Уже скрылась за спиной Кадырова изба, а до Узенска было еще километров сорок. Вокруг расстилалась пестрая равнина с черными пятнами вылезших из-под снега пластов пахоты. Машина с треском припечатывала рытвины. Снеговая мутная каша выплескивалась из-под колес, как от взрыва подложенных мин. Скорей бы, скорей!
В одном месте на полном ходу ухнули в большую водоямину. От удара соскочила шляпа и, взметнувшись, полетела в степь. Витька только проводил ее глазами, отвернулся и поднял воротник. В райцентре магазинов много…
Окраины Узенска состояли большей частью из саманных домишек. Зато в центре, вокруг площади возвышались дома из красного, обитого еще в гражданскую войну, кирпича. Сердцевина Узенска называлась «городом», и народ здесь ходил толпами.
По узкому тротуару не спеша прогуливалась молодежь. Около будки с вывеской «Шашлычная» стояли кучкой молодые люди с открытыми ветру головами. Один из модных лохматых парней, видно, принял Витьку за своего и радостно окликнул:
— Альбер!
Витька оскорбился и нахмурился.
Около райисполкома остановились. Из кабины выбрался завхоз, посмотрел на Витьку с теплотой:
— Может, прямо на завод?
— Бумажку надо, — напомнил Витька.
— Волокита, — отмахнулся завхоз и, втягивая голову, двинулся к зданию напротив, в «Гастроном».
Витька тоже пошел, из любопытства.
Завхоз любовно покосил глазами на высокую, стройную, нарядную, в синей пластмассовой косыночке бутылку, прошептал очарованно:
— Сильнее зверя нету. Куда твоя бумажка! — Это оказался «КВ» — «Коньяк выдержанный». — Конский возбудитель! — хохотнул рукастый, доставая деньги. — Добавляй…
Купил, спрятал бутылку за пазуху и побежал к машине. Потом обернулся, словно чего позабыл, удивленно спросил про шляпу. Не дослушав объяснений, предложил свое место в кабине.
— Спасибо… Мне не холодно, — улыбнулся Витька. — Вот получим пасынки, я тогда новую шляпу куплю. И ботинки…
Завод железобетонных изделий оказался заводишком с громыхающей мешалкой на высоком шатком постаменте. Машина осторожно пробралась сквозь горы песка, щебенки, арматурного железа и остановилась возле длинного сарая.
— Ты посиди, я сам договорюсь, — шепнул завхоз, заговорщицки подмигивая. И скрылся в широких темных воротах.
Время шло. Витька с интересом наблюдал, как два здоровых, в робах, мужика подогнали под бункер вагонетку, дождались затишья наверху и отвернули забрызганные лица. И тотчас с ворчливым бормотанием ухнула вниз тяжелая серо-зеленая лава и, поколыхавшись в вагонетке, запенилась цементным молочком.
Еще не увезли приготовленный замес, а уже по наклонному подъему со скрипом-скрежетом взобрался ковш и опрокинул в мешалку новую порцию щебня, песка и цемента. И снова загромыхало наверху, и опять задрожали стояки нервной прерывистой трясучкой.
Якушев спрыгнул с машины и осторожно заглянул в сарай. В полусумрачной пустоте летали воробьи, словно здесь был склад зерна. Но, кроме бетонных балок, перемычек и плит, уложенных в аккуратные штабеля, тут ничего не хранилось. В другом конце сарая Витька разглядел высокий штабель пасынков и направился к ним с замиранием сердца. Вдоль пути с одной стороны валялись грязные доски, рифленка, катанка, а с другой — спокойно вызревала в опалубках, похожих на длинные кормушки для скота, темно-серая мокрая масса. Она твердела, срасталась с арматурой, светлела, превращалась в железобетон. Наступит день, и пасынки созреют. И если кто захочет их испытать, ударит, скажем, чем-нибудь железным, они ответят звоном и искрой. И не согнуть их, не переломить. Железные невидимые жилы будут стоном стонать под бетонной рубашкой, но не порвутся, не подведут…
В цехе было тихо и безлюдно. Народ куда-то подевался, побросав молотки и лопаты. Даже не работала мешалка, словно отключилось электричество. Витька подошел к готовым пасынкам, потрогал их гладкие бока. Оглядел торцы. Чуть скошенные для прочности и красоты, они сливались в отвесную узорчатую стену.
