Сухбат Афлатуни
Барокко
Рассказ
Его долго искали: в лабиринтах неона, в зарослях ежевики над рекой, в больницах. Больницы разводили руками. Улицы молчали и тянулись своими асфальтовыми губами к рекламным щитам. "Покупайте пиво!" - уговаривали щиты, выцветая от жажды.
Стали выяснять, кто мог желать ему зла.
Привезли родственников. Вы? - спрашивали их. Или вы?
Луч фонарика жалил лица. Лица были одинаковы, что подтверждало, что эти люди, раньше не знакомые друг с другом, - типичные родственники.
Некоторые признавались, что желали ему зла. Одна женщина в коричневой юбке, поглаживая эту самую юбку, сказала, что желала ему столько зла, что могла бы и убить. Да-да, теперь она понимает, что именно этого всегда хотела. Но она не знает, где он. Найдите его, пожалуйста, скорее. Чтобы она смогла убить его. Скорее!
Ей напомнили, что она его родственница. Возможно, даже жена.
- Нет, не жена, - подумав, сказала женщина и снова погладила свою юбку.
Эта дурная привычка ласкать собственную одежду никому в кабинете не понравилась. Женщину отпустили, и она ушла, оставив после себя звук захлопнутой двери.
Два следователя, похожие друг на друга, как близнецы, и абсолютно разные, как муж и жена, крикнули уставшими голосами:
- Следующий!
Дверь открылась; кроме запаха коридора, в нее ничего не вошло. Следователи посмотрели друг на друга.
Между прочим, они могли подозревать и друг друга.
Теоретически они тоже могли желать зла этому человеку - после того, что узнали о нем от его родственников. Некоторые дурные привычки, которые он имел в детстве, приводили их в смущение - особенно сходством с собственными детскими привычками.
Следователи... Деля на протяжении многих лет один кабинет, один обеденный перерыв и одну интеллигентную секретаршу, они сделались кривыми зеркалами друг друга. Они уже не видели друг в друге ничего, кроме своей искривленной физиономии.
Собственно, они друг друга и подозревали. Каждое новое дело вызывало у них побулькивание в боку, обозначавшее радость. Пока их флегматичные руки перебирали каракули дознавателей и прочую волокиту, ощущение в боку превращалось в пожар. "Вот оно, дело, на котором я тебя изобличу", - думал каждый, плотоядно затягиваясь одолженной у другого сигаретой. Из сигареты выползал дым и уничтожал все живое.
Впрочем, ничего живого, - кроме самих следователей и растения с неприличным именем "щучий хвост" - в кабинете не обитало. Даже секретарша, которая, как все-таки женщина, могла оживить собой интерьер, сидела в другом конце здания. Приходила три раза в неделю - залить под щучий хвост воды. Следователи, щурясь на интеллигентное покачивание бедер, сидели, курили и потели от взаимных подозрений.
Иногда даже пинали друг друга под столом. У каждого следователя была тетрадочка в клетку, куда аккуратно заносилось ежедневное количество пинков.
Вот и сейчас, - по мере того, как разыскиваемый не находился, родственники сообщали белиберду, атмосферное давление падало, - следователи начинали подозревать друг друга так выпукло, что почти держали наготове наручники.
Но взаимный допрос они могли начать лишь после того, как кончатся все отловленные родственники.
Надо сказать, что в городе, в котором произошла пропажа, каждый житель обязательно оказывался чьим-то родственником.
Кроме комплекта родителей, за ним тянулся еще бесконечный, как Млечный Путь, и такой же подозрительный шлейф из теть, прадедов, четвероюродных свекров и прочей кровно-родственной неразберихи.
Краеведы объясняли это последствиями эпидемии собаководства, охватившей город лет пятьдесят назад. Тогда все вдруг оказались помешанными на родословных своих четвероногих братьев и сестер по жилплощади. В каждой квартире, в которой хотя бы что-то лаяло, на стене обязательно висело генеалогическое древо; в ветвях его гнездились собачки-предки. К дереву подводили гостей и устраивали экскурсию по его стволу и веткам.
