— А если я не захочу?
— Мы никого к этому не принуждаем. Все будет зависеть от тебя самого.
Фред прислонился к стене и сказал:
— Я не коммунист. Все, что я сделал, я сделал потому, что ненавижу эту войну. Эту безумную войну.
— И потому, что ты хочешь жить?
— Да, и еще потому, что я хочу жить. А разве это плохо?
— Нет, не плохо. Жить хотят все, — сказал старик. — Вот и выходит, что ты выступаешь против нацизма, а это значит, что ты антифашист. Но когда окончится война, вам нужно будет строить новую Германию. Короче говоря, тот, кто хочет жить, должен иметь перед собой высокую и ясную цель.
— Когда война кончится, Германия уже не будет существовать, — заметил Фред.
Старик засмеялся и, подойдя к Фреду, сказал:
— Не будь таким глупым! Германия будет существовать и после войны. Только это будет новая Германия, за которую стоит бороться.
— Вы же ненавидите нас, немцев, ненавидите хуже чумы. Причина для этого у вас есть, — пробормотал Фред.
Старик долго молчал, посасывая свою трубку, а затем проговорил:
— В Германии нужно посеять новое, светлое, а не ненависть.
— Что именно?
— Сорняки с вашей земли мы, конечно, вырвем, и вырвем с корнем, — сказал старый партизан, — уж это точно. И вам, разумеется, поможем, но сеять должны вы сами.
— Ты думаешь, что после войны это возможно?..
— Подожди, — старик пошарил в кармане и вынул оттуда листок бумаги, который, судя по виду, побывал во многих руках. Он протянул листок Фреду со словами: — Вот, прочти! Создан специальный Национальный комитет, из одних немцев. Все они хотят жить по-новому. Это листовка комитета. Здесь, так сказать, изложена программа комитета. Прочти и верни мне. Может, и поймешь, кто и что будет сеять.
Вечером старый партизан снова навестил Фреда.
— Отдай мне листовку, — попросил он Фреда.
— Кое-что из этой листовки я понял, а кое-что до меня до сих пор не доходит. Подписи, которые стоят под листовкой, мне не известны. Вот, например, кто такой Вайнерт?
— Это поэт.
— Я о нем никогда ничего не слышал и не читал его стихов.
— В тридцать третьем году нацисты сожгли его книги, а сам поэт был вынужден эмигрировать за границу.
— А кто такой Ульбрихт?
— Это один из бывших депутатов рейхстага. Немецкий коммунист. Он бежал из Германии, так как он боролся против фашистов.
— А ты откуда это знаешь?
— Ты забыл, что я тоже немец.
Через два дня все встали очень рано. С Большой земли прилетел самолет, который привез партизанам боеприпасы, продовольствие и почту. На обратном пути он должен был забрать раненых партизан и Фреда.
С помощью Алеши Фред доковылял до небольшого обоза, состоявшего всего-навсего из пяти подвод. Впереди следовала группа партизанских разведчиков.
Маленькие, но юркие повозки легко катились по лесной дороге. К полудню добрались до лощины, где обоз поджидали двое партизан с канистрами, в которых оказался овощной суп и гуляш с картофелем.
После обеда Алеша почему-то забеспокоился. Он все время ерзал на кучерском месте, то и дело поглядывая на Фреда.
Вскоре они миновали партизанского часового, а через несколько минут уже сидели в партизанском лагере, состоявшем из землянок, заметить которые было отнюдь не легко.
Женщины и дети окружили повозки. Все довольно недружелюбно поглядывали на Фреда. После объяснения старого партизана лед недружелюбия несколько растаял.
— Здесь мы останемся до утра, — распорядился старый партизан.
Алеша помог Фреду слезть на землю и куда-то повел его.
— Куда? — спросил его Фред.
— Иди — увидишь.
Он подвел Фреда к одной из землянок и сказал:
— Входи!
Немного помедлив, Фред вошел в землянку с крошечными оконцами. Алеша шел за ним.
За столом сидела старая седоволосая женщина. Возле нее играла маленькая девочка. Увидев немца в форме, девочка испуганно вскрикнула и забилась в угол.
— Галина! — позвал Алеша девочку. — Галина!
Дальше он сказал сестренке что-то такое и так быстро, что Фред ничего не понял.
Тогда девочка подбежала к Алеше. Он взял ее на руки и что-то долго говорил, кивая в сторону Фреда.
