный успех!
— Конечно, я приеду, как обещал!
Раудорн несколько секунд не спускал с Кольхаза глаз, затем полез в свой рюкзак и, достав из него тетрадь в зеленом переплете, протянул со словами:
— Возьми мой блокнот, в нем я записывал кое-какие мысли, возможно, они покажутся тебе смешными. Когда приедешь ко мне, тогда поговорим о них.
— Добро. — Кольхаз пожал руку другу, который легко вскочил на подножку машины.
Шонер бросил беглое «счастливо оставаться» и вслед за ефрейтором сел в машину.
Через минуту машина была уже у ворот, а солдаты все махали отъезжающим руками. Долговязый Кениг громко прокричал ефрейтору-земляку:
— Привет родному городу и моим старикам! Передай им, что через полгода я к ним приеду!
Вскоре машина скрылась из виду, оставив позади себя шлейф густой пыли.
Рэке одернул френч и как ни в чем не бывало проговорил:
— Ну, что же, самое позднее через три часа сюда прибудут новички. Товарищ Кольхаз, проверьте еще раз, все ли у нас готово к встрече, вы у нас за это ответственный!
Солдат все еще держал в руках блокнот.
— Слушаюсь! — сказал он и вместе с Полем и Кенигом пошел в спальную комнату, где все с самого утра было в образцовом порядке.
От нечего делать Кольхаз вынул блокнот и наугад открыл его. Поль и Кениг с любопытством заглядывали в него сбоку. «Сегодня мы в первый раз до самой ночи проговорили с нашим фельдфебелем. Разговор был простой и откровенный. Он похож на человека, который не отступает ни перед какими препятствиями. Это мне в нем очень понравилось. Он абсолютно прав, когда говорит, что человек любое плохое дело может сделать еще хуже, а каждое хорошее — еще лучше. Однако любое хорошее дело само по себе лучше не станет. Наше же общее дело станет лучше тогда, когда каждый из нас на своем месте будет делать то, что ему положено».
— Это он написал полгода назад, — заметил Поль. — Он безусловно прав: все зависит от нас самих.
Кольхаз засмеялся и подумал: «Раудорн уехал, и все равно какая-то его частичка осталась здесь». Вслух же он спросил:
— Кто знает, что за новички к нам прибудут?
— Кроме фамилий и профессий, которыми они занимались до армии, ничего не известно… А вот и фельдфебель идет!
Все повернулись к Ульфу, а Кольхаз по-уставному доложил, что в отделении все в порядке.
Ульф все проверил сам и остался доволен.
— Посмотрите еще раз оружие. Пусть для новичков все начнется строго по уставу. Первое впечатление — самое сильное впечатление. Ну, а теперь пошли…
— А как поживает «Фауст»? — спросил Кольхаз фельдфебеля, когда они спустились по лестнице.
— Я еще не до конца его прочел, но мне нравится.
— А как понравился вам монолог Фауста и сцена встречи с Мефистофелем? — поинтересовался солдат.
— Пока затрудняюсь сказать, кое-какие места мне нужно прочесть несколько раз, чтобы лучше понять их.
— Хорошо, позже поговорим.
— Конечно, только сейчас у меня другие заботы.
— Заботы заботами, чтение чтением, — заметил Кольхаз.
— Да, но в данный момент проверка оружия — для меня самое главное.
Около пяти часов вечера было объявлено построение. Кольхаз быстро привел себя в порядок и спустился вниз.
«Какие они, новички? Как они выглядят? С ними придется пробыть вместе полгода. Это время может пройти быстро и незаметно, а может и показаться длинным и нудным…»
— Когда закончится официальная часть, каждый из вас возьмет по одному солдату: вы, товарищ Кольхаз, возьмете Зимлера, Поль — Дуке, а Кениг — Брунера. Все ясно? — распорядился командир отделения.
Солдаты молча кивнули.
С минуты на минуту на дороге должна была показаться машина с новичками. Вскоре она действительно показалась, и гауптфельдфебель, построив пограничников, доложил командиру роты.
Когда машина остановилась, новички спрыгнули на землю и с любопытством начали оглядываться.
Кольхаз всматривался в лица прибывших… В их отделение были назначены педагог из вуза, бригадир из известного кооператива и конюх.
Ульрих Зимлер был худым двадцатилетним парнем, рядом с которым бывший бригадир Эрнст Дуке выглядел коротышкой. Петер Врунер казался на первый взгляд ничем не примечательным, среднего роста, крепко сложен.