О собаках со временем забыли, довольствуясь иногда совершенно сомнительным бобиком.
Мода на поиски предков и родственников перекинулась на людей.
Город ринулся на кладбище, отыскивая, распределяя и перераспределяя общих прародителей. До стратосферных цифр взлетели цены на семейные альбомы. Каждый вечер по телевизору показывали старцев обоего пола: они выковыривали из памяти бесконечных родственников со стороны матушки или чего-нибудь еще. Эти передачи поглощались населением с таким же волчьим аппетитом, как телевикторины; зрители держали наготове карандаш и листок, где ветвились и цвели их фамильные деревья. Недостающее имя, которое выкатывалось из старческой памяти в телеэфир, тут же цеплялось по другую сторону экрана на вакантную ветку...
Иногда после таких передач растормошенные старцы вместо домашнего круга с пледом получали какой-нибудь гадкий сюрприз со стороны своего здоровья. Впрочем, в "скорых", увозивших их с телестудии, они уже умирали и охали звездами экрана и любимцами всего города.
Городские власти эту эпидемию не запрещали и для себя тоже зарезервировали несколько предков среди известных людей прошлого. Адам, Иван-царевич, Тамерлан, Чарли Чаплин.
Поскольку город славился своей несообщаемостью с внешним миром, погоня за предками ограничивалась городскими стенами. В результате скоро почти все в городе со всеми породнились, а бывшие клубы собаководов превратились в музеи родственных чувств; там же имелись донорские пункты, куда каждый мог сдать добровольную порцию крови на предмет подтверждения породы.
Правда, одновременно зверски усложнился процесс раскрытия преступлений. Требовалось допросить всех родственников, и их набегало с полгорода.
Одним лишь следовательским работникам было запрещено считать себя чьей-либо родней, иметь законно приобретенную через загс семью. Роль домашнего очага для следователей разыгрывала все та же секретарша...
Все шло неплохо. Щучий хвост вымахал с осиновый кол и гордо нес свою вахту. Следователи все больше подозревали друг друга и все больше друг на друга походили, так что секретарша, оказываясь с ними иногда по долгу службы в темноте, принималась их путать.
Нет, следователи, конечно, как-то различались. Глазами. У одного были карие, у другого - голубые. Или лысинами: одна - квадратная, другая - треугольная. Отпечатками пальцев, естественно. Но секретарша продолжала путать следователей: отпечатки пальцев - вещь мелкая, на нее особо не положишься... Следователи продолжали подозревать друг друга, тетрадки для учета пинков заполнялись цифрами и формулами.
К моменту его пропажи - нудных поисков в лабиринтах неона, в зарослях ежевики, в больницах - взаимные подозрения дошли до точки кипения с бульканьем и всякими ненужными пузырьками... Карие глаза заметно поголубели; голубые васильки, в свою очередь, не остались в долгу и обросли вокруг зрачка желтоватой рябью...
Следователи сидели за скрипучим столом и смотрели, как за дверью вместо нового родственника возникает во весь рост пустота коридора.
Две пары глаз прострелили темный, порожний прямоугольник дверного проема и вопросительно посмотрели друг на друга.
- Сквозняк, - предположил первый следователь, которого (пора наконец назвать вещи своими именами) звали Номер Один.
- Что-то часто у нас стали сквозняки заводиться, - сощурился второй следователь, на всякий случай пододвигая поближе тетрадь с пинками.
Этого следователя звали, как ни странно, тоже Номер Один. Имя Номер Один носила и интеллигентная секретарша. Поэтому, когда начальство вызывало Номера Один, являлись все трое. Начальство, как правило, быстро отпускало секретаршу, не без того чтобы пустить вдогонку какой-нибудь изысканный армейский комплимент... Потом долго смотрело на пальцы каждому из Номеров Один, вспоминая, у кого какие отпечатки... Бросив наконец эту угадайку, начальство говорило: "Ну, ребята..." Ребята браво поблескивали лысинами и мучились взаимными подозрениями.
Итак, Номер Один и Номер Один, поигрывая под столом наручниками, готовились к неприятной дискуссии о сквозняках.
Все же один из следователей подошел к двери и профессиональным жестом ощупал ее. Потом ощупал место, которое занимала дверь, до того как раскрыться. Это место не пробуждало в руке никаких ощущений, кроме неприятной впадины, в которую проваливалась ладонь. Впадина была уже коридором.
Выдернув руку из коридора, Номер Один сказал:
- Там никого нет.
Другой Номер Один многозначительно улыбнулся:
- Что-то у нас там часто никого нет.
Первый Номер Один уже собирался пойти обследовать на предмет затаившихся родственников коридор, но, услышав обидную реплику, остановился:
- Вы подозреваете, что это я причастен к его исчезновению?
- Нет, это вы подозреваете, что это я причастен к его исчезновению! Я и не подозревал, что вы подозреваете, что я вас подозреваю... то есть не подозреваю...
- Заговорились! - оборвал Номер Один.
Другой Номер Один быстро внес эту реплику в тетрадку, засчитав пинком.
Закрыв дверь, Номер Один двинулся обратно. У окна он остановился.
Окно было большим и голым, без занавесок. В нем жил и влажно блестел город, разграфленный рамой на шесть частей, включая небо. Кабинет, в котором трудились следователи, находился на одном из последних этажей. Весь город трепыхался в запыленных стеклах, как гигантская бабочка или муха, накрытая сачком...
И был прекрасен.
Время спасло город от землетрясений, бомбежек, туризма; защитило от коммунистов, нацистов, макдоналдсов и археологов; от умных крыс и глупых голубей;
от всего, что могло разрушить или осмеять его перезревшую девичью красоту.
Следователь, человек художественно не бесчувственный, в который раз залюбовался городом... В который раз спросил себя, не этот ли вид из окна удерживает его от того, чтобы плюнуть и уйти из проклятого кабинета. А может, и из самого управления, содрать с себя форму, надеть джинсы и свить себе семью, показав напоследок язык своему напарнику и этой легкомысленно увядающей секретарше. Хотя ей, возможно, и не стоит.
"Да, этот вид на город меня здесь и держит", - подумал следователь.
- Что? - переспросил голубоглазый двойник за столом.
"Неужели я начал думать вслух?" - Следователь покрылся профессиональной испариной. Отпарковавшись взглядом от окна, торопливо подошел к столу:
- Нет, ничего... Я подумал, что мы, в конце концов, знаем об этом человеке...
- О нем? - спросили голубые глаза за столом; флегматичные пальцы помахали фотографией.
На фотографии стоял и улыбался в пустоту мужчина лет двадцати пяти...
А может, и сорока: смотря как истолковать морщины, которые стекали от носа к подбородку, окаймляя крупноватый рот подобием круглых скобок. Эти морщины могли обозначать старость, тошноту, юношескую прыщавую бессонницу или просто небрежность фотографа. Скорее всего, эти морщины ничего не обозначали - просто росли на лице, как щетина, и удлинялись с годами, как тени.
Кроме морщин, никаких достопримечательностей на лице не водилось. Даже глаза были вполне ординарными. Две аккуратные лужицы, из которых головастиком глядел зрачок. И все же что-то знакомое, безудержно знакомое сидело в этом лице. Какая-то своя неопознанная архитектура...
Следователь посмотрел на следователя. Тот опустил фотографию:
- О нем мы знаем почти все.
- Все - это то же самое, что ничего. Мы не знаем его душу, - скосясь в окно, проговорил Номер Один.
- Для чего нам ее знать... Мы разыскиваем тело. Тело, вышедшее вчера приблизительно в восемь сорок из принадлежащей ему квартиры в Первом Переулке Процветания, дошедшее без всяких приключений до трамвайной остановки на площади Друзей Человека, затем погрузившееся в трамвай номер одиннадцать, водитель которого, как установлено, был его дальним родственником...
- Дальним родственником - чего?
- Что?
- Родственником его тела или родственником души?