Каждый пасынок был обложен соломой, словно хрупкая ценная вещь. Витька подсчитал и обрадовался: двести штук! Даже больше, чем надо! Полюбовался красивой укладкой и пошел к другому выходу с маленькой бытовкой около ворот.
Как раз в это время из бытовки вышли те два измазанных мужика и еще два — чуть почище. За ними семенил молоденький бойкий паренек, жующий что-то на ходу, и, наконец, завхоз. Все были уже навеселе.
— Голова — что пушок, а в ногах будто гири! — восхищенно объяснялись первые.
Вторая парочка приплясывала и норовила запеть. А паренек, в такой же робе, только очень чистой, и при галстуке, оживленно размахивал рукой. Он подбежал к Витьке и развязно, как со старым знакомым, поздоровался:
— Привет, корешок! — Пояснил завхозу: — Люблю сельхозэлектровцев. Наши. Строители! — Повернулся к Витьке, обдал его духом коньяка: — И колхозы люблю, особенно эту… Александровку!
Витька заикнулся насчет пасынков, и паренек, который, видно, был тут главный, не дал ему договорить:
— Бери! — Казалось, поднеси ему еще, и он подарит собственную душу.
Всей группой подошли к укладке. Завхоз тоже залюбовался пасынками, а Витька, вспомнив вдруг про технологию стройматериалов, решил повыпытать некоторые сведения.
— Из какой они марки цемента? — спросил он у парнишки.
— Делаем на совесть. Из портланда аж пятьсот!
Завхоз с уважением прислушивался к разговору, ласково поглаживая пасынки. Лицо его пылало, улыбалось. Так и было написано от щеки до щеки: «С бутылкой — оно проще и надежней. Давно проверенная в жизни вещь…»
— Сам идет! — крикнул кто-то приглушенным голосом. И сразу послышался грохот бетономешалки, застучали молотки, затрещали огни электросварки, и вообще — наступила работа.
С того конца, откуда пришел Витька, приближался суровый старикан в очках на тонком блестящем носу и в длиннополом пальто с болтающимися пуговицами. Развязный паренек куда-то испарился.
— Кто такие? — хмуро поинтересовался старикан и, узнав, кто они и зачем приехали, отрезал: — Ничего не знаю. Приезжайте после Нового года.
Оказывается, он был наиглавнейшим, а тот парнишка — только бригадиром. Может быть, тоже только из техникума…
Завхоз помрачнел и отошел в сторонку. Витька выступил вперед и передал свой разговор с Викентием Поликарпычем. Очки у старикана поползли наверх. И весь он выпрямился.
— Как так задерживается наш договор?! Не слыхал.
— На немного, на какой-нибудь месяц, — успокоил его Витька. — Вот закончим в Алексеевке и в Таловке и — сразу к вам.
Старик мотнул головой в сторону мешалки:
— Слышите, как воют моторы? Току не хватает, провода плохие, линии — сопля на сопле… Иначе говоря: нет-нет, ничего не знаю. Несите письменное распоряжение.
Витька с выражением взглянул на завхоза и двинулся к выходу…
Он вернулся через час, вспотев от близкого знакомства с местной властью, которая тоже, как и старикан, сперва ничего не хотела знать, а потом узнала и дала распоряжение на вывозку. Около завода, теснясь, уже стояли все колхозные машины. Витька радостно вбежал в сарай и победно замахал бумажкой. Старик как-то нехотя взглянул на документ и затравленно махнул рукой:
— Забирайте все к чертовой матери! — И хотел уходить. Но Витька загородил ему дорогу и попросил дать точные сведения о пасынках.
— Неделю, как вынули из опалубки, — сухо сообщил старик и удалился.
Витька минуту стоял, не в силах шевельнуться.
— Ты чего? — испугался завхоз, подбегая.
Шепотом, как большую тайну, Витька рассказал ему о производстве пасынков. В опалубке они должны лежать пять суток. А полный срок твердения — 28 дней.
— Они еще не дошли. Понимаете?
— Дома дойдут, — спокойно ответил завхоз. И крикнул, обращаясь к колхозникам: — Налетай, ребята, нагружай!
Якушев раскинул руки, уперся в штабель узкой спиной.
— Не дам!
Лицо у завхоза сделалось бледным. Потом оно вновь загорелось — кроваво и яростно:
— Да ты что — измываться?!.
— Тревожить не дам, хоть убейте.
