Лунев просветлел.
— Удивительная вы, Ольга Владимировна. И ошарашите, и обласкаете как-то сразу. Да разве на вас можно сердиться! Конечно, я уйду. Я как-то и сам не сообразил, что вам действительно лучше побыть одной, успокоиться, отдохнуть…
Лунев на секунду сжал длинные сильные пальцы Червинской, словно желая выразить то, чего не смог досказать, и торопливо сбежал с вала в сторону переулка. Ольга проводила его рассеянным взглядом и медленно побрела дальше.
И снова мысли запрыгали, замелькали в ее разгоряченном мозгу. Что подумали в клинике?.. А вдруг это был вовсе не Алексей?.. Но его глаза, большие, длинные, манера сдвигать на лоб шапку… А что, если найти Перфильева? Ведь, помнится, он говорил, что его дом как раз против ворот чаепрессовочной фабрики… Он один может объяснить все…
Последняя мысль так захватила Ольгу, что она даже ускорила шаг. Да и зачем медлить, откладывать, ведь Алексей мог приехать в Иркутск ненадолго, и тогда встреча их больше не состоится. Ведь она ни на что и не претендует… Только повидать… еще раз…
Ольга сошла с дамбы и, перейдя гладко наезженную дорогу набережной, пошла тротуаром. Теперь у нее было одно желание: скорее найти Перфильевых…
Зачем она не спросила тогда же Перфильева про Алексея? Совестно? Страшно? Хотела казаться равнодушной к его судьбе? И Перфильев хорош: словом не обмолвился об Алексее, виду не подал, что знает о их несчастье… Не знал бы, сам про Алексея спросил… Небось ее, Ольгу, так засыпал вопросами: где она, как она, когда из Москвы?.. Об отце повздыхал даже… Боже, сколько человек творит в жизни глупостей и безрассудства, спохватывается, клянется, убеждает себя, что это в последний раз, — и повторяет. Необдуманно, непроизвольно, будто толкнет его изнутри что-то…
Но вот и ангарский мост. Ольга перешла его береговой взъем и спустилась крутой каменной лестницей, вошла в улицу. Сердце ее лихорадочно билось, отдаваясь в висках, а в голове сверлило одно и то же: скорей, скорей!.. Вывернувшийся из-за угла узкоколейный паровоз оглушительно просвистел и прогромыхал дальше, уводя за собой нагруженные платформы. Впереди уже показалось здание фабрики, потянулась ее каменная ограда. Теперь близко, совсем близко… Вот уже видны ворота фабрики… И вдруг резко остановилась: «Ни за что! Я не могу… не имею права!».. Оцепеневшая, она стояла минуту, вторую, третью, пока не почувствовала, как силы медленно оставляют ее. Ольга сделала шаг… и опустилась на оказавшуюся рядом скамейку…
Глава четвертая
В большом зале профилактория, на освобожденной от машин площадке шло открытое комсомольское собрание автопункта. Молодежь, сидя на корточках, стоя, облепив примолкшие у стен ЯГи и ЗИСы, слушала Житова, с жаром объяснявшего придуманный им способ замораживать перекаты. Не сводя глаз с оратора, похрустывали орешками, пощипывали девчат. Комсорг Михаил Косов для порядка стоял рядом с Житовым, зорко следя за каждым «несознательным».
— Рублева, не дерись!
— А что он меня за косу дергает!.
— Ой, мамочки!..
— Маслова!
— Листяк толкается…
— Листяк, не толкай девку!
— Вопрос можно?
И Косов:
— Разрешить, Евгений Палыч?
— Пожалуйста, задавайте.
Листяк вихляющей походкой вышел вперед.
— Вопрос. А как платить будете, товарищ технорук: со льдинки или еще как?
Взрыв хохота вырвался, заметался по корпусу.
— Тихо!! — оборвал Косов.
Но и в наступившей тишине все еще чувствовалось биение смеха. Листяк, не шевельнув пальцем, нахально пожирал Житова бесцветными, будто облупленными глазами.
— Будете сейчас отвечать, Евгений Палыч? Или после? — вежливо спросил Косов.
— Нет, зачем же… отвечу сейчас. — Житов прекрасно понимал, что вопрос, заданный долговязым парнем, имел целью посмешить собрание, но не больше. Выпачканная в мелу рука Житова оставила на его черной голове белый след, вызвав улыбки.
— Начальник управления разрешил оплатить вам за все повременно. А если будет успешно…
— Премия? — не дал договорить Листяк.
— Да, премия, — предчувствуя недоброе, жестко подтвердил Житов.