Следователи снова сидели за одним столом, с одинаковыми - словно были частью обмундирования - нахмуренными лбами, и было уже неясно, кто из них только что стоял у окна, разглядывая каменную кожу города, а кто в это время крутил в пальцах фотографию.
- Мы ищем гражданина нашего города, - сказал наконец один из них. - И для нас неважно, было ли у него тело, была ли душа. Главное, что у него были родственники! При этом жил совершенно один. У него даже не было собаки!
- Да, он жил совершенно один, без собаки, которой у него не было, и без родственников, которые у него были. Я, например, уже начинаю подозревать его самого...
- В чем? В том, что он сам потерял себя в городе?
- Не обязательно себя терять в прямом смысле. Можно просто... уехать.
Тяжелая пауза.
- Куда уехать? - сказал один из следователей, исполнив бровями танец удивления. - Куда можно уехать из нашего города?
- В Париж, - ответил следователь, брякнув первое попавшееся слово из школьного курса географии для будущих следователей.
- Но у него же там нет родственников...- страшным шепотом откликнулся другой. - И вообще, зачем ездить в Париж? Что есть в Париже, чего нельзя найти у нас?
- И притом дешевле и лучшего качества...
- Гораздо дешевле и гораздо лучшего качества!
И замолчали - не веря ни слову, ни даже букве, сказанной друг другом.
Единственное, в чем они были согласны, - это то, что из города нельзя уехать.
Никто и не пытался уехать. Те, кому удавалось здесь родиться, буквально с младенчества начинали ценить этот свалившийся на них лотерейный билет. И умереть хотели тоже здесь. Хотя с этим делом не спешили, будучи страстными поклонниками гантелей, утренних пробежек по проспекту Трех Граций и вегетарианских пиров.
- Помните, три года назад пропал... как его?
- Да, три года назад... И тоже не могли найти.
- Ага, так и не смогли. Фамилию не помню.
- Фамилии не было. Фамилия пропала вместе с ним.
- Да, поэтому и не смогли найти.
Следователи посмотрели друг на друга и заработали костяшками пальцев по столу.
- Интересно, кто будет... следующий...
При слове "следующий" дверь неожиданно ожила и стала не очень уверенно открываться. Следователи увидели высокого человека в плаще, широкополой шляпе и с рыжей бородкой.
Застряв на пороге, мужчина тщательно облизал кабинет своими маленькими невеселыми глазами.
- Вы кто? - спросили его из-за стола.
- Я? - удивился человек, продолжая взглядом экскурсию по кабинету. -
Я - следующий.
- Тогда заходите. - Ему указали на стул, который был такой же желтый, как и стол, и такой же исцарапанный неумолимым временем.
Человек отлепился от порога и вошел, загребая длинными слабыми руками. Опустился на стул, ссутулившись и продолжая ощупывать воздух перед собой маленькими непоседливыми глазами.
- Почему вы не вошли сразу? - спросил один из Номеров Один. - Мы уже пять минут ждем, когда вы зайдете.
- Сразу надо входить, - заметил другой Номер Один.
Следователи посмотрели друг на друга. Взаимные подозрения, на какое-то время отхлынувшие, снова сообщили о себе покалыванием в правом боку...
- Правда? - удивился человек на стуле. - Меня звали? И я не пришел?
Голос у него был сухой и тонкий; не человек говорит, а комар в обличье человека.
- Я задремал, - продолжал он. - Виновата ваша кушетка в коридоре - слишком уж уютная. Вот с ней и надо разбираться, а я только стал жертвой ее уюта.
И засмеялся, прикрывая ладонью рот, в котором было явно небогато с зубами.
- Мы вас позвали не для того, чтобы вы нам про кушетку сказки рассказывали, - сказал один из следователей.
- Про кушетку мы и сами всё знаем, - вставил другой и зачем-то пнул первого под столом.
Тот ойкнул и быстро сделал запись в своей тетрадочке. Оба следователя снова посмотрели на все еще посмеивающегося незнакомца и сказали липкими от вежливости голосами: