— Мне надо срочно ехать домой. В Мюнхен.
— Куда?! — не поверил я своим ушам.
— Я не латышка, как ты думаешь, — заявила Эльза. — Я есть немка.
Точно пружина сработала подо мной, — я так и подскочил.
— Немка?! — и, схватив ее за плечи, стал трясти. — Скажи, что это неправда. Ты соврала, да? Это ложь?
Буря мыслей завихрила мою бедную голову. Немка! Немка!? Странное дело — я знал, что сказанное Эльзой — сущая правда, но вер во мне возроптало, не желало принимать истину. И, глялн в ошеломленные, растерянные глаза Эльзы, я с беспощадной настойчивостью повторял, что это дурная, глупая шутка… Но Эльза не спешила опровергнуть свое утверждение. Она беспомощно и виновато поежилась. И я понял: это крах… Злой рок продолжил свою жестокую игру со мной.
Я отпустил плечи Эльзы, и руки мои повисли, как подбитые крылья. Эльзу мое поведение весьма озадачило. Она не ожидала такой реакции и была смущена, не понимая, почему я так болезненно воспринял ее признание. Мне же предстояло тягостное и унизительное объяснение, от одной мысли о котором я заскрежетал зубами. Она протянула ко мне руку, но не посмела притронуться и извиняюще произнесла:
— А я… А я еще хотела второй сюрприз…
— Говори, — безучастно буркнул я, не ожидая больше ничего хорошего от этой жизни.
— Не имеет смысл… — отрицательно покачала головой Эльза.
— Что ты натворила, Эльза! Что ты натворила?!
— Олег! — теперь побледнела и она. — Олег! Ты что-то имеешь против… немцев?
Я молчал, тупо глядя в окно.
— Я два года живу в вашей стране, и никто не упрекнул меня, что я немка, — сказала она. — Мне уйти?
Я встрепенулся.
— Уходи… Нет! Я тебе все объясню. Я люблю тебя, Эльза… Но… моя мама… — я беспомощно развел руками.
В комнату, совсем некстати, вошла тетя Мария. Услышав за спиной шаги, я, боясь оглянуться, испуганно спросил:
— Мать?
— Ну, знакомь, — приказала тетя Мария.
Я хмуро протянул руку в сторону Эльзы:
— Это моя невеста, — и с вызовом заявил: — Моя любимая! Ясно?! А где мать?
— За горючим пошла. Очень уж желает угодить невестке. А ты что-то не в себе. Или мне показалось?
В этот момент на пороге показалась сияющая мать, поставила на стол сумку.
— Отчего так долго? — спросила ее Мария.
Но мать не слышала, все ее внимание было приковано к Эльзе.
— Симпатичная! Я их на улице встретила. Смотрю и не верю: рядом с моим-то — писанная красавица! Повернула я, пошла за ними, а они меня не замечают, друг другом любуются. Иду, а сама по сторонам смотрю — видят люди, какая она, или незрячими стали? Видят! Оглядываются на невестку мою, шеи сворачивают! — Присмотревшись к притихшей Эльзе, спросила меня: — Ты случайно не обидел ее? — и обняла Эльзу: — Ничего, теперь сообща будем воспитывать его.
Я нагнулся к уху Эльзы, прошептал:
— Мне что-то надо тебе сказать, — и нерешительно произнес: — Мы пойдем, мама.
— Как это пойдем? Готово ведь уже все, — возразила она и, выкладывая покупки, обернулась к Марии. — Армянского не было. — Ее восторженные глаза вновь замерли на Эльзе. — Я на радостях вот шампанское купила! Садитесь за стол.
— Нельзя нам, опаздываем, — умоляюще посмотрел я на мать.
Ничего не понимая, она оглянулась на Марию:
— Увести хочет, — и с упреком произнесла: — ей с нами побыть хочется, а он тащит ее вон…
Эльза обернулась ко мне:
— Почему ты так торопишься?
Я выдержал ее взгляд:
— Тебе кое-что следует знать…
Мария, вслушиваясь в ее акцент, осторожно сказала:
— Отложим на другой раз, Серафима.
— Да что с вами?! — взмахнула руками, недоумевая, мать. — И пироги готовы, и коньяк есть, и шампанское. Я годы ждала этого дня!
Эльза сердито прошептала мне:
— Я не понимаю, зачем уходить…
Ну вот, уже единым фронтом против меня. Мелькнула мысль: а вдруг все обойдется, и я сдался:
— Хорошо, мы останемся. Но чтоб потом упреков не было.
Я решительно придвинул стул к столу и уселся. Мать, обрадовавшись, торопливо подвинула второй стул, фартуком обмахнула его, с нежностью сказала Эльзе:
— И ты садись. Рядышком. — И успокоила меня: — Сынок, все будет хорошо, вот увидишь. Пироги на стол — и сядем, — она поспешила на кухню.
А Мария вдруг спросила Эльзу:
— А как вас, милая, звать?
— Я Эльза.
Мать замерла с подносом в руках у дверей, медленно повернулась к Эльзе, тихо прошептала:
— Нет…
— Олег называть меня Эльзик, — ни о чем не подозревая, с улыбкой продолжила Эльза.
— Эльза, — со значением повторила Мария.
— Это имя у всех народов встречается, — словно отгоняя наваждение, проговорила мать.
— И акцент у каждого народа свой, — глядя в тарелку, сказала Мария.
— А люди разные, — постарался смягчить ее намек я. — У одного народа двух одинаковых не найдешь. Даже в одной семье.
Мария, уже почти уверенная, что ее догадка верна, напомнила:
— Один народец мы хорошо изучили. Так хорошо, что на всю жизнь запомнили. Так, Серафимушка?
— Нет-нет, не надо об этом, — поспешно замахала рукой мать, — Не надо!
— О чем они? — дернула меня за рукав Эльза: — Я не понимаю.
Мария наклонилась через стол к Эльзе:
— У нас, кисочка, одна знакомая была. И не хотели, а пришлось каждый день с ней якшаться. Тоже звали Эльзой. Как появлялась — глаз не спускали с нее.
— Такая красивая была? — уточнила Эльза.
— Серафима, — усмехнулась Мария, — красивая она была?
— Не надо, Мария, — умоляюще попросила мать.
— Красивая, — подтвердила Мария. — И сумочки у нее были настолько красивые, что мы не могли от них взгляда оторвать…
— Я плохо понимать русский язык, — растерялась Эльза.
Я вскочил с места, в сердцах воскликнул:
— Мать, тащи же пироги!
— Да-да, пироги… — поспешила она на кухню и тут же вернулась с пирогами в руках. — Удались… — доверительно зашептала Эльзе: — Олежка их за обе щеки уплетает. И тебя научу их печь. Только называются они мудрено: цахараджин. Это значит, с листьями свеклы, начинка такая.
— Ца-ха-рад-жин… — произнесла Эльза с сильным акцентом.
— Ну вот, уже знаешь, — обрадовалась мать и уселась рядом с ней.
— Слух режет твой акцент, — жестко сказала Мария. — Откуда он у тебя?
— А Олег сразу угадал, — подколола меня Эльза. — У вас, говорит, в Латвии, только вверх смотрят? Я в воде его чуть не убивала, упала на него, — и рассмеялась.
— Латышка, выходит, — удовлетворенно произнесла, глядя на Марию, мать.
— Кто у вас в Латвии — мать, отец? — не спуская настороженного взгляда с девушки, спросила Мария.
Эльза опять засмеялась:
— Я не из Латвии. Это Олег так думал.
Мать нетерпеливо повернулась ко мне:
— Откуда она? — И не дождавшись ответа, почти закричала: — Мария, кто она? Почему смеется?
— Значит, кошечка не из Латвии? — спросила Мария.
— Почему вы меня называть кошечка, кисочка? — недовольно произнесла Эльза. — Я есть Эльза.
— Что Эльза, знаю, — медленно проговорила Мария. — И откуда, тоже догадываюсь.
В комнате воцарилась тишина. Мать, прижав ладони к груди, испуганно переводила взгляд с одного лица на другое.
— Что затеяли?! — испуганно спросила она.
— Скажи им, откуда ты, — не выдержав, толкнул я локтем Эльзу.
— Откуда? — эхом повторила мать. — Скажи, откуда?
— Мой отец живет в Мюнхен, — сказала Эльза и добавила: — Я не есть латышка. Я есть немка…
Глава одиннадцатая
Когда в аул из дальнего путешествия возвращается горец, его непременно расспрашивают, кого он встретил, с кем познакомился, что видел. Конечно, каждому любопытно и то, что он привез с собой, но об этом никто не обмолвится, ибо подобные вопросы считаются неуместными. «Прелесть путешествий, — обязательно подчеркнет старец-горец, — не в том, что ценное приобретешь для дома, а в новых знакомствах. А если удастся еще и подружиться с кем-то, то грех жаловаться на дорожные неудобства и страдания».
Но что по-настоящему заинтересует горцев, это рассказ путешественника о встрече на далекой чужбине с земляком. Тут уж вопросам не будет конца: как этот заблудившийся чувствует себя вдали от родины, прижился ли там или душа его мечется и человек места себе не находит? Пироги осетинские кто-нибудь ему готовит или он уже забыл их вкус? А язык, язык свой родной не забыл?
Когда после концерта к нам подошел невысокий, ладно скроенный, спортивного вида мужчина лет тридцати-тридцати пяти, похожий на итальянца и внешностью, и легким костюмом, и обратился ко мне по-осетински, тут меня было не удержать. Ведь по возвращении в Хохкау мне придется ответить не на один десяток вопросов.
Он был симпатичен, этот итальянский осетин, задумчиво и оценивающе смотревший на нас большими, черными, как графит, глазами, в которых то и дело вспыхивали озорные искорки. Простенькая одежда не могла ввести нас в заблуждение, его речь и спокойные, уверенные манеры, цепкий, умный взгляд выдавали в нем преуспевающего синьора из солидного делового мира, закаленного в разного рода переделках и знающего цену людям. Видя мою дотошность, он развел руками, усмехнулся:
— Если б я не видел тебя на сцене, сомневался бы, что ты танцор…
Свою колкость он произнес с улыбкой и, подняв пышные, отливающие синевой брови, с интересом ждал, как я отреагирую.
— А мы задаем вопросы не для того, чтоб завести, как это у вас принято, досье на человека, — дерзко ответил я ему, старшему по возрасту.
Он засмеялся, довольный, как мне показалось, моим ответом, и дружески подмигнул мне.
— Это везде делается, — добродушно заявил он. — Я весь мир объездил, знаю.
— Да Олег всегда такой дотошный, — заметил Алан. — Чтоб было, что записать в дневник гастролей…
— Правда? — спросил осетин. — Ты ведешь дневник?
— Какой там дневник! Он пошутил. Просто мне интересно узнать, почему вы оказались здесь, как вы живете, не тянет ли на родину. Наконец, как вас зовут…
— Антонио, — представился он и тут же поправил: — Азарбек я. Ну, а что касается родины, то родился я здесь, хотя и мечтаю увидеть страну предков. Не беспокойтесь, мои родители не из тех несчастных, что оказались на чужбине в войну. Еще в тринадцатом году они отправились на заработки, да так и застряли здесь. И я вам не враг. Вот на концерт приехал… — Он слегка замялся: — Боялся увидеть примитивное представление и не взял с собой друзей. А вы!.. — он потряс кулаком, ну точь-в-точь, как это делают в Хохкау, — и откуда у него этот жест, если родился он в Италии и детство здесь провел?! — Молодцы! Теперь на ваш очередной концерт приеду с матерью, с женой, детьми и кучей друзей.
— Не хочется вас огорчать, но мы завершили гастроли в Италии, завтра отправляемся в ФРГ, — сообщил ему Алан.
— Жаль, — расстроился Антонио-Азарбек. — Как я теперь с матерью объяснюсь? Она не простит, что не взял ее на ваш концерт…
— Ничего, — успокоил я его. — Года через два опять приедем в Италию. Нас здесь так принимают, что импресарио уже заводит разговор о новых гастролях.
Я смотрел на Антонио и думал о том, что этот человек многого добился в этой жизни, и несладко, видимо, порой приходилось ему, не раз оказывался перед крахом из-за ушлых конкурентов, — ишь, какие морщины легли вокруг рта… И все-таки, похоже, он сохранил веру в себя, в людей, не озлобился и довольно оптимистично настроен. Шутит, смеется.
— Если ваша мама с тринадцатого года здесь, она, наверное, забыла и Осетию, и танцы, и песни наши… — предположил Алан.
— Так думаешь? — уставился на него Антонио и повернулся ко мне: — Мне кажется, ты бы хотел посмотреть, как мы живем. Я прав? А тебя отпустят со мной?
— Это решать министру, — кивнул Алан на Аслана Георгиевича. — Может и позволит. Почему бы нет?
Антонио недоверчиво покачал головой:
— Газеты пишут, что вас никуда не пускают без руководителя. В магазин, и то строем ходите…
Казбек хмыкнул, вытянулся солдатиком, затопал, энергично замахал руками:
— Вот так, да?
Ребята прыснули.
— Значит это неправда? — обрадовался Антонио-Азарбек. — Впрочем, я никогда особо не верил газетам. — И он с надеждой подмигнул мне: — Поехали, а? И мать, как увидит тебя, не станет дуться. А в твоем дневнике появится описание моего особняка, кабинета, гаража…
Аслан Георгиевич, познакомившись с Антонио, спросил:
— А разве вы не в Париже живете?
— После смерти отца мы с матерью переехали в Италию, здесь климат ей больше подходит. А в Париже остались два моих брата, — и, бросив красноречивый взгляд на меня, усмехнулся: — Все знаете: кто, где, когда…
— Знаем, — и глазом не моргнул министр. — Фамилия видная, да и отец ваш, насколько я знаю, рекламу себе умел делать…
— Да, да, отец в этом деле иногда перебирал, — поспешно согласился с ним Антонио. — Жизнь заставляла. Это кое-кому кажется, что бизнес сам по себе, политика сама по себе. Но здесь бизнеса не сделаешь, не тыча — при случае и без случая — всем в лицо, какой ты патриот своей страны, что лоялен к западному миру… Но уверяю вас, ни я, ни мои братья никогда плохо не отзывались о вашей стране. А я так на чемпионате мира болел за вашу футбольную команду, — и с интересом спросил: — А в Осетии играют в футбол?
— «Спартак» наш в первой лиге, — прихвастнул Алан. — Как-то мы даже выходили в высшую.
— Да?! — удивился Антонио. — А в сборной осетины есть?
— Надеюсь, уж о Зазроеве, Калоеве, Цховребове, Гуцаеве, Валере Газзаеве ты читал в газетах? Ну хоть о вратаре Станиславе Черчесове слышал? — почти возмущенно спросил Алан.
— А ты сам не вратарь? — окинув взглядом его высокую фигуру, ушел от ответа Антонио.
— Он в дружбе с доули, а не с мячом, — сказал Аслан Георгиевич и кивнул мне: — Так ты хочешь побывать в гостях у земляка? — и перевел взгляд на Алана. — И ты не прочь? Ну что ж, идите.
Алан покосился на Антонио, мол, меня-то он не приглашал. Но в нашем земляке заиграла кровь предков:
— Прекрасно! Я сегодня на спортивном автомобиле, но втроем мы уместимся…
Юркая, цвета морской волны машина, шурша шинами, мчалась по ночному Риму, то и дело сворачивая в узкие переулки, в которых сверкали неоном маленькие уютные рестораны и бистро. Антонио резко тормозил и громко сигналили, мгновенно выскакивали гарсоны и, приветствуя Антония, в ответ на его вопросы отрицательно качали головами.
— А-а, знаю, где они, — бормотал Антонио, и вновь машина мчалась по ночному городу.
Как только мы оказались в приземистом, с обтекаемыми формами спортивном автомобиле Антония, подтрунивающие нотки в его голосе исчезли; теперь это был добродушный и предупредительный хозяин, старающийся предугадать желания своих гостей.
Наконец, подъехав к очередному ресторану, Антонио вышел из машины и махнул рукой, чтоб шли следом:
— Хотел вам представить жену и сыновей, — сказал он. — Но они где-то загуляли с друзьями… — И, заметив удивление Алана, пояснил: — У нас час ночи — время не позднее. Те, кому утром на службу, конечно, не засиживаются допоздна, но много и таких, которые могут себе позволить развлекаться всю ночь. — Оглядев полуосвещенный зал ресторана, он поморщился: — И здесь их нет, — и сел за свободный столик. — Зато я угощу вас лучшим в мире кофе…
Антонио пощелкал пальцами, официант посмотрел в его сторону, узнал, и тут же на столе оказались малюсенькие, чуть ли не с мизинчик, чашечки, в которых пенился кофе капучино.
— Эх, мало времени выделил ваш начальник, — вздохнул Антонио. — Сейчас заглянули бы в мой ресторан…
Услышав слово «мой», мы переглянулись.
— Ну да, у меня в Риме ресторан и отель, — подтвердил Антонио-Азарбек. — На эти доходы и живу. Осуждаете меня? Мол, буржуй из отмирающего общества. А я обыкновенный бизнесмен. Но это не значит, что я не тружусь. Попробуй тут не трудиться. Конкуренция…
— У нас в ансамбле тоже конкуренция, — сказал Алан. — Кто лучше танцует, того и включают в программу.
Антонио засмеялся: