РЕНО: А мне что — садитесь… Для того и стул, чтоб на нем сидеть.
УЛЫБКИН: Хе-хе-хе… Изумительно сказано. Умно. Для того и стул, чтоб на нем сидеть… Простая мысль, но многозначительная… Пардон, если мне не изменяет память, вы… вы…
РЕНО: Шофер. Вы уже спрашивали.
УЛЫБКИН: Да, да, я помню… Прекрасная, благородная профессия… И, вообще, кругозор необычайный — едешь себе по улицам, а кругом — дома… э-э… вывески… магазины там… Мотор гу-гу-гу-гу… Пассажир спит…
РЕНО: Это я вам, скажу, какой пассажир. Иной, верно, спит, а другой, ежели пьяный, так облает тебя да еще по шее, по шее…
УЛЫБКИН: Ну, конечно, есть и хамы… Люди невоспитанные, плебсы, так сказать… Но я полагаю, это единицы… Нет, что ни говорите, а ваша профессия… мосье… мосье…
РЕНО: Рено… Марсель Рено.
УЛЫБКИН: Прекраснейшая фамилия Ре-но! Благозвучнейше звучит. Не фамилия, а целая автомобильная фирма…
РЕНО: А чем вы э-э…
УЛЫБКИН (встает и кланяется): Жан Оскарович Улыбкин.
РЕНО: Очень приятно. А позвольте узнать: чем вы, мил-человек, занимаетесь?
УЛЫБКИН: То есть, как это чем?… Неужели вы сразу не можете определить?
РЕНО: Да, как вам сказать — определить-то, конечно, можно…
УЛЫБКИН: Ну, безусловно.
РЕНО: Во-во. Я сразу вижу человека. К примеру: вы за такси никогда денег не заплатите…
УЛЫБКИН: Нет, зачем же-с… Даже очень люблю платить. Особенно теперь, перед Светлым праздником грешно не платить…
РЕНО: Вы русский?
УЛЫБКИН: Д-с… русский. Почетный потомственный русский эмигрант… А вообще, я актер! (смотрит, какое впечатление произвели его слова па Рено). Я — актер столичных сцен. Всю жизнь снимался в кино. Удивительно фотогеничная физиономия у меня… На снимках — я красавец… А как читаю! Не хотите ли прослушать монолог Гамлета?
РЕНО: Не очень… Я, знаете ли, недолюбливаю актеров, непутевый народ они… бездельники, сказать откровенно. Один вот этак-то стал у меня в машине читать стихи, а потом я затормозил, а он — фють! — выпрыгнул из машины и денег не заплатил…
УЛЫБКИН: Гм… гм… Хам какой-нибудь… бывает.
РЕНО: И вообще шоферское дело трудное. Иногда какой-нибудь мальчишка, сопляк сядет и вези его. И денег-то у него — франк или два… А так едет, для шика. Еще стакан пива!
УЛЫБКИН: Не заметили ли вы, что здесь чудесное пиво?
РЕНО: Заметил.
УЛЫБКИН: И… и сравнительно дешево…
РЕНО: Да, не дорого.
УЛЫБКИН: Всего несколько копеек стоит.
РЕНО: Чепуху стоит.
ДЕВУШКА (входит, ставит перед Репо пиво и идет снова за сцену).
УЛЫБКИН: Пардон! (догоняет ее). Не дадите ли, мадмуазель, в долг… один стаканчик?
ДЕВУШКА: Не могу!
УЛЫБКИН: Ну, понимаете, у меня с этим режиссером дело наклевывается.
ДЕВУШКА: А я, кажется, ошиблась. Это не режиссер, а в самом деле шофер.
УЛЫБКИН: Что-о?! Пардон! Это чорт знает что! Я не позволю себя морочить!…
ДЕВУШКА: Как угодно (пожимая плечами, уходит).
УЛЫБКИН (подходит к своему столу): Безобразие! Кабак, а не ресторация!
РЕНО: Мосье актер! Что же вы ушли? Садитесь, мы уж по-свойски с вами… за одним столом.
УЛЫБКИН: Вы забываетесь! Это чорт знает что! Я н-не позволю со мной так разговаривать! Кто вы такой? Бензиновая душа! Коробка скоростей!
РЕНО: Что с вами? Какая вожжа вам под хвост попала?
УЛЫБКИН: Замолчите! Не смейте говорить пошлости! Причем тут вожжа? Причем тут хвост? Пошло, мерзко, гадко… Же ву при! Больше моя нога не ступит в этот кабак… Где мои спички? Я спрашиваю: где мои папиросы и спички?… Их украли! Паслюште! Эй, кто там?
ДЕВУШКА (входит): Что опять случилось?
УЛЫБКИН: То есть, как это — что случилось? А вы не видите? У меня украли серебряный портсигар, в нем было около 200 папирос и… и спички украли.
ДЕВУШКА: Да у вас их, наверно, и не было.
УЛЫБКИН: Пардон! Как не было? Были. Но кто украл? Ведь всего-то нас двое: я и вон этот тип… Значит — кто-нибудь из нас. Я не могу сам у себя украсть… Значит — кто?
ДЕВУШКА: Тише, мосье Улыбкин. Неудобно. Я вот сейчас пригляделась к нему — по-моему, я опять ошиблась. Это именно он, этот режиссер. Никакой он не шофер.
УЛЫБКИН: Что?! Что?! Вы что мне голову морочите, мадмуазель? Как можно так ошибаться?… Гм… То-то я смотрю: не похож он на… на… воришечку. Какое милое лицо! Ах, мадмуазель, мадмуазель… В какое положение вы меня ставите перед этим приличным человеком. Заставляете произносить неприличные слова. Дайте пива за обиду…
ДЕВУШКА: Никакого пива вы не получите (уходит).
УЛЫБКИН: Да-с… нехорошо-с… Что же делать? Неудобно, чорт возьми, получилось… Однако, он что-то все на меня посматривает… Я, видимо, ему нравлюсь… Вперед, Жан! Смелее! Лучшая роль в фильме тебе! (поправляет бантик и робко подходит к Рено). Вам не душно, господин Рено?
РЕНО: Нет, ничего.
УЛЫБКИН: Я могу окошечко открыть, дым выйдет… вашей головке легче будет…
РЕНО: Не беспокойтесь, мосье актер. Мы люди простые, нам не привыкать… Вот забавное лицо у вас, я смотрю.
УЛЫБКИН: Да уж что может быть забавнее моего лица… хе-хе… Я могу делать разные выражения… Вот, например (делает гримасу), или вот (снова гримаса). Это, правда, больше для злодеев. Для героя-любовника я свое лицо оставляю, как оно есть… Могу совмещать куплеты с танцами. Вот, например (берет трость, надевает канатье и начинает напевать что-то опереточное, попеременно изображая то мужчину, то женщину. Входит девушка и останавливается, пораженная).
РЕНО: Чудно! Еще, мосье Улыбкин! Еще! (достает из-под стола картон для рисования и начинает что-то набрасывать карандашом. Улыбкин продолжает петь и танцевать).
РЕНО: Браво, мосье Улыбкин! Еще! Еще! (Выпучив глаза, Улыбкин доходит до экстаза, танцуя и напевая. Так длится несколько минут. Рено продолжает лихорадочно рисовать, время от времени подбодряя Улыбкина выкриками: «Еще!… браво!… Еще!…» Выбившийся из сил Улыбкин падает на пол).
УЛЫБКИН (еле дыша): Ну, как?… П-подойду?
РЕНО: Еще как! Вот спасибо вам, мосье Улыбкин! Вот выручили!
УЛЫБКИН: Не стоит благодарности… Рад, что подошел…
РЕНО: Голубчик вы мой! Уж как вы меня выручили! Семь лет искал! Семь лет! Я художник, пишу картину на русскую тему: «Иван Грозный и его шут». Так вот шута я семь лет искал!… Благодарю, благодарю вас сердечно! (хватает наброски и стремглав бежит из ресторана). Ура! Семь лет! Семь лет!… (убегает).
УЛЫБКИН (тихо, девушке)… А на восьмом — нашел, подлец.
ЗАНАВЕС
СЕМЬЯ ШИРОКОВЫХ
Ольге Савойской посвящаю
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
ФЕДОР ФЕДОРОВИЧ ШИРОКОВ — инженер-конструктор, генерал-майор, 60 лет.
АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВНА — его жена, 55 лет.
АЛЕША — их старший сын, художник, 33 года.
БОРИС — второй сын, летчик-испытатель, Герой Советского Союза, 26 лет.
НАТАША — их дочь, студентка последнего курса московского университета, 22 года.
ЕЛЕНА — жена Алеши, 30 лет.
ЕВГЕНИИ КЛИМОВ — служащий Министерства Иностранных Дел, 32 года.
СЕВЕРЦЕВ — начальник Особого отдела МВД, полковник.
РАСШИВИН — следователь МВД, помощник Северцева, майор.
КУЗЬМИЧ — дальний родственник Широковых, 50 лет.
ВЕРА — домашняя работница Широковых, 18 лет.
КОНВОИР
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Столовая на даче Широковых в Переделкине, в 18-ти километрах от Москвы, где, как известно, живет советская элита. Накрытый стол. Буфет. Пианино. Диван. Стулья. Кресла. Столик с телефоном. Постамент с моделью тяжелого танка. Стенные часы. Налево — дверь в кухню и в комнаты Веры и Кузьмича, и дальше — на двор. Направо — дверь в жилые комнаты. Лестница в рабочий кабинет Широкова. Прямо — двустворчатая стеклянная дверь на веранду. Она открыта, виден сад. Солнечный июльский день. Воскресенье. 1952 год. Широков один на сцене, в полной генеральской форме. Из пухлого портфеля достает что-то объемистое, аккуратно завернутое в бумагу.
ШИРОКОВ (напевая, развертывает сверток):
(В свертке три больших фотографических портрета. Широков садится на стул перед пианино и ставит на него портреты).
Борька — раз!… Наташка — два!… Алеша — три!…
(Из кабинета Широкова спускается по лестнице Александра Сергеевна, останавливается, наблюдает за мужем).
АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВНА: Что это ты, Федя, выдумал?
ШИРОКОВ (весело): А что? Плохо?
АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВНА: Да я не говорю, что плохо… (стоит рядом и несколько секунд внимательно, любовно, рассматривает портреты детей. Александра Сергеевна машинально повторяет): Да я не говорю, что плохо…
ШИРОКОВ: А что? Ребятам приятно будет: подарок от отца. У самого Паоло, на Кузнецком заказал.
АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВНА (отворачиваясь): Не знаю… Я не люблю никаких портретов в доме. Ну, умерших — это я понимаю — предков… А то…
ШИРОКОВ: Вздор какой!… Что Алеша? Лучше?
АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВНА: Все то же… И откуда же лучше будет? Волнуется, когда Лены долго нет. Пьет… Пить он стал много…
Пауза.
АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВНА (тихо, не глядя па мужа): Федя…
ШИРОКОВ: Что?
АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВНА: Федя… Профессор Анисимов сказал, что Алешу вылечить нельзя. Я щадила тебя, не говорила.
ШИРОКОВ: Я это знаю. Ну, может, со временем, будут новые средства…
(В саду слышен стук подъехавшей машины)
АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВНА (смотря в сад): Боря приехал.
ШИРОКОВ (идет к веранде, на ходу обнимает жену): День-то какой, Саша: все наши ребята собрались вместе. (Кричит с веранды) Бориска! А где же Лену потерял?
ГОЛОС БОРИСА: Не застал. Поездом приедет!
ВЕРА (в дверях кухни): Александра Сергеевна!
АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВНА: Что тебе?
ВЕРА: Пироги порезанными на стол или нерезанными?
АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВНА: Ах, Верочка, подавай, как знаешь. Лучше — не режь. Порежем сами.
(Вера уходит. С веранды входит Борис, свежий, красивый, в новой щегольской форме, с большим букетом сирени).
ШИРОКОВ: Ай да Бориска! Букетище-то!
БОРИС (передает букет): Мама…
АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВНА: Спасибо, Боря (целует его в лоб и ставит цветы в вазу). Где это ты?
БОРИС: Да, понимаешь, все утро думал о том, чтобы тебе цветов купить, а потом замотался — забыл, и вспомнил лишь, подъезжая к дому. Еду мимо дачи адмирала Гвоздикова, смотрю — такие грозди висят. Стоп! думаю: что по ту сторону забора — адмиральское, что по эту — общественная собственность… (входит Алеша, останавливается в дверях). Я мигом из машины… (замечает брата и замолкает).
АЛЕША: Почему Елену не привез?
БОРИС: Да, видишь ли, Алеша, я заезжал за ней, да не застал.
ШИРОКОВ: Приедет поездом.
АЛЕША: Жена называется (уходит, все молча глядят ему в спину).
ВЕРА (входит): Александра Сергеевна, можно вас на минутку?
АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВНА: Что еще там? (уходит вместе с Верой).
ШИРОКОВ: Ну, Борис, как последний МИГ? Испытывал?
БОРИС: А как же!
ШИРОКОВ: Хорош?
БОРИС: Прекрасная машина! Легкая, крепкая, удобная. Хотел петлю крутануть, да сошел…
ШИРОКОВ: Ты допетляешься, кажется…
БОРИС: Такая уж у меня профессия, отец (заметив портреты) Это что за новости! Тю! Алешка, я, Наташка! Это откуда?
ШИРОКОВ: Это — моя затея. Заказал, брат, я ваши увеличения у самого Паоло. А то вот, сегодня собрались — а завтра ищи вас, как в поле ветра (входят Наташа и Кузьмич. В руке у Наташи миниатюрный букетик анютиных глазок. Кузьмич с удочками и ведерком).
КУЗЬМИЧ: Нет, Наталья Федоровна, сом — он рыба далеко не сонливая…
НАТАША (виснет у отца на шее)Папа! Как хорошо на реке, если бы ты знал!