Сквозь открытую дверь на лицо девочки упал солнечный луч, и Фред увидел белокурые волосы и испуганно полуоткрытый рот.
Алеша все еще уговаривал Галю, а Фред подошел к ней и хотел взять ее руки в свои, но девочка заплакала такими слезами, что они скатывались на ее платьице.
Тогда Алеша с сестренкой на руках вышел из землянки. Фред пошел за ним. Девочка обняла брата за шею и, прижавшись к нему всем тельцем, испуганно следила взглядом за Фредом.
Фред еще раз попытался подойти к ней, но она спрятала личико на плече у брата.
— Не мучь ее напрасно. Она пока еще не может всего понять, — заметил подошедший к ним старый партизан с бородой. — Она в тебе видит только гитлеровца.
— От нас, немцев, скоро и собака кости не возьмет, — проговорил с горечью Фред. — Взрослые ненавидят нас, а детишки убегают от нас в угол.
— Так будет не всегда, — возразил ему старик. — А теперь пошли. Нам еще нужно успеть на аэродром.
Они направились к повозкам. Женщины, провожавшие партизан, увидев Фреда, невольно попятились. И лишь одна подошла к Фреду и молча протянула ему краюху хлеба.
— Возьми, — сказал ему старый партизан. — Она потеряла на войне обоих сыновей. Галина ей как родная дочь. Возьми хлеб.
Случай на границе
— Сверим часы, — сказал унтер-офицер Йонас, обращаясь к ефрейтору Венде. — Сейчас девятнадцать часов тридцать шесть минут. Не забудьте проход в минном поле обеспечить скрытой сигнализацией. Но только побыстрее. Вы все знаете, что я вам объясняю!..
Оба пограничника лежали в замаскированном окопчике. Йонас снял фуражку и пригладил рукой жесткие волосы, которые непокорно торчали во все стороны. Затем он посмотрел на небо. По нему плыли тяжелые грозовые облака, обещающие дождь, которого давно ждала высушенная жарким солнцем земля.
Унтер-офицер хотел сказать что-нибудь утешительное о приятном дождичке, но не сказал, а лишь спросил, понял ли ефрейтор приказ.
— Так точно, товарищ унтер-офицер! — ответил Роберт Венде, провожая унтер-офицера взглядом, когда тот быстрыми шагами направился к машине.
И вот они остались одни: он, Венде, рядовой Гейман и немецкая овчарка, по кличке Альфа, которую Гейман привез с собой со старого места службы.
Под прикрытием густого кустарника они прошли немного вдоль дороги, установили тайную сигнализацию в проходе, как им было приказано, а затем залегли в кустах и начали наблюдение.
Когда стало темнеть и контуры деревьев и местных предметов расплылись, к шлагбауму, что был установлен по ту сторону границы, приблизились четыре западногерманских пограничника. Вдруг к ним подошел мужчина в гражданском, который, несколько раз ткнув рукой в их сторону, что-то сказал пограничникам.
Скоро стало совсем темно. Роберт всматривался в темноту, но почти ничего не видел. А тут еще разразилась гроза и полил дождь, который шел до полуночи.
Пограничники сменили позицию, переместившись к группе деревьев, которые росли как раз напротив прохода, проделанного в минном поле, о котором им напоминал унтер-офицер Йонас.
Получше завернувшись в плащ-палатки, они залегли, после чего Венде распределил сектора наблюдения. Тяжелые дождевые капли, срывавшиеся с деревьев, падали на них, навевая дрему.
Фриц Гейман отвечал на вопросы Венде все ленивее и медленнее, а вскоре и вообще замолчал.
Роберт посмотрел на него и увидел, что тот уткнулся лицом в траву и, кажется, спит.
Венде рассердился и поднял было руку, чтобы разбудить коллегу, но помедлил и не сделал этого, подумав; «Пусть. Фриц — человек новый, еще не привык к ночным дежурствам. Пусть подремлет минутку, это поможет. Я же не сплю, да и Альфа бодрствует».
Роберт дружелюбно почесал у овчарки за ушами, улыбнулся, вспоминая, как Фриц, прибыв в их отделение, представлялся им. Высокий и худой, он встал, смущенно улыбнулся и начал рассказывать о том, что до армии он работал продавцом и что у его отца есть своя небольшая лавочка. Разумеется, по патенту, подчеркнул Роберт, увидев, как некоторые солдаты переглянулись и заулыбались.
