— Видал букетик?
— Ты вон на ту, на ту посмотри! — показал глазами Витька на сидевшую в сторонке Сопию. И аж задохнулся от сильного волнения. — Смотри какая!.. С такой бы шагать и шагать. По степи…
— Не стыдно и по городу пройтись, — согласился Серега. И, положив на лавку папиросу, не спеша с улыбкой направился к казашке.
Она подняла голову, и у Витьки застучало сердце. Как будто это он подошел к ней, вежливым поклоном приглашая на танец. Ее глаза удивленно порхнули, всплеснули неспокойной чернотой и тихо, робко засветились. Она поднялась, одернула розовую кофточку и, слегка сутулясь, стала рядом с Седовым.
Якушев сидел на лавке, машинально курил Серегину папиросу, не чувствуя ни дыма, ни запаха…
Серега вел Сопию бережно и плавно. Ее рука лежала у него на плече, а другая покоилась в его ладони. Серега держал ладонь корытцем, будто нес воду, боясь расплескать. У Витьки закружилась голова.
Потом Седов что-то сказал девушке, и она застенчиво улыбнулась, окидывая сидящих длинным взглядом. Наверно, заметила и Витьку, потому что при втором заходе посмотрела на него и засмеялась.
«Вот гады!» — подумал он про свои валенки. Засунул их под лавку. Взглянув на папиросу, с отвращением бросил ее к печке.
А они танцевали еще и еще. Сопия словно тронулась в рост: она уже не гнулась, не сутулилась. И все смелей улыбалась Сереге Седову.
Гармошка снова заревела зверем и громко испустила дух: танцы кончились. Серега помог Сопии надеть нарядное, с серебристым воротником, пальто и она опять застеснялась, с радостной боязнью косясь на подруг. «Да-а, — подумал, опуская голову, Витька, — с такой хоть по степи, хоть по городу. Куда хошь…»
И вдруг он почувствовал ее рядом. Вот она стоит, придерживаемая за локоток Серегой, и улыбается тихой, готовой спрятаться в кончики губ улыбкой. Витька с хрустом, как деревянный складной метр, распрямился и, слегка приседая, представился:
— Витя…
Она что-то сказала своим грудным, протяжным голосом, а он, волнуясь, ничего не расслышал. Стоял перед ней вопросительным знаком, кривил в улыбке пересохшие губы.
— Он только с вами такой пуганый, — засмеялся Седов. Серега, видно, был доволен, что приехал в Алексеевку…
— Мы вас проводим, разрешите? — набравшись духу, прошептал Витька.
Сопия кивнула — просто, не ломаясь.
— А может, подвезти в автомобиле? — весело предложил Серега, показав на кособокий грузовик. — Ты сиди, сиди, — бросил он шоферку, предупредительно отворившему дверцу кабины. — Я скоро…
Сопия сказала, что ночь такая хорошая. И действительно: звезды были крупные и чистые. Они отражались на дороге, покрытой легким хрустким ледком. Воздух свежий-свежий, немного подмороженный. Дышалось глубоко, чуть-чуть тревожно, словно воздух доставал до сердца.
— Скажите, — обратилась к Витьке Сопия, — а на МТФ проведете электричество?
Витька загорелся:
— А как же! И свет будет и сила. Запарник можно установить, такой чан с электродами. Включил — и пожалуйста!.. И электродойка!.. И… Много чего будет…
Сопия шла, чуть запрокинув голову, слегка прикрыв ресницами глаза. Улыбалась тихо.
— Хотите, достану вам звездочку? — снова засмеялся Серега. — На память.
— Не достанете, — ответила она.
Серега снял перчатку, поплевал — чтобы «не обжечься» — в ладонь, присел, напрягся, прицелился в самую яркую звезду и, сказав с протяжным нарастанием: «У-у-у-оп!», подскочил так, что подпрыгнула шапка. Словно корябнул небо пятерней и, по-рыцарски поклонившись, протянул Сопии отсвечивающую кровью пятиконечную звездочку.
Она удивленно посмотрела на подарок, потом — в глаза Сереги и без улыбки промолвила:
— Спасибо.
Оба стали задумчивыми, тихими, как будто между ними уже существовала тайна. Было неприятно, что у них она есть, и Витька без одобрения взглянул на друга. На шапке у Седова темнела пятиконечная вмятина.
— А теперь я пойду. До свидания, — сказала девушка, протягивая руку. Рука была точно такая, какой ее Витька и представлял: теплая, шершавая…
Легкие быстрые шаги Сопии будто поднимались по ступенькам — все выше и выше. И слабей. И вот она словно вступила на воздух и пошла беззвучно, как во сне. Ее белый платок голубел, синел, превращался в кусочек ночи. Ребята стояли не шевелясь, смотрели вкось на чернеющие избы и смутно угадывали Сопию, как можно угадать боковым зрением далекий-далекий, невидимый впрямую огонек…
Первым опомнился Серега. Вынул из кармана папироску, закурил. Усмехнулся:
— Ну так как же твои дела?
— Плохо, — пожаловался Витька. — Пасынков, оказывается, нету. Их еще только думают готовить. И деньги не перечислили за материалы.
— Знаю, — спокойно ответил Седов. — У меня такое же положение.
— Так что же нам делать, что?!
Серега засмеялся:
— Не знаю, как тебе, а мне сегодня пришлось поработать. И в райисполком звонил, и в райком. Такой хай поднял, что только держись. И знаешь, что я разнюхал? В одном месте, оказывается, лежат пасынки, как раз хватит на оба объекта. Лежат уже давно, а их никто не трогает.
— Где, где? — Витька затаил дыхание.
— В лесхозе. Далеко, но пасынки наши, сельэлектровские. Я тут же позвонил Викентию, объяснил ему свою идею, и он даже похвалил: не пропадать же нашему дубку!
— Дерево… — Витька снова поник головой. — А я-то думал…
— Ну да, деревянные. Может, даже и кривые. Может, даже с ними надо повозиться, чтобы хорошо припасынковать. Зато мы убиваем сразу трех зайцев. Планы выполняем за декабрь — раз. Освобождаем контору от неликвида — два. А главное — колхозы экономят немалые деньги.
Витька почесал затылок:
— А если они не согласятся? Ну, мало ли что…
— Нажимай на экономию, — нахмурился Серега. — А если председатель не поймет, пригрози, что он ввел нас в заблуждение. Обманул, попросту говоря.
Витька представил себе опоры с дубовыми пасынками. Такие уже редко где ставят: переходят на самый долговечный материал — железобетон. Поделился сомнениями с Серегой.
— Ерунда, — отмахнулся тот. — Даже если через десять лет придется подвязывать железобетон, все равно будет выгодно. К тому времени он будет дешевым. Так и объясни заказчику. Ведь сейчас колхозу каждая копейка дорога, я знаю. Сено вон надо доставать, спасать скот. А нам — план выполнять, выручать контору…
— Ты прав, Серега! — закивал Витька. — Надо думать сразу о всех, ты прав. Спасибо, что приехал, чтобы помочь… Да, вот еще что… — вспомнил он. И торопясь, захлебываясь от возмущения, рассказал о проделках монтеров. — Как их наказывать, чем? Докладную писать неохота.
Серега громко выплюнул окурок.
— Докладная, конечно, глупость. Ты же и будешь виноват: не умеешь руководить, и все такое… А ты их бей рублем. Испытанное средство.
Помолчали. Серега тронул Витьку за плечо. Легонько, шутливо встряхнул:
— Главное, Витя, не тушуйся. Смелей гляди на жизнь.
— Я и так…
— Мы вот что. — Серега сделался суровым. — Завтра утром идем к председателям и объясняем все по-человечески. А в случае чего — берем за горло. Костьми ляжем, а добьемся срочной вывозки дуба. И сами поедем, а то наберут не того. Договорились? Ну, бывай. До встречи в лесу.
Он крепко, обхватно пожал Витьке руку и, круто повернувшись, зашагал назад к поджидавшей его автомашине. А Витька еще долго бродил по улице. Обдумывая завтрашний разговор с Ситниковым, он то и дело видел Сопию, как она идет, чуть запрокинув голову. И не хотелось брать за горло председателя. Но тут же вспоминались Серегины слова и сам Серега — сильный и уверенный. И вспоминался план — такая цифра, поставленная твердо и прочно, как памятник…
Проходя мимо председателевой избы, Витька невольно задержался. В незанавешенном светящемся окошке увидел Ситникова. Тот сидел на табуретке и что есть силы стучал кулаком по колену, словно пытался отшибить его напрочь. Поколотил, поколотил и поставил на стол что-то: это оказался ружейный патрон. Вынул из гильзы железную трамбовочку, вставил свинцовую пулю «жакан» и, взвесив в руке внушительный заряд, удовлетворенно мотнул головой.
