Седов ничего не слышал, жадно затягивался папиросой. И снова кто-то вскрикнул: «Ви-итя!» Или: «Помоги-ите!» Быстро так, отчаянно. Серега перестал курить, напрягся.
— Оттуда! Оттуда! — показал Витька. — Слышишь? «Помогите!» — И побежал на голос, испуганно всматриваясь в каждое пятно.
Седов со своим болтающимся куканчиком бежал позади.
Остановились, затаили дыхание. И опять: «Помоги-ите!» Но уже отчетливей и чуть правей. Побежали в ту сторону.
— Может, кто умирает!.. Может, Сопия… Возвращалась, а тут… Может, волки напали! — шептал, задыхаясь, Витька.
— Ерунда, — размеренно дышал Серега. — Она не будет кричать по-русски… Каждый умирает на своем языке.
Витька чуть не завяз в снегу. Дико посмотрел на друга:
— Чихать мне на твои языки, понял?! А если там — просто человек?! — И рванул дальше, сжимая заржавелый гвоздь, которым проверял когда-то бревна.
И вдруг он услышал, как позади громко захохотали. Смех был каким-то неестественным. Смеялся Серега.
— Вот дураки… — Седов держался за живот, и куканчик болтался у него промеж ног. — Да это же зайцы! Они кричат иногда от теплыни. Думают — весна.
— А если все же человек?!
— Погоди. — Серега стал догонять его. — Я же тебе точно говорю…
Выбежали на дорогу и чуть не стукнулись о телефонный столб. Серега внимательно осмотрелся, узнал дорогу, повеселел:
— Нет худа без добра.
Голос позвал дальше.
— Скорей, Серега, скорей!..
Тот остался стоять на дороге. Властно загремел:
— Вернись! Не будь дураком!
Серегин голос долго доносился из тумана, мешая вслушиваться в степь. Витька метался, задыхаясь, сжимая гвоздь, лихорадочно вышаривая глазами в серых непроглядных сумерках.
Искал он долго, но никого не нашел. Выгнал из лежки беляка, но не остановился. Только в голове мелькнула мысль, что, может быть, Серега прав. Насчет зайцев.
Голова все чаще соглашалась с Серегой, находила все новые доказательства его правоты, но в глубине, возле сердца не было похожего согласия…
Вскоре стало темно, и таинственный голос пропал. И Якушев брел по степи наугад, лишь бы не стоять Снег был неглубокий, но плотный, трудный для ходьбы, хотелось сесть, а еще лучше — повалиться спиной, раскинуть руки и вытянуть ноги. Но что-то мешало это сделать. И он брел, через силу двигая ногами, стараясь правую ставить подальше, чтобы не уйти далеко от дороги. И чтобы — честное слово! — не уйти от умершего голоса. Голос, может, умер, а человек еще жив…
Очнулся он от радостного возгласа:
— Витя!..
Уже был рассвет — густой, как молоко. И из этого рассвета вышла, проявилась тонкая, в голубом костюме Сопия. Бесшумно, как сон, подбежала на лыжах, и Витька, протягивая руки, остановил ее — живую. Уткнулся лицом в ее мокрый пуховый платок и задышал сквозь него — горячо и прерывисто:
— Я так и знал, что это ты! Так и знал… — И притих, затаил дыхание. Сквозь холодную росную влагу ему почудился давным-давно знакомый запах матери.
Сопия легонько отстранилась, сняла лыжи и теперь стояла на снегу — прямая, с чуть запрокинутой головой — и смотрела на него.
— На тебя волки нападали, волки? — тихо спросил Витька, чувствуя, как по спине пробегают мурашки.
Сопия с удивлением вскинула брови:
— Это почему ты так решил? — И зачем-то оглядела свой костюм.
— Но ведь это ты звала на помощь!
— Пойдем, Витя, — сказала она ласково, взяв его за руку. — Пойдем, а то все давно очень беспокоятся…
Он еще с минуту стоял, не в силах шевельнуться. Сопия потянула его за собой. Он подхватил ее лыжи и пошел немного боком, увлекаемый сильной и теплой рукой казашки. Сопия шла уверенно, легко, словно видела сквозь белую завесу.
Послышался слабый дребезжащий звон.
— Погоди, Сопия, погоди…
— В рельсу бьют! — объяснила она весело. — Радио не выдержало, сгорело, так навесили рельсу и бьют…
Вошли в село. Ноги, выбравшись из снега, стали заплетаться и подкашиваться. Витька остановился, придержал ее руку в своей.