ШИРОКОВ: Ну-ну, задушишь, стрекоза.
НАТАША: Здравствуй, Борька. Это откуда цветы? Ты?
БОРИС: Я — маме.
НАТАША: Тогда я — папе (отдает букетик отцу) Вот… (заметив фото).О, какие чудные! Это ты, папка? Нам? Вот спасибо… А Алешка лучше всех! Вон он у нас какой… Самый красивый! Как он?
ШИРОКОВ: Все так же.
КУЗЬМИЧ (подходя и рассматривая фото): Три богатыря с картины Васнецова.
БОРИС: Один богатырь — в юбке.
КУЗЬМИЧ (Наташе) Сом, повторяю, Наталья Федоровна, рыба далеко не сонливая. Сия рыба хищная. Можно брать на спиннинг…
НАТАША (жест в его сторону): Пш-ш-ш!… (Кузьмич уходит).
БОРИС: Наташ, я новую сетку для волейбола привез. И ракетки для тенниса. Шик-модерн!
НАТАША: Ой, покажи!
БОРИС: Идем! (оба уходят через веранду).
ШИРОКОВ (вдогонку): Огоньки, не задерживайтесь. Сейчас за стол (уходит в кухню).
(Входит на костылях Алеша. Подходит к фотографиям и долго их рассматривает, потом — к столу, налил из графина водки, выпил. Налил еще, с трудом донес рюмку до пианино и поставил на крышку. Сел и, склонив голову, одним пальцем стал что-то наигрывать. Через сцену прошла Вера с кувшином, налила воды в вазу с сиренью).
ВЕРА (тихо): Алексей Федорович, вы давеча рассердились на меня. А за что? Я хотела, как лучше…
АЛЕША: Отстань, Вера.
ВЕРА (огорченно): Ну, вот, всегда так: отстань, да отстань. (Уходит; входит Широков).
ШИРОКОВ (тихо): Алеша…
АЛЕША (не поворачиваясь): Что?
ШИРОКОВ: Ты опять пьешь, Алеша? (Берет рюмку с пианино и выплескивает. Садится в кресло. Закуривает). Ведь ты же знаешь, Алеша, что алкоголь для тебя — яд. Это задерживает выздоровление. И если ты будешь пить — нога твоя никогда не заживет.
АЛЕША: Она и так не заживет.
ШИРОКОВ: Глупости! Профессор Анисимов сказал…
АЛЕША (перебивая): Отец… (Пауза) Отец… Я не поправлюсь. Я навсегда останусь хромым.
ШИРОКОВ: Алеша, слушай, что я тебе скажу…
АЛЕША (настойчиво): Я останусь хромым! И я это знаю, и ты это знаешь… (кладет голову на вцепившиеся в крышку пианино руки, пауза) И какая разница: пью я или не пью?
ШИРОКОВ: Какую ты чепуху, повторяю, несешь: Есть разница или нет разницы?… Да знаешь ли ты, что если бы ты не пил, ты давно уже был бы здоровым и выбросил костыли… (пауза). Ты думаешь нам с матерью легко на тебя смотреть? Ты думаешь, брат твой и сестра твоя о тебе не думают? Ты думаешь жена твоя…
АЛЕША (перебивая): Не думает.
ШИРОКОВ (как бы не замечая его реплики): И если человек сам себе не хочет помочь, то другие ничего не могут сделать. Тут брат никакие профессора…
Пауза.
АЛЕША (продолжает стучать одним пальцем по клавишам).
ШИРОКОВ: Алеша, ты умный, интеллигентный человек. Бог наградил тебя всем. Я тебе, прямо, Алешка, скажу: ты самый талантливый из ребят. Рисуешь, поешь, играешь, шахматист, стихи пишешь. А в детстве! Чем ты только не увлекался в детстве: бабочек коллекционировал, на охоту с дядей Колей ходил, на лыжах…
АЛЕША: Ходил… На лыжах ходил… в прошедшем времени. Знаешь, отец, о ком еще всегда говорят в прошедшем времени: о мертвых и о сидящих в тюрьме… Был, была, был…
ШИРОКОВ: Эх, сын! Жизнь сложна. И построена она — ну, как бы тебе сказать — полосами, что ли. Вот идет полоса счастливая, вот горькая. Потом — опять счастливая. Но никогда — запомни! — никогда не бывает ни сплошной полосы счастья, ни сплошной полосы горя. Всё, брат, закономерно. Кончится и твоя горькая полоса. Верю я в это. Крепко верю… Знаешь, я недавно ребятам сказал: не обижайтесь, любимый сын мой — Алексей. Ей-Богу, так и сказал.