«Как же он стреляет?» — удивился Витька. Но, подумав хорошенько, понял: Ситников сможет и одной рукой. Уж больно крепкий он мужик. Такого брать за горло затруднительно…
За воротами гавкнула и заскулила собака. Витька оторвался от штакетника и отправился спать.
Когда он проснулся, в окошко только-только пробивался рассвет. На столе потрескивала лампа, и огонек мигал, точно хотел оторваться. Возле печи суетилась старуха, готовила что-то, может быть даже бешбармак. Витька торопливо плеснул водой в лицо, оделся и, не дожидаясь завтрака, побежал в правление.
Подстерегая Ситникова, он долго бродил по темному пустому коридору, время от времени прислушиваясь к громкоговорителю. Просигналили московские часы, было ровно восемь по местному времени.
Молча гуськом вошли монтеры. Лицо у Семы было желтое, измятое.
— Ты, начальник… работу нашу вчерашнюю… не примай, — задвигал он тяжелой челюстью, пряча глаза по углам коридора. — Промашка вышла, косоглазие…
Витька не желал с ним разговаривать.
— А сегодня мы вколем по-настоящему! — заторопились выказаться Васькины.
— Поговорим попозже, — сухо пообещал им мастер. — Ответите… Как монтеры и как комсомольцы… — И Васькины понуро уселись на скамейку у окна.
Время шло, за окном играла музыка, передавали утреннюю гимнастику, а председатель все не появлялся. Вскоре контора заполнилась колхозниками, а его все не было и не было.
— И не будет, — сообщила Пионерка, успевшая прибежать и прибрать в кабинетах. — Уехал Семеныч с парторгом насчет сена. Еще вчерась об этом рассуждали.
— А когда вернется? — испугался Якушев.
— Да кто его знает. Колхозы казахстанские далекие. К одному надо подъехать, к другому. И везде поговорить надо, без спеху, по-хорошему…
Витька заметался. Побежал в бухгалтерию, а там его отослали к завхозу; нашел завхоза, а тот широко развел руками:
— Без самого ничего не могу…
Якушев бросился к телефону, но и он дал нерадостный ответ: Седов уже отправился в лесхоз.
Витька вяло, как больной, подбрел к ребятам и тоже опустился на скамью.
— Уо как, — посочувствовал Сема. — Поразъехались все, едри иху за ногу.
Подступала злоба.
— Вы уж лучше помалкивайте, — тихо посоветовал Якушев. И вдруг вскочил, сорвался — И не материтесь, понятно?! Совесть совсем порастеряли! У старой женщины требовали взятку!..
Ребята молчали. Сема угрюмо покуривал, зачем-то пряча папироску в рукав своей рваной телогрейки. Васькины сопели, шмыгали носами, разглядывали пол.
— Срамотища! — возмущался Якушев. Походил взад-вперед, немного успокоился. Предупредил, обращаясь к братьям Васькиным: — Еще одна пьянка — в контору напишу. И в комитет комсомола!.. А вас, — повернулся к Подгородневу, — ударю рублем! И здорово ударю.
— Ладно… Чего делать-то будем? — пробурчал Сема.
— Пойдете на разбивку трассы.
Ребята оживились.
— Под высоковольтную линию на Годыри, — уточнил мастер, и они опять поникли: в степи особенно не разгуляешься. — Сам буду визировать, лично! А ту, низковольтную, завтра перебьете.
— Делаем не по-людиному, — скривился Подгороднев. — Еще и опор нету, и может, и не будет, а уже трассы разбиваем. Смешно…
Но смеяться не хотелось никому. Особенно Витьке. Хорошо размечать линии, когда тебя подгоняют опоры, когда их много накопилось на площадке, когда их все готовят и готовят и надо срочно развозить. Тогда, конечно, другое настроение… И все же лучше сегодня в степь… в степь…
Примерно через час, набрав на целый день еды, электрики уселись в сани и вяло сказали: «Чок». Верблюд шел вперевалку, не спеша, высоко задирая горбоносую голову, будто что-то высматривал впереди. А впереди была белая равнина.
Остановились неподалеку от села, где будет повысительная подстанция, раскидали ногами снег и вбили в землю первый колышек. Один из Васькиных распотрошил подобранную в конюшне старую метлу и воткнул в сугроб хворостину — на всякий случай, если заметет пикет.