— Ах, ты… — взгремел рукастый матом, растерянно оглядывая колхозников. И зловеще протянул: — Ла-ад-но… Поворачивай, ребята, назад. Будете свидетелями. — На его лице было написано: «Все, паразит. Теперь лучше не вертайся в Алексеевку».
Нервно, надрывно загудели машины, одна за другой выбираясь с территории завода. Витька попросил шофера сделать остановку возле почты. Надо было срочно позвонить в Заволжск, рассказать о таком положении.
На этот раз соединили быстро. Якушев стоял в переговорной будке и что есть силы кричал, закрывая глаза от напряжения:
— Не могу я их трогать раньше времени! Можно нарушить их внутреннюю силу!
Викентий Поликарпыч долго молчал, хрустел мундштуком.
— Мы вот что, — наконец произнес он гробовым голосом. — Мы тут подумали и решили увеличить нагрузку на мастеров. Объект твой небольшой. Передай-ка его Седову, а сам возвращайся в Заволжск.
Будто кто дернул за сердце, да так и повис на нем. Было больно и жутко, как ночью, когда снится, что ты умираешь. Якушев рванулся, заорал:
— Да вы что, Викентий Поликарпыч?! Да как я могу?.. — И прижался губами к трубке. — Я лучше — слышите? — я лучше в монтеры уйду, чем назад.
— Это твое личное дело…
К машине возвращался сутуло и медленно. Молчаливый жилистый шофер пожалел его и тихо, как больному, предложил:
— Сел бы ты лучше в кабинку-то.
Завхоз промолчал, только зло вскосился на шофера. Витька вспомнил про шляпу, оглядел тоскливыми глазами улицу и пошел в промтоварный магазин. Но шляпы он там не купил, а выбрал шапку, телогрейку и рабочие рукавицы.
Шапка была грубая, с длинной тесьмой. Машина шла с превышением скорости, и тесемки мотались на ветру, хлопали, как маленькие кнутики…
Когда приехали в Алексеевку, уже стемнело. Около правления чернела «катафалка». За окном в коридоре угадывался Серега Седов. Он стоял перед сидевшими на лавочке монтерами и что-то говорил, кулаком отбивая слова.
Протопал, врываясь в правление, завхоз. Витька двинулся тоже, стараясь держаться как можно уверенней. Трудно было войти как ни в чем не бывало, положить на лавочку рабочую одежду и посмотреть в Серегины глаза…
— Витя!
Он оглянулся и замер: со стороны лесосклада бежала Сопия, укутанная в платок и телогрейку. Остановилась близко:
— Ты почему от всего отказываешься? Почему боишься?!
Она уже знала. Наверно, ей сказал Серега. А тому, наверно, позвонил начальник.
— Тут такое, понимаешь, положение… — начал Витька и запнулся. — Трудно это как-то объяснять…
Ее черные волосы выбивались ветром из-под платка и хлестали по глазам, но она смотрела не моргая:
— А мы еще радовались: сегодня будем столбы делать. Много-много столбов. Даже мой отец приехал на подмогу!
Витька вздрогнул, понимая, как ей важно про отца. Вгляделся туда, откуда она выбежала. У штабеля бревен стоял старик Кадыр, держал в руке маленький топорик.
— Эх, ты-ы… — протянула она отрешенно. Рванулась и побежала, пронизывая ветер, к «катафалке».
Витька постоял еще, посмотрел и побрел, сутулясь, в правление колхоза.
В коридоре, как и утром, толпились колхозники, слушали надсадный крик за председательской дверью. Надрывался завхоз. Стараясь быть спокойным, Якушев приблизился к монтерам. Они уступили ему краешек скамейки. Он аккуратно положил одежду и, резко повернувшись, взглянул на Седова.
— Мне все известно, — сказал Серега, делая нажим на слове «все». Его белесые брови были насуплены. — Я говорил, что так получится. Предупреждал. Теперь ты и себя уделал и других.
— Никого я не уделывал…
Конечно, — Седов усмехнулся, — работягой спокойней. Отработал свое — и посапывай. А про других ты подумал?
— А что я тебе сделал? — тихо спросил Витька, стискивая недоразвитые кулаки.
Седов метнул глазами в сторону колхозников и посмотрел на ребят:
— Он еще спрашивает! Напоганил тут, а мне все начинать сначала. И план мой теперь может погореть. Ну, и премия, конечно. Все мы люди.
Якушев молчал, стараясь не взорваться. Так и хотелось крикнуть: «Не ври! Чего притворяешься! Теперь ты без трех минут прораб! Вон глаза-то — выдают, играют!»
— Но ничего, — Серега вздохнул. — Теперь хоть ребята заработают. — Он пригнулся, заглянул им в глаза: — Ну как, постараемся к Новому году?
— Давай команду, а там видно будет, — пробурчал Подгороднев.
— Смотря какую команду, — поправил Витька.
Серега сделал шаг вперед, и его брови еще больше просветлели. Он с минуту испытывал Витьку, глядя на него пронзительно и злобно, сквозь прищур. Витька смотрел тоже с напряжением. В коридоре стояла тишина.
Седов не выдержал и рассмеялся:
— Ну и фру-укт… — И наставительно: — Команда будет такая. Завтра вывозим железобетон, а послезавтра вяжем опоры. Дошло? — Он с торжеством посмотрел на ребят, но они молчали, будто разговор их вовсе не касался. Подгороднев по привычке прятал папироску в рукаве. Из черного дрожащего отверстия, как из дымаря, вытряхивался дым. Васькины разглядывали половицу.
— Во-первых, — твердо сказал Витька, — эти пасынки будем брать после Нового года. Когда они окрепнут, понял? И никого ты не заставишь тронуть их раньше времени!
Седов подошел еще ближе — лицом к лицу — и громко выдохнул:
— Перестраховщик!.. Наболтал тут людям всякой глупости!
Быстро оглянулся на колхозников, вынул из кармана папироску — она оказалась сломанной. Вынул еще одну, стал прикуривать у Семы. Папироса дрожала, долго не попадала в уголек.
— Ты, Витя, теперь мой подчиненный, — напомнил он минуты через три, когда покурил и успокоился. — И если будешь вредовать, то, честно говорю, — выгоню.
— А я не уйду, понял?
— Это мы еще посмотрим, — сказал Седов, выплевывая окурок. — Ну ладно, хватит рассусоливать. Я иду выбивать железобетон. — И четким шагом двинулся в кабинет к Ситникову.
Из двери выбежал завхоз. Радостно потряс Сереге руку:
— Заждалися мы тебя, Сергей Трофимыч! Намучались… Теперь со светом будем. Обязательно.
Серега промолчал, холодно мотнул головой и вошел в кабинет.
Витька резко, будто кто его дернул, подскочил к ребятам:
— Пошли и мы!.. И вы пойдемте! — крикнул он колхозникам. — И вы, бабушка! Пойдемте и обсудим все вместе! Общее дело, серьезное!
Завхоз широко растянулся в улыбке и побежал на двор, на ходу расстегивая пуговицы.
К председателю для храбрости ввалились скопом, заняли все стулья и углы. Серегин голос раздавался в тесном кабинете веско, громко. Иван Семеныч сидел красный, хмурый, глядя исподлобья и слушая, как видно, через силу. Так и думалось: сейчас трахнет по столу кулаком и гаркнет на Витьку: «Убирайся! Надоел ты мне хуже горькой редьки!»
Витька подошел к нему ближе и торопливо, перебив Седова, стал доказывать, что с железобетоном поступил правильно. И технологию объяснил, крутя головой, ища поддержки у Подгороднева и Васькиных. Потом вдруг обратился к Седову:
— Скажи, Серега, только так вот, честно, положа руку на сердце. Почему в Таловке ты делаешь как надо, а здесь пытаешься построить на соплях?.. Или здесь для тебя все чужое? Или план для тебя дороже совести?! Пасынки-то эти еще слабые!
Серега смотрел на председателя.
— Вы не слушайте его, перестраховщика. Он и дубовые боялся брать, и железобетонные — тоже. Но ничего… С завтрашнего дня начнем работать по-новому: и дело делать и планы выполнять…
— Конечно, — добавил он, улыбнувшись, — мы пасынки эти вывезем аккуратно, привяжем осторожно и установим, как будто они из стекла. А дозреют они в линии. Какая разница?
— Надорвутся! — убежденно сказал Витька. — Вот тебя бы пацаненком заставить держать столб. И что тогда будет?
— Грыжа, — гыкнул Сема.
Никто не засмеялся. Все ждали, что скажет Седов. Тот молчал, укоризненно покачивая головой, продолжая смотреть на председателя.