— Братва, слыхали? Премия! — весело заорал Листяк. — Так мы его до тех пор тяпать будем, покуда мороз не придет! В мороз-то ему все одно каюк: верно?!
Новый взрыв хохота потряс стены. Листяк, довольный собой, оглушенный криками, свистом, завихлял к месту. Напрасно Косов, требуя тишины, стучал серьгой по капоту машины, и Житов, побледневший, растерянный, ждал, чем все это кончится. А кончила Нюська.
Выскочив на свободную площадь, гаркнула могучим голосищем, перекрыв крики:
— Начальство идет!!
Все стихло. Прекратились возня, визги девчат, хохот. Заоглядывались, зашикали. Оглянулся по сторонам и Житов. И тут же поймал себя на мысли: а он-то, Житов, кто для них, не начальство? Вот тебе и технорук пункта! А Нюська, воспользовавшись паузой, напустилась на Листяка:
— Баламут ты, Федька! Дурак! Люди про дело тебе, а ты язык чешешь! И вы тоже уши развесили: ха-ха!.. — передразнила она сидевших против нее на полу парней…
Житов видел, как, терпеливо снеся Нюськин разгон, Листяк уткнул нос, а затем вовсе спрятался за спину соседа, как, сдерживая улыбки, слушали ее только что гоготавшие парни, успокоенно защелкали орешками девушки. Вот так Нюська! Откуда было знать Житову, что не столько Нюськино красноречие покорило собой даже самых веселых слушателей, сколько отсутствовавший сейчас Роман Губанов, чья железная пятерня не раз вбирала в себя грудки и души обидчиков его строптивой подружки. Где уж там огрызаться!
— Миша, голосуй: кто за перекат? — закончила Нюська.
— Не «за», а «против»! — поправили из толпы. — Мы же против перекатов воюем!
— Голосую! — поднял руку Косов. — Большинство. Против? Нет. Считаю, единогласно! Веревки, ломы, лопаты получать в складе!
Солнце уже стояло над сопкой, когда Житов и комсомольцы выехали на замораживание переката. Увязался за молодежью и дед Губанов.
У переката комсомольцы сошли с машин, разгрузили с них ломы и лопаты, веревки, топоры, лыжи.
Пока разбирали инструмент и разбивали на берегу брезентовые палатки, Житов решил сам осмотреть место работы, направился к перекату.
— Эй, куда ты, бедовая голова?! Куда прешь!?
Житов, погрузнув по колена в снегу, замер, обернулся на крик. К нему, проваливаясь в тонком насте и размахивая руками, бежал тот самый дорожный мастер, что объяснял Позднякову сущность и опасность шиверов. Остановись против Житова и переведя дух, он укоризненно закачал головой.
— Ай, товарищ инженер, ведь вроде бы как не маленькие, а лезете к черту на рога, в самое к ему пекло.
— А я в чертей не верю, — попробовал отшутиться Житов.
— Не шуткуйте, товарищ инженер. У меня, как вас увидал, сердце зашлось, а вы шуткуете. Нырнули бы в эту пору туда, — он показал рукой на парящий перекат, — а по весне, почитай, у самого Усть-Кута вынырнули. Чего это вы делать-то сюда приехали? — вдруг переменив тему, со снисходительным любопытством спросил он.
— Перекат замораживать. Вернее, хотим испытать один способ, — с готовностью ответил Житов. И тут же рассказал, как именно он хочет попробовать заморозить перекат. И в свою очередь ждал, что на это скажет мастер.
— Ну-ну, спытайте, — довольно равнодушно промолвил тот.
— А вы как думаете, получится?
— Я-то?
— Вы.
— А кто же его знает, может, и выйдет что. А только…
— Что? Говорите же!
— Не мое это дело инженеров учить.
— А все же?
Мастер помялся, почесал под треухом затылок.
— А по мне, коли напрямки, так из этой затеи… Извините, товарищ инженер, это я по себе так думаю. А вы, значит, по себе… Так я пошел.
И мастер, оставив Житова, направился к будкам.
Житов выбрался на расчищенный клином лед, отряхнулся, медленно побрел к берегу, где уже белели палатки, весело горели костры. Комсомольцы, пользуясь передышкой, группами, парочками расселись на пнях, на буреломе, закусывали, раскуривали цигарки. Уверенность в правоте своего замысла, еще минуту назад так воодушевлявшая Житова, заколебалась после такого нелестного ответа мастера. Что же будет? Позор? И без того никто, даже Нюська, не признает в нем руководителя, технорука… Но ведь Поздняков-то поверил в его, Житова, идею! И даже премию обещал, если в самом деле удастся опыт.
— Евгений Палыч, скорей! Что же вы!
Нюська взяла Житова под руку и на глазах у всех потащила к одному из костров, возле которого сидело несколько парочек, уплетая печеную в золе картошку. Усадила его на бревно, потеснив подружку, развязала, сунула ему узелок на колени и, как ни в чем не бывало, стала делить сало, лук, ломти хлеба.
— Ешьте, чего же вы?
— Спасибо, Нюся. Но почему…
— Что?
Житов, обезоруженный и смущенный простотой Нюськиного обращения, не мог подобрать слов, как лучше спросить, чтобы не обидеть и понять девушку. Что она, жалеючи его или это серьезно?..
— Нюся, зачем вы так? И почему вы делитесь именно со мной?
— Ас кем же я должна? Здрасте!
Это откровенное, даже слишком прямое признание девушки еще больше смутило Житова. Уж не смеется ли она над ним? Но Нюська, кажется, и не думала лицемерить. Житов оглянулся на сидевших у костра ребят. И в их взглядах не прочел ничего насмешливого или осуждающего. Все будто бы шло так, как надо. Вспомнилась круговушка, его с Нюськой катание на санках, проводы, первый несмелый поцелуй… А потом три дня встречалась с ним на автопункте, встречалась так, как всегда, как инструментальщица с техноруком… И вот опять…
— Ешьте, говорю! Сейчас картошку еще достану.
Нюська полезла в костер, суковиной выкатила из горячей золы обуглившуюся картофелину, подбросила на ладони. Дала Житову:
— Ешьте!
Испеченная в горячей золе картошка показалась Житову очень вкусной. Может быть, потому, что ее касались Нюськины руки?
— Вот вы где притулились! — оглушил Житова подошедший к костру Михаил Косов. — Начинать будем, Евгений Палыч?
И то, что Косов тоже не нашел ничего предосудительного в их с Нюськой интимности, окончательно успокоило Житова, вернуло ему прежнее хорошее настроение.
— Да-да, пора начинать, Миша.
Житов помог собрать узелок, отдал Нюське. И снова заметил: взяла будто сестра, будто самый близкий ему человек, завязала, понесла в палатку…
У переката комсомольцы разбились на две группы: первая должна была стоя на лыжах счищать со льда снег и скалывать кромки, другая — придерживать людей за веревки, на случай, если кто-либо по неосторожности оступится в воду. Косов помогал Житову расставлять обе группы.
Но вот лыжники выстроились вдоль переката, застучали ломы. Житов, подойдя ближе к кромке, следил за работой. Тонкие большие льдинки быстро переплывали полынью и, стукаясь и громоздясь друг на друга, заметно наращивали лед нижней кромки.
— Евгений Палыч! Евгений Палыч!.. Перекат-то ведь закрывается! Каюк скоро будет нашему перекату! — кричал Косов. — А ну, нажмем еще, а ну, веселей, братцы!
Да Житов и сам видел, что перекат беспорядочно, но довольно быстро начинает скрываться под новым ледяным покровом. Вот тебе и забава! Видела бы это оставшаяся у костров Нюська! И сам закричал работавшим:
— Хорошо, товарищи! Продолжайте!
Однако чем дальше, тем лед становился все толще и откалывать его приходилось труднее. Мало того, нарост льда, приближаясь к самому быстрому течению переката, так медленно увеличивался в размерах, что перекрыть быстрину, кажется, нечего было и думать. Льдины то лезли друг на друга и дыбились, то ныряли под ледяной настил, руша и увлекая за собой сверкающие и лучах солнца обломки. Еще через час всем было уже ясно, что перекрыть бушующий поток не под силу. Поднятое первым успехом настроение упало.
— Хватит, братва, кончай!
— Поту больше вышло, чем дела!
— Черт бы его замораживал, перекат этот!..
И парни, нагрузив на себя ломы и лопаты, повалили к берегу разбирать лагерь. Только Житов, Косов да дед Губанов все еще стояли у переката. Старик, посасывая трубочку, сокрушенно смотрел на ледовое месиво и, казалось, что-то мучительно соображал.
— Эх, сорвалось! — с отчаянием сказал Косов. — Еще бы полчасика поработать…
— Нет, Миша, товарищи правы: ничего из нашей затеи не вышло. Нехорошо получилось, только ребят измучили — начал было Житов, но дед Губанов остановил его:
— Постой каяться-то, товарищ инженер. — Он постучал по рукаву полушубка трубкой, выбил ее, сунул в карман. — Не враз Москва строилась, так-то. Кажное дело — оно супротивление имеет, а не так: шасть — и в дамки!.. — И снова, волнуясь, полез за трубкой, достал кисет. Житов и Косов с нетерпением ждали, когда он опять заговорит.
