— Ура! — закричали мы, когда добрались до родника.
— Кружку забыли, — всплеснула руками Инетта.
— Не забыли, а оставили, — поправил Валентин Петрович и приказал ребятам: — Ну-ка, набрать в ладони воду и напоить девочек.
Тысячи команд я слышал за свою жизнь. Но эта была самой неожиданной и… невыполнимой. Я почувствовал, как мои друзья вознегодовали. Мы, мальчики, сторонились девочек. Для нас самым обидным оскорблением было, если кто-нибудь бросал: «Иди к девчонкам! Они тебе компания!» Мы терпели их только потому, что от них некуда деться в маленьком ауле, где всего-то одна площадка для игр, — возле валуна… Но поить их из своих ладоней!?
Валентин Петрович, точно не замечая нашего возмущения, присел у родника, зачерпнул ладонями воду и поднес к губам Инетты. И она, эта дерзкая девчонка, осмелилась не только втянуть в себя, — да еще с шумом! — воду из рук мужчины, но в ответ на его вопрос: «Еще?» смело кивнула головой. И Валентин Петрович вновь присел на корточки к роднику и послушно зачерпнул воду…
— Не теряйте времени! — зыркнул он на нас сердитыми глазами.
Мы в нерешительности затоптались на месте. Позже при ссоре кто-то из ребят упрекнул меня: «Это ты тогда первым присел к роднику…» И он был прав. Именно я первым из сверстников шагнул к роднику, опустил руки в ледяную воду и зачерпнул ее. Она убегала меж пальцев, тонкой струей нырнула мне за рукав, а я, боясь, что ни капли не останется, закричал во весь голос:
— Ну кто же?! Скорее пейте! — протянул ладони в сторону девчат.
Я не заметил, кто именно склонился над моими ладонями, но помню удивительное чувство, которое охватило меня, когда я увидел перед своими глазами покорно склоненную головку с аккуратно сплетенными косами, черными змейками сбегавшими по спине, и ощутил легкое прикосновение губ к ладоням…
— Еще… — несмело прошелестел голос, и я, точно стрела из тетивы, бросился к роднику.
Я стеснялся смотреть в лицо девчонке, не желал признаться себе, что наслаждаюсь этим легким, нежным прикосновением губ к ладоням, вновь и вновь нагибался к воде, и уже не обращал внимания на то, что рукава совсем намокли, хоть выжимай…
— Это что за джигит там пьет? — раздался резкий голос Валентина Петровича: — Сперва девочки пьют! Это закон наших предков: первым пьет воду самый слабый…
— Знаем, почему, — сказал я. — Чтоб малыш при виде того, как пьет воду старший, в нетерпении не откусил себе язык…
— Вот именно, — подтвердил Валентин Петрович и укоризненно покачал головой: — Хорошо, что мы не заметили, кто это о себе в первую очередь заботится, до конца дней его позор бы впереди него бежал…
Мы, конечно, заметили, кто это был, но каждый из нас уловил в голосе Валентина Петровича приказ забыть этот случай, и мы молча черпали ладонями воду для девочек. Потом он разрешил и нам припасть к роднику. И хотя из нас самый потный и измученный был он, и мы понимали, как его гложет жажда, Валентин Петрович лишь после того, как все мы напились, тяжело лег, опираясь на руки, и потянулся губами к прохладной воде…
Пещера предстала внезапно. Мы бросились было к низкому входу, темным, сырым провалом зияющему в скале, но Валентин Петрович остановил нас.
— Знаете ли вы, что в этой пещере несколько лет прожила похищенная горянка? — спросил он и рассказал нам, как давно, еще до революции, сын богатого горца полюбил девушку и решил похитить ее. Но по ошибке украл ее сестру. И спрятал в этой пещере. А потом бросил. И она, гордая, сильная духом, здесь родила сына и в этой пещере его растила… Валентин Петрович показал на склон горы: — Вон, видите, едва зеленеет кусочек плоского склона? Там она выращивала картофель. В пещере круглые сутки горел костер. Сучья и бревна собирала она в этом лесу. Не покорилась она судьбе, не покорилась.
И опять мы почувствовали, что его слова относятся не только к похищенной. Он вошел в пещеру, махнув нам рукой, чтоб шли следом…
На улице сияло солнце, а в пещере было пасмурно и сыро. Мы невольно притихли. Когда глаза привыкли к темноте, Валентин Петрович подвел нас к углу, показал на почерневшую и затвердевшую золу.
