III.
На дороге.
Ах, горит в небесах васильковая просинь.
Как ошпаренный кровью, топорщится лес.
Хорошо по дорогам в медяную осень
Покачаться, как в лодке, в упругом седле.
Ванька-Ястреб скакал по каленой землице,
Волю царскую вез, государеву месть:
Погулять на Москве, на великой столице,
Шесть боярских дворов должен начисто сместь
Разметать, расшвырять и повыдергать колья,
Молодцам сенных девок в награду отдать,
А с боярынь опальных снять шубы собольи
И студеной порой в белых летниках гнать…
Ванька-Ястреб скакал по каленой землице,
И сверкала парчей шапка рысья на нем.
И прохожий мужик, и пролетная птица
Любовались его аргамаком-конем.
Жалко Ваньке одно: что пустяшное дело,
Что придется с бабьем молодцам воевать,
Ржали кони в строю. Балалайка звенела.
Наровили купцы царских слуг миновать.
Ванька-Ястреб скакал по каленой землице,
Не впервые гулять на Москве топору,
Веселы и румяны опричников лица:
— Эй, попьем же винца на боярском двору!
IV.
Красная смерть.
Ой, не к пиру летят на Неглинку жар-птицы.
Там не свадьбу играют, не песни поют.
То горят терема, стоном стонут светлицы,
То опальных бояр слуги царские жгут.
Красным знаменем машет пожар окаянный,
По дворам с топором ходит красный кафтан
В красной луже лежит у порога стремянный,
Красны руки, обнявшие девичий стан.
Я опричник,
Не станичник,
Государев я холоп.
Не прикажут,
Не укажут,
Мне ни барин и ни поп.
На меня ли
Променяли
Честь княжую на Руси!
Дозволенья,
Аль прощенья
У меня теперь проси!
Хошь в угоду
Дам свободу,
Дам и стены, дам и кров,
И одёжу —
Крепче кожи:
Не сносить стальных оков!
Эй ты, барин!
Эй, боярин!
Хошь повешу? Хошь, щенок?
Хошь дубина —
Мужичина,
Тесаком хвачу в висок?
Там в светлице
Молодица
Машет русою косой.
Как возьму я,
Полюблю я,
Да о камень головой…
— Эй, опричник, тащи молодух на расправу!
На широких дворах зачинай молотьбу!
И тесак обнажив, шапку рысью поправив,
Ванька первый вскочил в брусяную избу.
Возле двери в светлицы, раскинув ручёнки,
Словно в осень продрогший на кладбище крест,
Синий трупик лежал, синий трупик ребенка,
Обезглавленный адом посланник небес.
Чьи же руки зарю на земле погасили?
Чья коса это хрупкое горло нашла?
Ванька-Ястреб присел. И душой обессилел.
Незнакомая оторопь в сердце вошла.
Распахнулись в стене потаенные сенцы.
Кто-то мягко ступил на дубовый порог.
— Вы казнили отца. Я казнила младенца.
Пусть на Страшном Суде разбирает нас Бог.
Что глядишь, словно сыч? Может, хочешь ударить?
Может, хочешь в светлице со мной ночевать?
Только завтра смотри — передай государю,
Что младенца спасла от бесчестия мать.
Ванька тихо сошел по ступенькам на волю.
Занималось огнем смоляное крыльцо.
За Неглинкой-рекой, по озимому полю
Вился дьявольский дым кумачовым кольцом.
V.
Во дворце.
Ой, не темный лес бушует,
Не в ножи берут купца, —
То с товарищи пирует
В слободе державный царь.
Зайцы, утки, гуси с просом
Пар клубится от ухи,
На серебряных подносах
В жире тонут петухи.
Вина рейнские, хмельные,
Романея, мёды, бастр…
И шеврюги заливные,
Точно хрупкий алебастр.
Куры с луком и шафраном,
Осетры блестят икрой.
Слуги в бархатных кафтанах
Ног не чуют под собой.
Государь хмелен и весел.
Очи черные горят.
И шумят у царских кресел
Приближенные царя.
И келарь здесь Иоанов,
И Малюта — звон оков,
И накрашенный Басманов,
И спокойный Годунов.
Гуслей звон и стук подносов
Кто поет, кто ест, кто спит,
И клюет в тарелку носом
Сам отец-архимандрит.
Дразнит карлика царевич.
Государь же, щуря глаз:
— Ну-ка, Федор Алексеич,
Покажи нам бабий пляс.
На царя с улыбкой нежной
Смотрит Федька и встает,
В юбке бабьей белоснежной
Пляшет Федька и поет:
— Ах, уж это толокно
Было от соседа…
Накупила я вина,
Собрала беседу…
Ох! Накупила я вина,
Собрала беседу…
Ой, и зорки черны очи!
Словно пикой бьют в упор:
— Это что там за молодчик,
Что сидит потупив взор?
И дрожат царевы губы,
И гремит: — Чего не пьешь?
Видел я, как не пригубил
Ты ни разу с медом ковш.
Тают гусли тихим стоном,
Тают смолкнувшей струной,
И встает с земным поклоном
Ванька-Ястреб удалой…
VI.
Перед царским столом.
— О, царь! С ума я что ли спятил?
Я не живу, в себе не чувствую я сил.
Я думал об одном: о маленьком дитяти,
Которого вчера ты под вечер казнил.
Да ты. И я. И все мы вместе.
И понял я — народом проклят мой кафтан!
Что нет у нас ни совести, ни чести,
Зато есть казни, ложь, доносы и обман…
Кровь всюду. В избах, в тюрьмах, в ямах.
Без свежей крови дня не можешь ты прожить.
И даже праг — ты помнишь: праг святого храма
Сумел ты, Ирод, русской кровью обагрить.
И свыше нет тебе прощенья.
Как ни моли, как ни проси.
Должно, поставлен ты не Божьим изволеньем,
Коль сделал кладбище из праведной Руси.
Зачем быть волком в волчьей стае?
Зачем над Русью похоронный петь тропарь?
Я пьян от крови. Я устал. Я отрекаюсь
От дел твоих и от тебя, венчанный царь!
И верю: суд грядет законный.
Из рук твоих рабы однажды вырвут плеть.
И вспыхнет Божий свет над Русью окрыленной…
Я кончил, царь. Теперь могу принять я смерть.
По лавкам гул прошел нестройный.
Басманов спрятался за карлика-шута.
Дивясь на дерзость, царь смотрел спокойно
И, бровь подняв, улыбкой чуть кривил уста.
— Всё, Ванька, в мире в воле Божьей.
Бывает, над убитым сыном плачет мать.
Пойми, глупец: как солнце всех угреть не может,
Так царь на всех рабов не может угадать.
И не скажу ни слова боле.
Земле ответ я не даю. Не плачем баб
Поставлен я, и не людской мятежной волей,
А Богом истинным… Иди на плаху, раб!
1945 г.
ПЬЕСЫ
В РЕСТОРАНЕ
Шутка в 1-м действии
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
УЛЫБКИН — бывший актер.
РЕНО — посетитель ресторана
ДЕВУШКА.
Грязненькая комнатка в парижском ресторанчике. За одним из столиков сидит Рено и читает газету. Входит Улыбкин, в помятом канотье, на шее у него — шарф, в руках — трость.
УЛЫБКИН: Паслюште! Кто там! Рюмку водки и стакан пива! (садится за столик, раскручивает шарф, под шарфом оказывается бантик). Терпеть не могу, когда у меня нет денег… А главное, это безденежье принимает перманентный характер. Чорт знает что! А еще бывший актер столичных сцен, герой-любовник, Гамлета играл, цветы охапками получал… Что это за тип сидит? Чорт с ним!… Что там охапками — возами получал! Эй, кто там! Долго я буду ждать?
ДЕВУШКА (входит): Иду, иду… Как вы всегда шумите, мосье Улыбкин.
УЛЫБКИН: Как же не шуметь, мадмуазель?… Ждешь-ждешь… Паслюште, дайте мне… э-э… чего бы мне сегодня выпить?… Ну, дайте для начала рюмку водки… как всегда. А потом увидим. Рюмку водки!
ДЕВУШКА: Не могу.
УЛЫБКИН: То есть, как это — не могу? Пардон!
ДЕВУШКА: Очень просто. Хозяин приказал не давать вам ничего, пока не заплатите долга.
УЛЫБКИН: Как вы, мадмуазель, со мной разговариваете?… Я первый герой-любовник. Да-с!
ДЕВУШКА: А по мне, будьте вы хоть шестым любовником, хоть седьмым — всё равно не дам.
УЛЫБКИН: Да вы знаете, с кем вы говорите? Я — Улыбкин.
ДЕВУШКА: Знаю.
УЛЫБКИН: Актер столичных сцен. Правда, я лет двадцать уже в столицах не играл и лет десять вообще не играл, но ведь в прошлом-то я — звезда, чорт возьми!
РЕНО: Еще стакан пива!
ДЕВУШКА: Сию минуту! (уходит за сцену)
УЛЫБКИН: Пардон! Чорт знает что! Какому-то парвеню, плебсу она немедленно бежит подать, а мне… столичному… гм… А где же мои сигареты? (ищет по карманам) … гм… странно… третьего дня у меня было целых четыре штуки и два сигарных окурка… Странно. Наверно, забыл дома. (Рено) Паслюште! Как вас там! Я у вас не одолжу папироску?
РЕНО: Пожалуйста. Могу и две дать.
УЛЫБКИН (подходит к нему): Две? Могу, впрочем, сделать вам приятное — возьму две. А чтобы вы не обиделись — возьму на всякий случай — три! (берет сигареты и идет на свое место). Чорт знает что! У хама, у плебса одолжаюсь сигаретами, как последний суфлеришка.
ДЕВУШКА: (входит, ставит пиво на стоят Рено). Пожалуйста.
РЕНО: Спасибо.
УЛЫБКИН: Мадмуазель! Пардон!… Ну… ну, хоть стаканчик пива ради наступающего Светлого праздника Пасхи.
ДЕВУШКА: Не могу.
УЛЫБКИН: Но у меня скоро много будет денег… Меня ангажируют скоро в крупнейший театр… Куда же вы? Ну, хотите, я вам задаром прочту монолог Гамлета (встает в позу) «Быть или не быть? Вот в чем вопрос»…
ДЕВУШКА (испуганно): Хорошо, хорошо, я вам принесу пива, только не кричите монологи! (уходит)
УЛЫБКИН (садится): Чорт знает что! Не кричите! Да понимаешь ли ты, паршивая девчонка, что такое настоящее искусство?… А где же мои спички?… Забыл. Забыл, как всегда, дома. (Рено) Эй, как вас!… Есть у вас, например, спички?
РЕНО: Пожалуйста.
УЛЫБКИН (встает): Нет, чтобы известному актеру уважение представить, ну, что ему стоит, хаму, встать и поднести мне зажженную спичку… (подходит к Рено, берет из его рук спички, закуривает). Мерси. Э-э, кстати, какая ваша профессия, уважаемый?
РЕНО: Шофер я, шофер.
УЛЫБКИН: То-то я чувствую, спички у вас бензином пахнут. Чорт знает что! Гнусная ваша профессия.
РЕНО: Кому как, а по мне — самая подходящая.
УЛЫБКИН: Газеты читаете?
РЕНО: Читаю, понемножку.
УЛЫБКИН: Лучше б вы руки мыли… Чорт знает что, а не руки… Пардон, я иду к своему столику, у вас тут такой тяжелый запах… Гараж, прямо гараж!… Эй, кто там!
ДЕВУШКА (входит): Ну, что еще вам?
УЛЫБКИН (садится па свое место): Мадмуазель, у вас тут гараж, а не ресторан… Мне это не нравится.
ДЕВУШКА: А не нравится, так и не приходите… Ох, уж эти русские эмигранты!…
УЛЫБКИН: Да я, пожалуй, больше, мадмуазель, в ваше заведение и не зайду. Вы тут устроили чорт знает что! Гараж! Конюшню! Бензиновый склад! Попросишь папиросу — воняет бензином, попросишь спичку — керосином и еще чем-то таким, что и не разберешь… Безобразие! Кабак, а не ресторация!
ДЕВУШКА: А вы не ходите.
УЛЫБКИН: И не буду… Гм… Что это у вас там за тип сидит?
ДЕВУШКА: Это очень интересный человек.
УЛЫБКИН: Чем же он интересен? Он говорит, что — шофер, но по-моему он — профессиональный убийца.
ДЕВУШКА: Вы ошибаетесь. Это известный кинорежиссер. Он подыскивает… как это он говорит? Сейчас вспомню… Ах, да… типаж для своего нового фильма… и нарочно представляется шофером.
УЛЫБКИН: Гм… Это действительно интересно… Актеров, значит, ищет с выразительной физиономией…
ДЕВУШКА: Наверно.
УЛЫБКИН: Впрочем, вид у него довольно осмысленный. Я бы даже сказал — и благородство есть в лице… Еще пива!
ДЕВУШКА: Нет, довольно с вас. (уходит).
УЛЫБКИН: (посматривает на Рено)… Да… что-то в нем есть загадочное… Надо, пожалуй, поближе с ним познакомиться (встает, поправляет бантик на шее, подходит к Рено). Пардон! Не разрешите ли вы сесть мне на этот стул?