Сема взял вешку и с неохотой отбрел в сторону смутно темнеющих на горизонте Годырей. За ним, с трудом размахивая саженью, засеменил второй из братьев Васькиных.
Витька встал над пикетом и пристально вгляделся в полевой бинокль. Отыскал крышу бригадного домика, нацелился, выбросил в сторону правую руку. Сема не спеша поставил вешку. Витька шевельнул левой рукой, и Подгороднев пододвинул вешку чуть к себе. Витька ладонью показал направо, опять — совсем легко — налево, помедлил и резко, обеими руками опустил бинокль.
Ровно, негромко застучала кувалдочка. Звук слегка запаздывал, и удар казался мягким, чуть пружинистым.
Так и шли: не спеша, с перекурами, с длинной остановкой на обед. Обедали в санях, расстелив газету вместо скатерти. На ней — холодное мясо вперемешку с фабричной лапшой, куски хлеба, порядочный шматок сала и десяток яиц. Рядом, по шейку в соломе, стояли две бутылки молока. Было ветрено, но все-таки тепло, и на душе спокойней, как будто невзгоды только снились и теперь вот сны забываются, заедаются, запиваются сладким молоком.
Брали кто что хотел. Сема — тот все напирал на яйца. Он с них ловко снимал скорлупу: прижмет большим корявым пальцем, проведет раз-другой, как скребком, — и она мигом отстает, с легким хрупом падает на газету.
Васькины ели аккуратно, по-мужичьи, подбирая крошки, хотя всего было — есть не переесть. Между прочим, только тут, за едой, Витька начал их немного различать. У Жени лицо понежней, как у девочки, а у Миши — погрубей. Приметки были слабыми, пугливыми, но Витька все-таки запомнил.
После обеда пошли дальше. Уже не хотелось смотреть в тяжелый бинокль, тем более, что домик можно было разглядеть невооруженным глазом: такой выступ серенький, зубок.
Подошли к Узеню, постояли на древнем кургане. Витька окинул биноклем казахстанскую землю, которая ничем не отличалась от остальной. Где-то по этой земле мчится на санках Ситников, а рядом сидит чернявый парторг. Мчатся, почмокивают на Любимчика, подсчитывают предстоящие расходы. Сено они, конечно, купят у более удачливых хозяев: его в Казахстане много. Во-он омет. А вон и еще…
Витька перевел бинокль на Годыри и вдруг обнаружил, что вместо домишки возле коровника — бригадного красного уголка — он, понадеявшись на глаз, уже больше часа метился на стоявшую чуть в стороне скирду соломы.
— Вот это да-а… — зачесал он затылок.
— Чего заснул? — крикнул Подгороднев.
Витька молчал. Если снова метить на домишко, то не линия будет, а змея. Значит, надо назад, к первым пикетам, и почти все начинать сначала…
Подбежали монтеры:
— Что случилось?
— Промашка вышла, косоглазие, — как можно бодрей улыбнулся Витька, вспоминая Семины слова.
Узнав причину, Сема не без ехидства спросил:
— Вот мы сызнова начнем, то как? Сколько запишешь-километров?
— Сколько по проекту: десять. Больше не могу.
— Не можешь, тогда исправляй сам! — рассердился Подгороднев и бросил в снег свою тонкую вешку.
— Ах, так? — прошептал Якушев. — Так? — И, рванув на груди пальто, пиджачок, сунул руку во внутренний карман. Вынул сколько-то денег. — На! Это тебе за лишние километры!
Сема боком-боком посмотрел на него, словно измеряя его рост. Ухмыльнулся криво:
— Бьешь рублями? — Протянул руку и двумя пальцами — указательным и средним, — как защепкой для белья, стиснул деньги. Повертел их перед носом, понюхал и, распахнув, как крыло, телогрейку, плавным жестом направил к пришитому белыми нитками карману. Но или слабой оказалась воровская хватка, или еще что, только Сема вдруг выронил бумажки, и они, подхваченные ветром, понеслись в степь.
— Унесет! — закричал Миша. — Чего же вы стоите?! Женька, беги!
Женя удивленно смотрел то на мастера, то на Сему, вертел головой, а они стояли друг перед другом, оба напряженные, худые, и не двигались.
— Ой! — не выдержал Миша и, словно его тоже подхватило ветром, помчался за слабо темнеющими бумажками. Догнал, принес, задыхаясь, не зная, кому и отдавать. Подумал, отдал Подгородневу.