— Вот здесь горел костер…
— Это зола от костра, который разводила похищенная?! — начал было кто-то из нас.
— Нет, — возразил Валентин Петрович и смущенно пояснил: — Любил из школы напрямик бежать в пещеру… Я здесь и стол приспособил, и дверь сделал…
— Где же они?
— Так, считай более четверти века прошло, — нахмурился он. — Сюда часто забредали охотники и альпинисты. Лень в лесок сходить за сучьями, так они и стол, и нары, и дверь пустили на растопку… А хорошо здесь бывало: костер трещит, пламя мигает, и я лежу на нарах, оторванный от всего мира, и читаю книгу…
— Здесь и сейчас хорошо, — затаив дыхание, прошептал я.
Валентин Петрович услышал мой шепот, кивнул головой:
— Здесь может быть очень уютно. Если мы возьмемся…
— Возьмемся! Возьмемся! — закричали мы.
— У нас в сарае есть старый стол, — заявила Инетта. — Я попрошу, и отец привезет его сюда.
— А у нас есть лишняя кровать! — выпалил я.
— И стулья принесем!
— И примус!
— Коврик!
Но Валентин Петрович отрицательно покачал головой:
— Нет, нет. Так неинтересно. Соорудим и нары, и стол, и стулья. И дверь приспособим… И все сами, не из магазина.
Что тут началось! Кто ж это откажется, чтоб стол, стулья, нары самим сотворить?!
Нас было девять мальчишек и семь девчонок. Мы поклялись, что никому не выдадим тайну. По крайней мере, до тех пор, пока пещера не превратится во дворец. А что она станет дворцом, в этом никто из нас не сомневался. Стали распределять обязанности. Каждый хотел идти с Валентином Петровичем выбирать деревья на стол, нары и дверь. И девчонки, вместо того, чтобы подмести пещеру, увязались с нами. Валентин Петрович не стал возражать.
— Пусть это будет первый и последний — слышите?! — последний случай недисциплинированности, — предупредил он.
Валентин Петрович доверил топор мальчикам, а сам стоял рядом и следил, «чтоб был полный порядок». Рубили деревья поочередно. Потом выкорчевывали пни и волокли в пещеру, пристраивали вокруг стола, вместо стульев.
Через несколько дней были готовы даже салфетки и коврики, — девчонки сами вязали спицами, чтоб украсить стол, стены и даже нары, которые удалось соорудить без единого гвоздя. А для стола и дверей гвозди мы отнюдь не купили в хозмаге и не принесли из дому. Не-ет. Сделали сами! Деревянные, точь-в-точь такие, какими пользовались наши предки. И двери, сбитые нашими гвоздями, были ничуть не слабее от этого. И петли были не металлические, а из кожи. Таков был принцип Валентина Петровича: все, что возможно, делать своими руками. Единственное исключение — это вместо лучины керосиновая лампа…
— Ради пожарной безопасности, — пояснил он.
Две недели промелькнули как один день. Пещера преобразилась, и Валентин Петрович назначил на следующий день торжественное открытие дворца-пещеры. Он так и назвал — дворец-пещера. И нам это понравилось. А он объявил конкурс на лучший сценарий открытия. Тут наше воображение разыгралось: хотелось, чтоб это было необыкновенно, интересно и запоминающе, и еще втайне каждый мечтал, что Валентин Петрович примет его план открытия… Чего только не предлагалось! И устроить скачки («А где коней взять?»), и организовать фейерверк («Хорошо бы, — согласился Валентин Петрович, — но среди нас нет пиротехника, да и необходимых пороховых средств не достать»), и провести митинг с участием гостей из Владикавказа, и много других предложений.
Наконец решили разжечь костер и дать клятву, что никогда-никогда не подведем друг друга…
— Даже в малом! — закричал я.
Валентин Петрович кивнул головой в знак согласия:
— Правильно, Олег. Это очень важно, и в малом быть верными друг другу.
Глава шестая
Открытие дворца-пещеры состоялось, клятву дали… Наутро, направляясь за Валентином Петровичем в пещеру, я задумался: а что же дальше? Теперь чем займемся? Но оказалось, что Валентин Петрович подумал и об этом. Я, как и остальные ребята, не обратил внимания, что под мышкой у него сверток. Вошли в пещеру, зажгли лампу и расселись: кто на нарах, кто на пнях, а кто и просто на сваленном в углу сене.