— Погоди… — Посмотрел близко-близко, будто окунулся, в чистую черноту ее глаз и… оробел.
Отвернулся и побрел к правлению, вытирая глаза ладонью.
Около электростанции, окружив столб с молчащим громкоговорителем, стояла толпа людей. Среди толпы Витька разглядел и монтеров. Все смотрели на черный лоснящийся обломок рельса, который висел на столбе и громко стонал, раскачиваясь. По обломку, согнувшись, что есть силы лупил кувалдой Подгороднев Сема. Иногда с ударом высекалась искра, и тогда он менял руку и бил в другую сторону.
Якушев медленно приблизился. Люди оглянулись и оживленно задвигались. Навстречу выскочила бабка Пионерка и заругалась сквозь радостный смех:
— Вот взять ремень да по святому-то месту!..
Сема оглянулся тоже. На мгновение его носастое лицо будто озарилось изнутри, но тут же поблекло и грозно нахмурилось. Он смачно плюнул через плечо и застучал с еще большим ожесточением. Тут только Витька обнаружил, что спина у Подгороднева мокрая. Никогда еще он не видел, чтобы телогрейка пропитывалась потом. Рубаху видел, а телогрейку — нет.
Сема еще раз, так, что хряпнула кувалда, саданул по рельсу и зверем набросился на Витьку:
— Гуляешь, едри твою за ногу?! А люди из-за тебя всю ночь не спали!
— Ты не ругайся, Сема… — слабо улыбнулся Витька. — Я нечаянно…
Подгороднев отбросил кувалду, опустился на корточки под столб. Покурил этак злобко, с плевками, и, вскочив, торопливо ушел в туман.
— Он спать пошел, — перебивая друг друга, объяснили Васькины. — И мы пойдем, а завтра вколем… А тут такое было! Мы и костер жгли, и кричали. А председатель стрелял из ружья!
— Идите, ребята, отдыхайте, — сказал Витька и сам было двинулся тоже. Но пересилил себя и пошел к Ситникову.
Из приоткрытой двери радиоузла слышался горелый запах изоляции. Видно, радист добавил на ночь батарею и все спалил. «Из-за меня сгорел приемник», — догадался Якушев и прошмыгнул к председателю.
Иван Семеныч встретил его радостным возгласом, обращаясь к стоявшему у окна парторгу:
— Вида-ал? — И к Витьке, смеясь — Ну как, охотник, где же твои зайцы?
Будто облил кипятком.
— Какие зайцы?!. Кто вам наболтал?!
— Ладно, ладно, садись. А тут твой друг о тебе все справляется… Вот опять!
Задребезжал телефон. Витька поднял трубку.
— Ну как ты там? — с облегчением выкрикивал Серега. — Нормально? Я же говорил. — Он вдоволь насмеялся и весело крикнул) — Слышишь? Прислушайся: стучат топоры, звенят пилы! Это у меня тут на площадке! — Помолчал и посоветовал решительно — Ты вот иди к кому надо и — за горло. Действуй.
Витька резко повернулся к Ситникову и сел на стул, чувствуя, как подкатывает тошнота. Когда очнулся, перед ним стоял Иван Семеныч со стаканом воды, а парторг держал графин с большой позвякивающей пробкой.
Витька смущенно улыбнулся:
— Это просто так, уходился по снегу… — И озабоченно стал просить сделать доброе дело: срочно вывезти дубовые пасынки. Объяснил про экономию и про все, что узнал от Седова.
Ситников выпил из стакана воду и, усевшись за стол, подпер кулаком розовую щеку. Глаза его сделались грустными.
— А я хотел за сеном посылать. Может, повременишь?
— Да вы что? — Витька вскочил. — Каждая минута дорога!
— Пошлем все-таки за пасынками, — осторожно подал голос парторг, хмуря молодое, синещекое — от частого-бритья — лицо. — Пусть люди начинают работу сначала. Кому не хочется самое тяжелое сделать сразу!
— Тем более — у меня такой план, — напомнил Якушев.
— Тем больше — я перед тобой виноватый, — улыбнулся, разводя рукой, Ситников. — Ладно, так и быть. Завтра посылаю транспорт и людей… Тем больше — будет экономия… А еще честней сказать, — он посерьезнел, — таловцы нас перегоняют. Неохота быть последними.