«Интересно, почему только он стал проводником служебной собаки? Видимо, только потому, что очень любит животных, а у его отца живет настоящий немецкий дог».
Время шло ужасно медленно. Внизу на краю села прокричал какой-то сумасшедший петух. Сам Роберт впал в такое состояние, когда про человека нельзя сказать, что он бодрствует, но нельзя утверждать и того, что он спит. Такое состояние обычно продолжается недолго и характеризуется тем, что ум, сознание еще работают, а тело, охваченное тяжелой дремой, уже не подчиняется тебе.
Крик какой-то птицы вернул Роберта к действительности. Он вздрогнул, испуганно оглянулся по сторонам, но ничего не заметил.
Гейман все еще мирно дремал. Овчарка спокойно лежала на земле. Вдруг она подняла голову и, навострив уши, уставилась на дорогу.
— Что случилось, Альфа? — шепнул вдруг проснувшийся Гейман. — Там кто-то есть, Роберт.
Овчарка не ошиблась, «кто-то» оказался унтер-офицером Йонасом, который пришел проверить посты.
— Товарищ унтер-офицер, никаких происшествий не случилось! — доложил ему Венде.
Около трех часов пришла смена.
— Дружище, я вот уже почти три недели у вас, а ничего не произошло, — сказал по дороге новичок. — Если так будет и дальше, скука заест.
— Радуйся, что Ничего не происходит, — буркнул Роберт. — Для этого, собственно, мы здесь и находимся.
Дойдя до опушки леса, они сели в машину, которая увезла их на заставу, где Венде, сам не зная почему, не доложил дежурному о том, что Гейман заснул в наряде.
Почистив оружие, они поели и легли спать.
Августовское солнце стояло высоко в небе, и в комнате, несмотря на закрытые шторы окна, было жарко и душно.
Унтер-офицер Йонас, сидя на краешке стула, потихонечку барабанил пальцами по столу, а сам внимательно разглядывал лица солдат. Однако ничего особенного он не заметил. Штабс-ефрейтор Шустер затачивал карандаши, ефрейтор Венде неторопливо покусывал уголки рта, а остальные просто ничем не занимались. И только рядовой Гейман был возбужден и все время вертелся, как-будто ждал чего-то необычного.
Через несколько минут в комнату вошел лейтенант Раувальд и, выслушав доклад унтер-офицера, сел и начал перелистывать свой блокнот. Брови у него сошлись на переносице,
— Товарищи, на нашем участке зафиксировано нарушение границы! — медленно сказал он.
Нарушение границы! Такое равносильно взрыву газа в шахте или же града, упавшего на поля, на которых уже созрел урожай. Нарушение границы сводит все усилия пограничников на нет. Разница заключается только в том, что взрыв газа и град рассматриваются как стихийное бедствие, за которое никто никакой ответственности не несет, а за нарушение границы несет ответственность застава, и никто этой ответственности с нее не снимет.
Лейтенант по очереди осмотрел солдат, в глазах которых застыл немой вопрос.
— Сегодня ночью на участке Верлхаузен — Бурчхаген нарушена государственная граница, на территорию республики проник враг. И проник он через проход в минном поле. Следы нарушителя обнаружены на контрольно-следовой полосе.
Раувальд отыскал взглядом ефрейтора Венде и уже не отводил от него глаз, а говорил и говорил, как-будто специально для него.
— Точное время нарушения границы установить не удалось, однако, по всей вероятности, это произошло между часом и четырьмя часами. Перед этим шел дождь, а после четырех уже стало светать. Начиная с трех часов этот участок находился под охраной первого взвода, а до этого на посту находились ефрейтор Венде и рядовой Гейман.
Лейтенант захлопнул записную книжку и замолчал.
«Вот тебе и положеньице! — подумал про себя Венде. И вдруг его словно кольнуло: — А ведь как раз в это время Фриц дремал, да и сам я был не в лучшем состоянии. Правда, у меня такое состояние продолжалось всего несколько минут, так что не стоит об этом и говорить. Да и Альфа заметила бы. Проход же в минном поле был от нас всего лишь в каких-то ста метрах. Не может быть, чтобы нарушитель проник как раз на этом участке».