— Сегодня мы поделимся на три группы, — заявил Валентин Петрович и развернул сверток, в котором оказался старенький корпус радиоприемника, детали к нему и книжка по радиотехнике. — Нам нужно радио, чтоб слушать новости со всего мира и музыку. Будем восстанавливать приемник.
Конечно, тут же все бросились к Валентину Петровичу, и каждый убеждал, что поручить отремонтировать приемник нужно именно ему. Валентин Петрович поступил по-честному. Он спросил, кто имеет по физике пятерки. Оказалось, трое. Им он и вручил приемник.
— Вторая группа разработает по карте, — он достал из кармана бумагу, — маршрут нашего трехдневного похода к вершинам гор. Я набросал схему ущелья, — карты, к сожаленью, не нашел. Определим маршрут и начнем подготовку. Что нужно для похода?
Перебивая друг друга, мы стали выкрикивать каждый свое.
— Не отгадали. Рюкзаки и палатки, друзья мои, — объяснил Валентин Петрович. — Рюкзаки можно приобрести в магазине, а с палаткой дело похуже. Но кто сказал, что шалаш хуже палатки? Ничуть.
Потом он привел нас на участок, на котором когда-то выращивала картофель похищенная горянка, а сейчас торчала лишь одна береза. С него аул был виден как на ладони. Лица аульчан трудно было различить, но по фигуре можно было узнать каждого. Я пожалел, что не захватил с собой подарок дяди Заура — армейский бинокль. Хоть он и тяжелый, но сейчас был бы здесь очень даже кстати. Можно было предложить и Валентину Петровичу посмотреть в бинокль на аул, и он ни за что бы ни отказался. Жаль, что не подумал об этом.
— Оглянитесь вокруг. Видите? Везде камни да скалы. А мы стоим на участке, на котором травка стелется. Откуда бы здесь почве взяться, а? Никто не знает? Ну, что же, расскажу. Вон, видите на берегу реки обнаженное дно, которое в августе заливает вода? Оттуда и доставили эту землю. Вот его родственники, — Валентин Петрович кивнул на меня. — Их было восемь братьев. Они да их отец на своем горбу и таскали сюда землю. Чтоб заиметь свое поле. Чтоб было, где выращивать картофель и кукурузу. Таскали месяцы. А потом случилась трагедия. Ливень обрушился на ущелье, а Гагаевы не успели укрепить терассу камнями. Землю и побеги вместе с потоками воды снесло вниз. Один из укрывшихся от ливня под скалой братьев Шамиль — он был чуть старше вас, — увидел на глазах отца слезы, вспомнил, сколько мук перетерпел, пока носил землю на спине сюда, и не выдержал, бросился на участок, лег, пытаясь удержать землю. А она понесла его к обрыву и сбросила вниз…
Он помолчал.
— Вот и все, что осталось от той земли. Жаль, что гибель Шамиля была напрасной.
Он умолк, всем видом показывая, что чего-то ждет от нас. Но мы сохраняли мучительное молчание. И тогда он вновь заговорил:
— А ведь мы можем оживить участок, чтобы он приносил пользу людям.
— А как это сделать? — мы уставились на Валентина Петровича.
— У нас будет не один поход. Много. И потребуется провиант. Давайте посадим здесь картофель и овощи.
— Картофель поздновато как будто, — сказал кто-то. — Конец июня.
— В наших краях можно сажать картофель и в июне, — возразил Валентин Петрович. — Солнце здесь каждый день, да и дождик набегает чуть ли не два-три раза в неделю.
— Давайте посадим! Посадим! И картофель, и помидоры, и огурцы…
— Значит, решено, — улыбнулся Валентин Петрович. — Я бы мог сам картофель на семена доставить. Поступим иначе. Каждый из вас приносит по три картофелины. Мы их еще разрежем на две-три части, и этого будет достаточно. Отметим, кто в каком месте посадил свои картофелины, чтоб потом посмотреть, каков урожай. А рассаду овощей я беру на себя.
… Дни стали короткими. Раньше мы не знали, куда и на что деть время. А теперь его не хватало. Раньше, когда взрослые что-то приказывали, до слез обидно было, старались увильнуть от задания. А теперь с радостью шли за Валентином Петровичем, который нет-нет да окликал того, кому на сей раз поручено быть в арьергарде:
— Никто не отстал?
И мальчуган гордо сообщал:
— Идем нога в ногу! Все до одного!
Не отрывали от дела лишь радиолюбителей. С нетерпением ждали, когда приемник заговорит.
Стали готовиться к дальнему походу. Предложили маршрут: Хохкау — Цей. Я встрепенулся:
— А пошли через перевал. На ту сторону гор!
В глазах Валентина Петровича я увидел немой вопрос, но не стал объяснять, почему надо переваливать через горный хребет. Мальчишки дали мне настоящий бой.
— Ты что? — кричали они. — Ты хоть слышал, что такое Цей? А снег и лед летом держал в руках?
— В Цей! В Цей! Чего мы не видели по ту сторону хребта? И там — горы. Горы всюду горы!
— Завтра идем? — нетерпеливо уточнил Маир.
— Нет, — ответил Валентин Петрович. — Неделю будем готовиться. Завтра вон там, — показал он на противоположный склон горы, — развернем лагерь.
Лагерь! Да это же чудо! Мы смотрели влюбленными глазами на нашего Валентина Петровича. Да разве сравнишь с ним кого другого? Хвастуны-мальчишки чуть что, тыкали мне в лицо своими отцами да старшими братьями. А разве стоят они Валентина Петровича? Сколько раз в день мимо нас, пацанов, играющих на берегу речки, проходили, но ни разу ничего дельного не предложили. Только и слышали от них: «Тише ведите себя… Вы уже взрослые… Стыдно…» Нет, никого из мужчин аула не поставить рядом с Валентином Петровичем, хотя они и выглядят куда мужественнее — краснощекие, широкоплечие, с кулаками-кувалдами. А Валентин Петрович худой и бледный. Часто его лоб покрывает испарина, и он, стараясь не привлекать нашего внимания, незаметно отходит в сторону и ложится на траву. А мы таскаем ветки, сплетая их, выстраиваем шалаш, поминутно вырывая друг у друга прутья:
— Не так! Дай сюда!
— Отстань!
— Я же видел, как это делает Валентин Петрович!
— И я видел!
— Ну как ты вплетаешь веточку? Не так же!
Оказывается, и шалаш поставить — целая наука. Не подогнал где-то веточку, не скрепил хорошо, и все, рассыпется твой шалаш, — малейший ветерок опрокинет его. И место надо выбрать такое, чтоб на шалаш не обрушился камнепад, и в случае дождя потоки воды не залили… Хитрый Валентин Петрович, как всегда, сперва предложил помозговать, где будем ставить их, — отдельно для мальчиков, для девочек и для штаба (да, и таковой у нас появился!). Предложения посыпались одно гениальнее другого. Слушая нас, он снисходительно улыбался, но не перебивал. Потом спокойно объяснил, почему мы не правы. И вот, отчаянно галдя, мы приступили к делу, и никому из нас в голову не приходило, как плохо Валентину Петровичу…
По пути домой я зашел на ферму. Мать обрадовано потрепала меня за чуб:
— Проголодался, босяк? — она тихо засмеялась. — Мне осталось подоить двух коров, и пойдем домой. Там тебя ждет цахараджин…
Я сел в сторонке и молча наблюдал, как мать доит корову и как та жует сено. Мать то и дело оглядывалась на меня, и в глазах у нее были смешинки. В такие минуты я чувствовал, как сильно я ее люблю. Она мне нравилась именно такой, радостной и улыбающейся. Жаль, что это редко с ней случается, чаще бывала грустной и отворачивала взгляд от меня, стараясь скрыть мрачное настроение. И я предвидел, что ночью она опять уткнется в подушку и будет плакать тихо, чтоб не разбудить меня. Я понимал ее состояние и старался ничем не выдать себя, дыша ровно и глубоко… Если бы она догадывалась, как мне хотелось то броситься к ней, обнять, успокоить, а то и вскочить, накричать на нее. Порой я не мог определить, чего мне больше хочется: плакать вместе с ней или кричать на нее. Но я помнил, что и то и другое заканчивалось, как правило, ее очередным приступом. И я лежал тихо-тихо, глядя широко открытыми глазами в темноту, и успокаивал себя: «Ничего не поделаешь, такая у тебя мать. Не как у других…»
Мы приближались к дому, когда соседка окликнула мать. Странно, но никто не помнил настоящего имени соседки, все называли ее Махадаг, что означает «сама». Эта кличка закрепилась за ней из-за того, что она к месту и не к месту заявляла: «Я сама, сама…», заходила ли речь о покупке муки или колке дров, тем самым бросая тень на своего мужа, о котором и так знали, что он на редкость ленив.