На другое утро около правления фыркал новый грузовой автомобиль. У раскрытой кабины стояли Витька и большой, рукастый, в толстых ватных штанах и телогрейке завхоз.
— Прошу, товарищ инженер, — вежливо проокал он, придерживая дверцу.
Витька застеснялся:
— Да спасибо. Да я…
Завхоз не дослушал, влез в кабину сам и хлопнул себя дверцей по боку. Охая от ломоты в ногах, Якушев взобрался в кузов. Тронулись.
Туман заметно поредел, и было видно, как из черной мастерской выходили другие машины — тоже за дубом. На улице работали монтеры — перебивали забракованную трассу. Подгороднев стоял на визировке и пристально пялился вдоль изб.
На этот раз почему-то не закачивало, хотя дорога была хуже некуда. Уже давно отстала Алексеевка, потом Годыри, и встречались новые селения. Вокруг туманилась огромная равнина с редкими-редкими деревьями, да и те все больше жались к селам, словно очень боялись одиночества. Не верилось, что где-то есть леса.
Через несколько часов подъехали к заросшей кустарником балке. Кусты росли, подступали к дороге, громко царапали кузов длинными шипами. Потом замелькали осокори. Деревьев становилось все больше. Незаметно оказались в лесу среди дубов с неопавшими бурыми листьями, среди редких кривых сосенок. Шум мотора стал густым, объемным. Слышалось, как он отражался деревьями, догонял машину.
Потом все смолкло, и Витька удивился необычной тишине. В лесу, оказывается, намного тише, чем в безветренной зимней степи.
За высокой разлапистой елкой стоял и смотрел на приезжих аккуратный двухоконный домик лесника. Завхоз отправился к дому, а Витька бродил по лесосеке, спотыкаясь о разбросанные дубовые кряжи.
Все было изрыто, исхлестано следами машин и тракторов. Видно, таловцы здесь поработали на славу, выбирая дуб, какой получше.
Якушев склонялся к бревнам, пробуя содрать толстую плотную кору. Она не поддавалась. Снаружи все было красиво, хорошо, но внутри, в торцах…
Витька ковырнул сердцевину комля, и гвоздь легко подался в мертвое, растресканное тело. У некоторых бревен ядро зияло пустотой, и хотелось дунуть, как в трубу, чтобы убедиться, что дыра сквозная. Вот так пасынки!
Витька заметался по поляне, проверяя каждое бревно, и, когда распрямил спину, в глазах поплыли черные пятна. Всего лишь с десяток дубов можно было без опаски ставить в линию, но десять — это почти ничего. Значит, Серега все выбрал себе, оставив другу чуть ли не дрова!
Витька ошарашенно сел на бревно, невидящим взглядом уставясь на свалку. Подошел завхоз.
— Все, что осталось, можем забирать! — весело сказал он Витьке.
— Для опор нужен первый сорт! — протестующе воскликнул Якушев. — Понимаете, первый!
— Берем, что есть, — отмахнулся завхоз. — Какие тут сорта? Дуб он завсегда дуб.
— Но этот на пасынки не годится!
— А у вашего дружка годится, — ответил завхоз, удивленно разводя руками. — Не пойму.
— А чего понимать, чего? — подался к нему Витька, краснея и не зная, что и говорить. Если сказать, что Седов выбирал, то какие они после этого друзья? А если молчать, то завхоз еще подумает, что Серега нагружал все подряд, без разбору… И он промычал что-то невразумительное, длинное.
Надо разобраться. Хорошо, вот приехал Седов и видит груду дубовых бревен. Значит, видит он дуб и отбирает для себя, какой получше. А что было делать? Брать свою половину без сортировки? На калду какую, на кошару бы — можно, а тут электрическая линия!.. И все же так нельзя. Хотя бы признался. Хотя бы сказал, ведь друзья же. Из одной, в конце концов, организации!..
— Не возьму я этот дуб, — тихо сказал Витька, снова опускаясь на бревно. — Придется возвращаться.
— Да мы что, только зря машины срывали? И людей?! — начал заводиться завхоз.
— Вы не шумите. Бесполезно…
— Видать, без свету будем с этим верхохватом! — еще пуще разошелся, обращаясь к шоферу, завхоз. — А у таловских — вот то инженер! О колхозе думает! Старается! Чтобы как можно побыстрей и подешевше!
— Да тот товарищ родом-то из Таловки! — воскликнул длинный жилистый шофер, удивляясь завхозовой наивности. — Потому и старается!