Роберт встряхнул головой, посмотрел на солнечный луч, в котором танцевали миллиарды мельчайших пылинок, и стал мысленно убеждать себя в полной невиновности, однако он с неприязнью подумал о Фрице Геймане. Как твердо он сейчас выступил бы, если бы не этот сон на посту! И в то же время нет ничего удивительного в том, что Фриц задремал.
Накануне, было это около девяти часов, Венде вошел в комнату осторожно, чтобы не потревожить сон товарищей. Гейман уже встал, в одних трусиках он стоял перед зеркалом и с помощью расчески и березового экстракта пытался пригладить свои непокорные вихры, которые ему несколько дней назад чуть-чуть укоротили. Однако, как он ни старался, у него так ничего и не получилось: волосы упрямо торчали во все стороны, придавая лицу выражение зеленого юнца. Выругавшись про себя, Фриц бросил расческу на стол и, скорчив перед зеркалом самому себе гримасу, пошел к своему шкафчику.
— Нам разрешено отдыхать до двенадцати, — заметил Роберт, на что Фриц лишь рассмеялся.
— Я совсем не устал, спать не хочу, а вот родителям написать письмишко давно надо, — сказал он, спрятав улыбку.
— Тогда, по крайней мере, не мешай другим спать, — пробормотал Роберт и отвернулся к стене.
Зато после обеда, на занятии по политподготовке, когда командир взвода объяснял солдатам, кого им следует считать друзьями, а кого — врагами, Фриц вдруг начал клевать носом, и лейтенанту пришлось не один раз поднимать его с места. Роберт тогда даже немного позлорадничал, но, что ни говори, новичкам многое прощается, что не прощается старослужащим.
Все это было бы не очень важно, если бы отделения не соревновались за звание «Лучшее отделение».
«Если будет точно доказано, что нарушение границы произошло во время нашего дежурства, тогда нам, — думал Роберт, — не видать первого места как своих ушей. И все это как раз в тот самый момент, когда по всем другим показателям мы в полку тянем на «Лучшее отделение». Через несколько недель я демобилизуюсь, вернусь домой, к своим родным, своим ребятам. Интересно, дадут ли мне мой прежний «Икарус»? Не будут ли дрожать руки, когда я снова возьмусь за баранку? Я все время служил хорошо. Оставшееся время прослужу так же. Ничего особенного не должно произойти. Мы должны завоевать звание «Лучшее отделение».
Роберт поднял голову и посмотрел на командира взвода, который вопросительно смотрел на ефрейтора.
Фриц так потянул пальцы, что захрустели суставы. Чуть смущенно он посмотрел на Венде: с его мнением считались в отделении, и казалось, что для него не существует неразрешенных проблем. Временами Фриц завидовал ему и, сам того не замечая, подражал ему в жестах и даже употреблял некоторые из его выражений.
«Неужели и на самом деле граница была нарушена в то время, пока я дремал, — думал он с раздражением. — Вряд ли. Как-никак рядом был Роберт, а уж он-то бывалый волк. Перед его носом не так-то легко проскользнуть. Да и Альфа была там, она бы сразу почувствовала приближение нарушителя. Но если это будет доказано и выяснится, что я как раз спал, то я пропал: с первых же дней я стану посмешищем для всего взвода. Ну и начал же я службу, ничего не скажешь! А служить мне еще целый год! Тогда мне покажут где раки зимуют. Признаться же нельзя. Здесь, на границе, не та дисциплина, что в учебном батальоне! Да может, Роберт и не заметил вовсе, что я спал? Да это и сном-то, откровенно говоря, назвать никак нельзя.
Да чего я ломаю голову черт знает над чем. Нужно только держать язык за зубами, и все. Как говорил мой предыдущий начальник: самое важное — вверх не подниматься, но и вниз не упасть. Не нажить себе врагов. А уж он-то знает, как надо служить: как-никак всю войну просидел писарем в штабе полка. К тому же есть еще и самокритика. На всех собраниях начальство так охотно слушает тех, кто бичует сам себя. А если я еще в чем-нибудь отличусь, ну, например, заслужу значок спортсмена, то все будет в порядке, больше того, они еще будут говорить, что это они меня таким воспитали. Вес ясно, — мысленно успокаивал себя Фриц. — Буду поступать так же, как сам Роберт. Он, собственно, старший дозора. Ничего, следовательно, и не случилось».