— Ну, чего тянешь, дед? — не выдержал Косов.
Губанов рассосал трубку, сплюнул.
— Я, конечно, перекатов не замораживал, но примечал…
И он рассказал, как, рыбача зимой в прорубях, наблюдал за быстрым наростом льда на рыбачьих снастях, особенно на плетенках. Скует лед снасти, сперва легонько, потом крепче, а там и вовсе — не снасть, а железо чистое! Ни согнуть, ни разогнуть… А что если попытать набросать на перекат тонкие жерди, не скует ли их морозом, как снасти? А там и перекату легче замерзнуть будет…
— Дед! Да ты гений, дед! — вскричал Косов, облапив Губанова.
— Отзынь, сатана! Спину сломаешь!.. — вырвался из медвежьих объятий Косова старикашка. — А коли подходяще, спытайте, — довольный тем, что его затея понравилась, добавил он, снова запыхав трубкой и хитровато щуря глаза.
Житову тоже показалось стоящим предложение Губанова. Ведь то, что он предлагал, похоже на железобетон. Только каркасом будут жерди, а связующим — лед. Просто здорово! Но вот как еще раз поднять на это бригаду? Вон уже и палатки снимают, костры разбрасывают. Косов первым бросился к комсомольцам.
— Сто-ойте! — заорал он. — Ребята, дело есть! Верное дело!..
Размахивая руками, прыгая и увязая в снегу, он бросился к лагерю. За ним кинулся Житов, и только старик все еще оставался у переката, не выпуская изо рта своей трубочки.
Уговорить комсомольцев еще раз попытаться осилить перекат оказалось делом нелегким, однако палатки снова были поставлены, и комсомольцы, вооружившись топорами, отправились рубить жерди. Высокий плечистый парень увел Житова в сторону. Откуда он взялся? На перекате его не было. Да и среди шоферов и ремонтников пункта Житов такого не замечал…
— В чем дело, товарищ?
— А в том дело, что Нюську ты не трожь.
Житов почувствовал, как кровь прихлынула к его щекам. Стыд и гнев-разом охватили его. Значит, не так уж всем безразличен Нюськин выбор? Но какое право имеет на нее этот?..
— Собственно, кто вы такой?
Парень куснул губу, сплюнул в сторону.
— Это к делу не относится. Губанов я. Ясно?
Житов невольно оглянулся на Лену, на перекат, возле которого все еще торчала сутулая фигура деда Губанова.
— Дед мой, чего на него зенки пялишь? — повернул к себе Житова парень. — Ты на меня смотри, голубь. Не оставишь девку в покое — худа жди, понял? — И, поправив на ноге широкую охотничью лыжину, зашагал прочь от Житова, углубляясь в тайгу.
«Вот так денек! — думал, возвращаясь к палаткам, Житов. — То мастер, то Нюся, то провал, то опять этот с угрозами… Бельмо я им на глазу, что ли? Голубь! Решил запугать, разлучить с Нюсей!.. Ну нет, этого он не дождется!»…
Листяк, задержав Житова, усмешливо спросил:
— А как с премией? Фюить?
— Не паясничайте!
— Так и вы шутник добрый, товарищ технорук: физзарядку на чистом воздухе придумали… — И вдруг тихо, словно боясь, что могут услыхать, торопливо добавил — Между прочим, Роман Губанов… с которым вы сейчас беседу имели… кулачком борова зараз глушит. Не пробовали?
Это было уже слишком! Житов весь задрожал от желания ударить по физиономии вовсе обнаглевшего парня, но разжал кулак, прошел мимо. Все клокотало в нем, подкатывало к горлу, требовало разрядки. Вернуться, заставить его валяться в ногах, раскаяться? Глупо! Сейчас же рассказать обо всем Косову? Пусть займется этими двумя?.. Еще хуже: огласка на весь автопункт, Качуг… Как бы на его месте поступил другой? Гордеев? Или Поздняков? Ведь они не полезли бы в драку с какими-то хулиганами… Но как? Как, черт побери?! Проклятое звание технорука: не ударь, не оскорби, не покажи вида… Но ведь ругает же всех подряд Сидоров, да так, что известка от стыда сыплется… И ведь терпят!.. Ну нет, Житов не сдастся, его не спровоцировать ни Листякам, ни Губановым!.. Они ведь того и добиваются, чтобы довести его, Житова, до горячки, унизить в глазах людей, Нюси… Милая девочка, если бы она знала, как ему сейчас трудно! Нет, она не увидит его трусом, предателем, паникером!.. И Житов решительно отыскал Нюську.