Витька поднял голову, с недоверием глянул на шофера. Неужто правда, что Серега таловский? Всегда считал его заволжским, городским. Заволжск хоть и некрупный город, зато квартира Серегина в самом центре. Витька даже бывал у него, вернее, Серега раз приглашал, когда приехали по направлению в выходной день и в общежитие Витьку никто не устраивал. Отдельная секция. Балкон. На балконе сгорбленный старик разводил игрушку-огород. Инструмент для работы был тоже игрушечный, из магазина «Детский мир». Тут и грабельки, и лопаточка, и — чуть побольше деревенской кружки — леечка… Серега, помнится, впервые покраснел — густо-густо, до жаркой испарины. Объяснил, страдая за отца, что у того «немного не хватает». И засмеялся деланно. Но Якушев сквозь щель в двери заметил, что обнимал он отца с любовью.
Сейчас вот, вспомнив про детский огородик, Витька понял, что отец Серегин не чудил, а просто сильно тосковал человек по земле, которую когда-то бросил… Значит, это правда, что Серега деревенский. Тогда зачем молчал, что Таловка — родина?! Или, может, стеснялся? Есть — Витька знает — такие пацаны, которые стесняются идти по городу рядом с некрасивой, смешно одетой матерью-колхозницей. Гады… И Серега тогда… гад, хоть и любит свою родину-мать наедине. Вон для нее выбрал лучший дубок. А ему вот, Витьке, говорит: забирай остальное, да поскорей, шевелись…
Но зачем же так! Сказал бы прямо. Витька, может, сам бы предложил свою долю хороших пасынков. Все равно делить тут невозможно…
Подошла еще одна машина. Потом еще и еще. Вокруг Витьки и шумевшего завхоза сгрудилась толпа колхозников.
— Поворачивай, ребята, назад, — закончил завхоз увядшим голосом, чувствуя, что ни крики ни угрозы не помогут. С жалостью взглянул на бревна: — Эх, сколько добра остается! Какую экономию могли бы совершить! Поворачивай…
Вспомнив о чем-то, он зырко огляделся и, согнувшись, украдкой юркнул в лес. Вернулся скоро, в открытую неся каким-то образом срубленную елочку. Бросил ее в кузов, втиснулся в кабину и яростно хлопнул дверцей. Витька примостился рядом с елочкой. С болью подумал, что скоро Новый год…
Машина то и дело останавливалась. Завхоз высовывался из кабины и кричал встречному транспорту, чтобы поворачивали назад. И, сжимая руку в тугой кулак, — большим пальцем показывал за плечо:
— Этот приверед раздумал брать! Не понравились ему дубки! Золотые, говорит, надо!..
Витька сумрачно молчал. Думал все о Сереге Седове: вот какой оказался друг!.. А сам он тоже хорош. Тряпка. Надо было с самого начала позвонить в Заволжск, а не доверяться всяким… Вот так. А теперь, спустя неделю, попробуй позвони! И о чем говорить? Что председатель обманул? Во-первых, это не обман. Совсем другое. Во-вторых, Иван Семеныч честно объяснился, и жаловаться на него рука не подымется. К тому же, по его — Витькиной — вине колхоз несет убытки: одних машин прогоняли штук десять… Вина?.. Разве можно было поступить иначе?!
Ночью он лежал на раскладушке и затаив дыхание слушал, как за окном проходили машины, завершая порожний рейс. Не спалось. Все думалось: вот скоро развиднеется, и надо будет вставать, одеваться, что-то делать. А что именно, и не представлял…
Ровно в восемь он пришел к строительной площадке. Колхозные парни сидели рядком на ошкуренных бревнах, дымили папиросами. Ждали новой работы. Все они были сильные, кряжистые, за исключением одного, Рудика, — какого-то сплюснутого, хлипкого.
— Садись, Витюня, отдохни, — сказал он, напрягая маленькое, тусклое, еле заметное под шапкой личико.
Парни привычно хохотнули и тут же дружно понахмурились.
Вообще-то они были беззлобные ребята, и Витька среди них всегда чувствовал себя не хуже, чем среди своих монтеров. Но сегодня все переменилось. В глазах парней он заметил враждебность.
На площадке были аккуратно расстелены лежни, раскатаны одно к одному золотистые голые бревна. Парни подготовили рабочие места, притащили катанку, изогнутые ломики и ждали только пасынков, чтобы вместе с монтерами включиться в дело. И вдруг — задержка.